– Вы очень стремительно сделали карьеру. Чем это объясняете – простым везением или своими необыкновенными талантами?

– Не так уж стремительно: около 10 лет я работал следователем. Многие из тех, с кем мы вместе начинали, гораздо раньше стали прокурорами или заместителями, попали в аппарат прокуратуры области. А я даже на юрфак поступил не сразу: сдал все экзамены на «пятёрки», а за сочинение мне поставили «двойку».

– В то время на юрфак невозможно было поступить человеку с улицы. 

– Я тоже засомневался в своей неграмотности, потому что буквально через неделю написал сочинение на «четвёрку» и поступил на заочное отделение. Так что карьеру-то я начинал штукатуром-маляром. Год работал в реставрационных мастерских, делал облицовку фасада кинотеатра «Художественный». Но после первого же курса меня перевели на дневное отделение, потому что по всем предметам «пятёрки» были. К окончанию юрфака  уже работал следователем Октябрьской прокуратуры. Писал диплом и одновременно дела расследовал.

В 1990-х годах был вал преступности в регионе – и бытовой, и организованной. У каждого из нас в производстве находилось не меньше 15 уголовных дел, среди них большой процент нераскрытых. Работали почти в круглосуточном режиме, по нескольку месяцев без выходных. Так получилось, что уже на втором году работы я занял 2 место в областном конкурсе на звание «Лучший следователь прокуратуры», передав в суд 24 уголовных дела. Следователи в районах в то время обычно дольше, чем на 3-4 года, не задерживались. Как шутил прокурор Октябрьского района  Пётр Петрович Ермаков: «Он только кражу от грабежа начал отличать, а его уже замом ставят». В таких условиях, действительно, опыт приходил быстро, и продвижение по службе не было проблемой. Для тех, кто оставался в прокуратуре, конечно. Нагрузка у следователей была огромной, а зарплата  низкой, и многие уходили в адвокаты: там можно было прилично зарабатывать. В прокурорском следствии оставались только те, кто пришёл на эту работу из принципиальных соображений.   

– А вы из каких соображений там работали? 

– Я-то как раз из принципиальных. Ещё со школы знал, что буду работать в прокуратуре. Меня к этому отец готовил, Борис Петрович Воронин. Сам он служил в милиции, на пенсию ушёл с должности заместителя начальника областного управления по борьбе с экономическими преступлениями. Но мне всегда давал установку: «Будешь работать в прокуратуре». Меня вообще отец формировал. В детстве, например, заставлял много читать. Как научили меня читать в 4 года, так я постоянно был с книгой. И о том, что представляет собой работа в правоохранительных органах, я, конечно, знал: перед глазами был пример отца. У него были зональный контроль и собственные оперативные разработки, много командировок. В то время с хищениями государственной собственности боролись серьёзно, за это преступление было предусмотрено наказание вплоть до расстрела. Год отец работал в Москве, в центральном аппарате МВД, его приглашали там остаться – не захотел. 

Я тоже о карьере не думал, мне всегда очень нравилась моя работа, особенно в прокурорском следствии. 

– Нравилось выезжать каждый день на трупы? В Иркутске же в то время прямо на улицах из автоматов стреляли, организованная преступность делила сферы влияния, шли бандитские разборки. 

– Действительно, в девяностые в Иркутске за год регистрировалось более двухсот убийств. А раскрываемость оставалась низкой, пока в 1997 году не началось создание постоянно-действующих следственно-оперативных групп, или ПДСОГ. Идея принадлежала прокурору города Иркутска Альбине Семёновне Ковалёвой, а руководила работой первой ПДСОГ её заместитель Алла Ивановна Никонова. Мне повезло: в прокуратуру города я пришёл именно в то время, когда там разворачивался этот эксперимент. Работал прокурором-криминалистом, потом следователем по особо важным делам, позже номинально стал замом Аллы Ивановны, поэтому выезжал практически на все убийства вместе со следователями. Ну и свои дела, конечно, имел в производстве. У меня тогда специализация была должностные, экономические преступления, и несколько общеуголовных дел вёл. ПДСОГ раскрытием бытовых преступлений, как правило, не занимались, нас больше интересовали организованные группы и банды. 

Каждую пятницу проводилось совещание: обсуждались все дела, которые были в производстве, намечались следственные действия и оперативные мероприятия. Я считаю, это был очень эффективный способ раскрытия преступлений: следователи тогда хорошо ориентировались в оперативной работе, а сыщики прекрасно понимали, что от них требуется следствию. Молодёжь училась у опытных коллег. Опыт иркутской ПДСОГ  был подхвачен в других городах региона, а вскоре генеральная прокуратура взяла его на вооружение и стала внедрять по всей стране. Так мы работали, пока меня не  «выгнали»  в Ангарск заместителем прокурора.

– Выгнали с повышением?

– Я почему говорю: «Выгнали». Я ни о чём другом, кроме работы в следствии, и не мечтал. Мне в то время прокурорская деятельность казалась скучной, менее живой. Однако Альбина Семёновна вызвала и сказала: «Надо расти». В Ангарске на меня сначала возложили надзор за полнотой и достоверностью регистрации сообщений, заявлений граждан в органах внутренних дел. Сотрудники милиции тогда очень сильно грешили укрытием преступлений. Гораздо больше, чем сейчас. Потом мне надзор поменяли – я стал курировать группу государственных обвинителей. И сам ходил в суд поддерживать обвинение, за год с моим участием было вынесено порядка 25 приговоров.  Оказалось, надзорная работа ничуть не менее интересная, чем следствие. А чтобы поддерживать обвинение в суде, вообще требуется постоянная мобилизация: ситуация в ходе процесса может кардинально меняться, и необходимо быть готовым к любым «сюрпризам».

Впрочем, в Ангарске я отработал всего полтора года, потом мне предложили  должность заместителя прокурора Усть-Ордынского Бурятского автономного округа. Так что пришлось быстро на практике изучать все основные направления прокурорской деятельности. Наверное, мне действительно в этом смысле повезло. 

Как и с учителями. Я многому научился у Петра Петровича Ермакова и Аллы Ивановны Никоновой. Основную же роль в становлении меня как руководителя сыграли прокурор города Иркутска Альбина Семёновна Ковалёва и прокурор области Анатолий Николаевич Мерзляков. Это руководители, у которых можно учиться всю жизнь. 

Сейчас я как первый заместитель прокурора Иркутской области курирую всю процессуальную деятельность: органов дознания, следствия, госбезопасности. 

– Как оцениваете криминогенную ситуацию в регионе?

– Последние лет пять мы имеем перманентное снижение преступности. И это притом, что одновременно идёт очень серьёзная борьба с укрытыми преступлениями, то есть статотчётность стала более достоверной. Другой вопрос: с чем связано снижение преступности?

– Наверное, с успешной работой правоохранительных органов.

– В какой-то мере. За последние пять лет все крупные группировки, действовавшие в области, либо разрознены, либо посажены. Это заметно: когда стреляют на улице чуть не каждый день – это одно, а когда в год три-четыре огнестрельных небытового характера – совсем другое. Причём снижение идёт практически по всем видам преступлений. Но, как бы правоохранительные органы ни боролись с преступностью, это борьба уже с последствиями. Думаю, тут в первую очередь дело всё-таки в экономических и социальных факторах. Обстановка в стране стабилизировалась по сравнению с 1990-ми. Улучшилась экономическая ситуация, повысился уровень жизни. Посмотрите, на каких машинах сегодня ездят наши соотечественники. Хоть многие называют популистскими меры, принимаемые руководством страны, но рост пенсий, повышение заработной платы сказываются на благосостоянии людей. Это, думаю, и стало основной причиной сокращения преступности. К тому же в последние годы у молодёжи стали немодными тяжёлые наркотики и крепкие спиртные напитки. В моде на пиво тоже хорошего, конечно, мало, но всё-таки надо признать: вместе с тяжёлыми спиртными напитками стала уходить и бытовая преступность. Она сместилась в сельские районы, хотя и там наблюдается снижение. Вот картина, которую мы имеем сегодня. 

– Неплохая картина.

– По моему личному мнению, эта картина уже начинает меняться. И надо быть готовыми к негативному развитию событий.

– С чего вы взяли?

– Первый звонок уже прозвенел. Что происходит с преступностью корыстной, но более-менее интеллектуальной – хищением автотранспорта? Я её так называю потому, что ума надо больше, чтобы снять сигнализацию, взломать замок на иномарке, перегнать её, подготовить к продаже, чем выхватить, скажем, бутылку в киоске. Пять последних лет шло снижение по этому виду преступлений, а в последний год мы имеем рост почти на пятнадцать процентов. 

– Да вроде побороли угоны машин. Помните, сколько было случаев возврата угнанных иномарок их владельцам за вознаграждение? Справились ведь с этой напастью.

– Силами одних правоохранительных органов ничего побороть нельзя, на всё должны быть объективные причины. Практика возврата похищенных машин владельцам ушла с  повышением таможенных пошлин на подержанные иномарки: сократился их ввоз, и выросли цены на запчасти. Теперь просто выгоднее, угнав машину, разобрать её на запчасти, чем возвращать хозяину за вознаграждение. Так что борьба с возвратами тут ни при чём, всё дело в изменении экономической ситуации. Вот сейчас говорят, что со вступлением в ВТО пошлины уберут – и хлынут дешёвые запчасти. И тогда мы опять вернёмся к возврату ворованных машин хозяевам за вознаграждение. 

Есть объективные предпосылки, что вслед за ростом интеллектуальной преступности пойдёт на повышение и бытовая. Считается, что мы пережили финансовый кризис благополучно. Он прошёл почти незамеченным. Но часть населения выпала из социума. Много мелких коммерческих предприятий не выжило. Куда делись разорившиеся коммерсанты – никто не смотрит. Есть основания полагать, что немало их ушло в криминал. Вот и предпосылка для роста корыстной преступности. 

– Условия жизни полиция изменить не может. Но своевременное выявление и раскрытие преступлений тоже влияет на оперативную обстановку. Говорят же, что лучшая профилактика преступлений – не оставлять их безнаказанными.

– Согласен. Но у нашей полиции, к сожалению, есть проблемы с организацией деятельности. Работают в основном областные подразделения – в Иркутске, в первую очередь, или там, куда сотрудники аппарата выезжают в командировки для оказания помощи. Три года уже мы об одном говорим: «Надо наладить работу на местах, в районах». Взять те же кражи автомобилей. Вы сводку посмотрите: если угнали за сутки семь машин – из них будут две дорогих иномарки, остальные «Жигули» да «уазики». Их ведь не представители организованной преступности крадут всё-таки – в чём проблема-то с раскрытием этих преступлений? Что мешает организовать работу в районах хотя бы по несложным преступлениям, тем же угонам отечественных автомобилей?  

– Что можете сказать о результатах реформы следствия?

– Моё мнение: реформа следствия в нашем регионе пока положительных результатов не дала. Уголовных дел передаётся в суд гораздо меньше, чем раньше. Это, конечно, связано и со снижением преступности. Но тогда надо мобильнее работать, снижать сроки, повышать качество расследования уголовных дел. А с этим пока обстоит неважно: большое количество уголовных дел возвращается судами и прокурорами для устранения недостатков следствия. Это один из самых худших результатов по всей России.

– Вы часто сталкиваетесь с давлением при работе с уголовными делами?

– В основном, когда дело уже рассматривается в суде. Преступные группы научились противодействовать следствию, адвокаты стали очень опытными в этом смысле. Многие защитники – бывшие прокурорские следователи. У тех, кто по три-четыре года следователем отработал, любимая фраза: «Я любое дело развалю». И представьте, как сложно работать с такими ребятами, когда дело уже попало в суд. Некоторые адвокаты, прекрасно понимая, что их клиенты совершили тяжкие преступления, чего только ни придумывают, чтобы освободить виновных от ответственности. Все подсудимые якобы были избиты, на всех оказывалось давление – только вот телесных повреждений ни у кого нет, и проверками эти заявления зачастую не подтверждаются. 

– Профессиональная деформация сознания. Вы, как прокурор, убеждены, что вор должен сидеть в тюрьме, а адвокат так вовсе не считает.   

– Подобные сложности характерны для дел, связанных с организованной преступностью, с криминалитетом, обладающим финансовыми и властными ресурсами. У нас же многие преступные авторитеты успели в 1990-х годах во власть войти или друзей там заиметь. 

Но есть и другой момент. Я сам работал следователем и знаю: идёт психологический поединок.  Ты, конечно, стараешься сподвигнуть подследственного на признание, но само по себе оно не может быть единственным доказательством. На суде обвиняемый обычно отказывается от собственных показаний. Но когда он следователю рассказывает о своём пре-ступлении, выдаёт все схемы, есть возможность объективными доказательствами подтвердить его вину. Следователи не всегда этим пользуются. Получили признательные показания – и успокоились. Мы стараемся не пускать в суд такие дела, где признание не подкреплено другими доказательствами. Уже на стадии возбуждения уголовного дела отслеживаем материалы, где нет оснований и поводов для возбуждения, а значит, и судебной перспективы. 

– В полиции с учётной дисциплиной действительно стало лучше?

– Да, этот вопрос у нас постоянно на контроле. Но в полиции работают очень изобретательные люди, надо признать. До сих пор проблемой этого ведомства остаётся так называемая палочная система. Когда некоторые нерадивые сотрудники работать не хотят или не умеют, а результаты показать надо, начинается профанация. Вариаций на эту тему в полиции достаточно. Например, есть такое понятие «учётный отказной» – то, что никогда не будет уголовным делом, но «галочку» можно заработать. Вот, допустим, безработный получает пособие, потом трудоустраивается 1 числа, а сообщает об этом только 20-го. За эти дни ему выплачивают пособие, сумма мизерная – тысячи полторы или две. Но для того, чтобы улучшить показатели, можно сделать этого безработного мошенником: он ведь действительно похитил у государства копейку. Иногда даже возбуждают уголовное дело, расследуют его, а потом прекращают в связи с деятельным раскаянием: «преступник» украденные полторы тысячи рублей, естественно, сразу возмещает. А теперь смотрите: безработный тот  пришёл трудоустраиваться, работодатель за-прашивает на него сведения в информационном центре, а на нём мошенничество висит. Кто такого на работу возьмёт? Это к вопросу о профилактике преступности. Понимаю, есть УК и УПК, которые позволяют инициировать уголовное преследование, но только для чего нужна эта профанация? Зачем это делать, когда можно просто привлечь гражданина к административной ответственности  ввиду малозначительности правонарушения? И предела подобной изобретательности нет. 

– И как с такими «изобретателями» бороться?

– Выявляем и сразу же пресекаем, вносим представления. Бывает, получаем ответ: «Ограничиться ранее наложенным дисциплинарным взысканием». В следствии же все, как правило, уже наказанные. Теперь введена практика обязательного участия прокурора при рассмотрении представления. Иногда мы требуем вернуться к повторному рассмотрению, если ответ нас не устраивает. В регионе, кстати, растёт число и сотрудников, и руководителей подразделений полиции, наказанных по представлениям прокуратуры. 

– Сколько вам было лет, когда стали генералом?

– 36. 

– Говорят, что вы жёсткий руководитель, характер у вас сложный. А как вы сами себя оцениваете в этом качестве?

– Не принято как-то самого себя оценивать. Это подчинённые делают и руководство. Я работаю в прокуратуре почти 20 лет, половину из них – на руководящих должностях. И если исходить из этого, наверное, я сложился как руководитель. Во всяком случае, генеральная прокуратура пока так считает. Хотя когда я приехал аттестовываться на должность первого заместителя прокурора области, мою объективку посмотрел первый заместитель генерального прокурора Александр Эммануилович Буксман и сказал: «Ничего себе по-скакал!»     

– В должности первого заместителя прокурора области вы задержались уже на четыре с половиной года. Куда теперь собираетесь?

–  Я вообще никогда никуда не собирался, мог бы так и работать следователем, но предложения поступали интересные. Когда мне предложили должность заместителя прокурора области, был уверен, что справлюсь: ведь предстояло работать со следствием, а следствие я люблю и знаю. Вот когда назначили первым заместителем, курирующим общий надзор, было немного страшно. В том смысле, что я понимал: здесь придётся себя показывать. Когда идёшь на повышение с опережением графика, приходится планку очень высоко держать. Вот сейчас, допустим, у меня в подчинении работают прокуроры, к которым я ходил с уголовными делами, когда ещё сам работал следователем. 

– Думаете, они считают вас выскочкой?

– Подспудно это в голове всё равно держишь и понимаешь, что надо как-то доказывать обратное своей работой, а не обижаться на людей. 

– Как изменилась ваша жизнь, когда вы стали генералом и крупным руководителем?

– Личная жизнь? Когда я стал руководителем, жена сказала единственное: «Очень большой плюс – нет дежурств». Семья привыкла к ночным звонкам, когда надо срочно выезжать на место происшествия.  

– Ваши дети не собираются продолжить династию?

– Детей у меня трое: младшему сыну 4 года, дочке – 2. А старший сын учится в лицее, в восьмом классе. Пока главная для него задача – учиться, успеет ещё профессию выбрать. 

– Вы, наверное, с детьми не имеете возможности много времени проводить, формировать их, как это делал ваш отец.

– Но я стараюсь, вечером уделяю им время, выходные провожу всегда с семьёй. Как и отпуск. Пока дети маленькие, на дальние путешествия мы с женой не отваживаемся, отдыхаем на Малом море да в Аршане. Традиционно для иркутян. 

– А отец доволен вашей карьерой?

– Наверное, он мной гордится. Не из-за карьеры – важнее для него, думаю, что сын стал уважаемым человеком.