Очеркист и репортёр от бога Новгородов не был рубахой-парнем. Душа застолья? Да. Ведь он был удивительным рассказчиком. Но… какая-то незримая дистанция всё-таки пролегала между ним и большинством коллег. Во-первых, он ко многим обращался на «вы», так был воспитан. Во-вторых, немыслимо было услышать в коридоре: «Нилыч!» Хотя его редкое отчество к такой маленькой фамильярности просто располагало. Как мне казалось, он пресекал излишнее приближение к себе. Теплоту в мужском общении несло милое слово «старик», «старичок», оно всех устраивало. 

Впервые я увидела Бориса Ниловича, когда ему было за пятьдесят. Стоял жаркий июль 1983 года. Я, несчастный стажёр «Восточки», уже под вечер вымучивала из себя «матерьял», стремясь произвести впечатление на редактора. Ну возьмите же, возьмите меня наконец в штат! И тут заходит в кабинет он – высокий, стройный, с плотным сибирским загаром, безупречно одетый, брюки отутюжены. Как с картинки. И это в конце рабочего дня! Я даже до сих пор помню цвет его трикотажной рубашки – синяя с белым кантом. «Ну, что вы так мучаете себя, – говорит мне, – езжайте домой, а завтра с утра само всё придет». Ага, как бы не так! Ничего в ту пору легко не приходило.

Как раз в тот день я прочитала его очерк. Место действия – родная ему деревня Шепняговка. Там, наверное, все уже, начиная от конюха и заканчивая председателем, ходили грудь колесом, чувствуя себя если не героями романа, то повести – точно. Художественный слог очерка помогал читателю переваривать необходимые для той поры цифры и производственные моменты, включая соцсоревнование. А детали – бог ты мой, какие это были детали! В сенокосные травы хотелось зарыться с головой, а запах свежеиспечённого хлеба… Борис Нилович мастерски мог описать любую «вкуснятину» жизни.

Не помню, у какого писателя есть интересное наблюдение про то, как мы думаем, говорим и пишем. Он сравнивает эти возможности с горлышками сосудов. У сосуда, который «думает», – самое широкое горло. У «говорящего» оно поуже. А уж из «пишущего» содержимое можно выливать по капле. Сколько раз приходилось в этом самой убеждаться! Новгородов писал легко, без черновика, сразу находя нужные слова, так, по крайней мере, казалось коллегам. Его оригиналы были абсолютно узнаваемы не только по ясному красивому почерку. Он не признавал шариковые ручки – только хорошее перо и обязательно чёрные чернила.

1966 г. Встреча журналистов «Восточки» со своими читателями – жителями города Шелехова. На вопросы отвечает Борис Новгородов.
Участники встречи: Виктория Галкина, Виктор Кисилев, Иван Говорин, Валентин Арбатский (слева направо)

Размеренно крутились все «шестерёнки» газеты, когда Борис Нилович стал ответственным секретарём. Он не был одержим «вкусовой» правкой, вклинивался в текст только в случае крайней необходимости. Похвалы, конечно, от него дождаться было трудно. Однажды я писала про нянечку из хирургического отделения областной больницы. Много лет эта добрейшая безответная труженица отдала больным и медицине. Но никто не догадался спросить её, как живёт она в своём старом доме, где на крыше уже выросла лекарственная ромашка. «Это неплохо, про ромашку», – сказал тогда Борис Нилович.  

Теперь, через годы, я ещё вспоминаю наши редакционные посиделки. Хорошо мы сидели! Была какая-то мощная потребность собираться вместе.  Конец восьмидесятых – начало девяностых: политики передрались, а читатель хотел от газеты правды. Мы яростно спорили об этой правде, порой обижая друг друга. И тут же лечили нанесённые раны за импровизированным столом с нехитрой закуской. А как пели, как плясали! Борис Нилович нравился женщинам нашей редакции. Но при этом слабый пол был прекрасно осведомлён, что в жизни этого мужчины есть только одна избранница – его красавица жена.

«Налейте русскому поэту стакан любви на посошок!» – это строка из стихотворения талантливого петербургского поэта Владимира Шемшученко. А кто наливал стакан любви нашему брату-журналисту? И где эти мерные стаканчики хотя бы не любви, но признания, справедливой оплаты за труд? Поэтому, переключаясь с образа на конкретику, надо обязательно вспомнить, что Борис Нилович, как никто, знал толк в элитных винах и коньяках, дома у него хранилась уникальная коллекция пустых бутылок. Можно было только домысливать, как их необыкновенная форма соответствовала содержанию, и воображать чужие праздники жизни. В реальности при жутких дефицитах того времени приходилось довольствоваться тем мутноватым, что выкинут на полку гастронома.

Помню, как он праздновал своё шестидесятилетие. В редакции объявил, что устал и собирается на покой. В их небольшую трёхкомнатную квартиру вместилась только часть коллектива. Всё-таки есть в наших юбилеях прощальная нота при всём их организованном веселье. За столом я прочитала стихи, посвящённые ему:

Уходят мастодонты из «Восточки»
Без трубных возгласов и сотрясенья почв,
Не на хлеба – на озерца и кочки,
Туда, где день стремится плавно в ночь.
Эстеты и несносные гурманы,
Топтавшие подножные корма,
Идут туда, где зябкие туманы,
Где бивни не облепит мошкара.
Вдогонку и поют, и уважают,
Логично всё, но, чёрт же побери,
Как не хватает их, как не хватает!
Молчит тропа, скрывается вдали…

Новгородов потом ещё возвращался в «Восточку». Беда с мозговым кровообращением случилась неожиданно. Но ведь так всегда и бывает. Он был сильным человеком и во многом справился с последствиями этой болезни. Но в редакцию уже приезжал нечасто. Ему всегда были рады, публиковали его заметки, зарисовки, стихи. Кто-то заметил, что «наш Борис Нилович стал более сентиментальным». Но мы не знаем, что творилось у него в душе. Ведь он никогда ни на что не жаловался.

Уже несколько лет, как его нет с нами. То время ушло навсегда. Я слышу целиком его мелодию без пропущенных нот. Этот кусок жизни уже можно взять в рамку. Да вот же мы все! И без Бориса Ниловича исторический портрет коллектива «Восточно-Сибирской правды» – неполный.