Нынешняя экспедиция была приурочена к презентации 7-го и 8-го тома словаря. Галина Витальевна специально решила провести её в глубинке, а именно в Качуге, поближе к героям своей уникальной книги. Оказалось, решение было оправданным, потому что ни в одном концертном зале большого города невозможно создать атмосферу, царившую в сельском клубе. Самое главное, что горели глаза у старшеклассников из местной студии краеведения, которых привела учительница русского языка Качугской школы Инга Зуева. Кстати, Инга – дочь известного сибирского фольклориста и краеведа Валерия Зиновьева.

Конечно, оказавшись в Качугском районе, нельзя было не воспользоваться случаем и не заехать в пару домов, чтобы порасспрашивать стариков о былом и сделать ещё несколько часов диктофонной записи. Может быть, повезёт и среди них окажется крупица драгоценного материала, который потом войдёт в словарь или пригодится для второго проекта – фразеологического словаря «Сибирское красноречие», который тоже готов к печати и насчитывает ещё 20 томов. На этот раз мы отправились в село Анга. Оно расположилось в 25 километрах от Качуга, на берегу правого притока Лены, речке Анге, в честь которой и получило своё название. Здесь нас уже поджидала женщина, которая и сама всю жизнь была связана с книгами. 

Зоя Зиновьевна Вечеренко, урождённая Дерягина, много лет проработала в сельской библиотеке, а когда-то начинала учиться писать палочкой. Перед войной она едва-едва успела закончить в Анге семилетку, потом уж стало не до учёбы, пошла работать в колхоз учётчицей. Лишь гораздо позже она поступила в Канский библиотечный техникум. 

Потом многие годы была депутатом районного совета. После выхода на пенсию Зое Зиновьевне присвоили звание Почётного гражданина Качугского района. Теперь радуется, что пенсия у неё хорошая, хватает на то, чтобы детям помогать. С её помощью сын недавно трактор купил. А когда получила сертификат на покупку квартиры как вдова ветерана войны, и его разделила поровну между детьми. 

– Правда, себе на похороны 50 тысяч приберегла, – прищурившись, сообщает Зоя Зиновьевна.

– Вот за это не переживай. Ты у нас почётный гражданин, тебя бесплатно будут хоронить, – успокаивает бабушку заместитель главы местного самоуправления Ольга Георгиевна Сокольникова, которая и привела нас в этот дом. – Только живи подольше, иначе кто нам будет рассказывать историю Анги…

«Из ссыльных – в рестораторы»

Местные жители уверены: река обмелела, потому что в верховьях Анги безжалостно вырубают лес

Зоя Зиновьевна и впрямь знает историю родного села, которому исполнилось в этом году 325 лет, как никто другой. Она и сама многое повидала на своём веку. Всё-таки 86 лет – не шутка. Ну, а чего не видела – слышала и записала. Есть у неё специальная тетрадочка, в которой собраны воспоминания старожилов, многих из которых давно нет в живых. Богата Анга не только лесами и полями, но самое главное – талантливыми людьми. Здесь родился, например, историк и публицист Афанасий Щапов. Благодарную память хранит Анга о ссыльном поляке Ястржемском, который положил начало целой династии врачей и учителей. 

Есть в тетрадке бывшего библиотекаря интереснейшая история про местную достопримечательность – сад Грабовского, связанный с именем другого поляка. От сада ещё осталась пара десятков деревьев. А когда-то в саду у реки, между пышными кустами цветущей черёмухи и рябины, стояли гипсовые скульптуры, а по песчаным дорожкам прогуливались местные модницы. 

Сад разбил сосланный в Сибирь польский повстанец Адольф Грабовский. Как утверждают старожилы, в Ангу он пришёл на вечное поселение. Со временем Адольф женился на местной девушке из крестьян, получил земельный надел, ссуду в банке, стал землевладельцем и завёл торговлю. На Ленские золотые прииски Грабовский поставлял хлеб, мясо, пушнину. Дело его росло, и вскоре ссыльный поляк стал богатым человеком и «хозяином 36 сельских кабаков». В общем, повстанец твёрдо встал на путь исправления: бросил борьбу за политическое переустройство мира, стал порядочным буржуа, торговцем и, можно сказать, ресторатором. 

– Моя мама про Грабовских много рассказывала, – вспоминает жительница Анги Зинаида Игнатьевна Кудрявцева. Мы познакомились с ней, когда спрашивали дорогу к дому Вечеренко, ну и прихватили с собой на разговор. Тем более что Зинаида Игнатьевна оказалась артисткой местного ансамбля, она знает множество старинных песен и частушек. – Мама, когда маленькая была, с их детьми водилась. Пробыла в няньках четыре года, а как исполнилось десять лет, стала на поле ездить, боронить, отцу помогать. А мама её, моя бабушка, стряпуха была очень хорошая, так она ходила Грабовскому стряпать. 

Рядом с домом Адольф Викентьевич завёл огромный сад, который обслуживал специально нанятый садовник, тоже из ссыльных повстанцев. В саду был разбит великолепный пруд с лебедями, вокруг пруда стояли скульптурные изображения русских писателей. 

Каждую весну сад благоухал ароматами всех цветов, которые только можно было достать в суровом таёжном краю. Особенно много в саду было черёмухи и рябины. Наверное, они напоминали Адольфу Грабовскому о  цветущей Польше. Больше всего сад пострадал во время Великой Отечественной войны, когда всю рябину и черёмуху повырубили на дрова. Сейчас территорию огородили, подсадили немного молодых деревьев, но былого великолепия нет и в помине. Бесследно исчезли лебеди, и никто не знает, куда делись статуи русских писателей. 

Чуть выше по течению, на краю села, стояла мельница. Местные до сих пор говорят «Пойдём купаться на мельницу», хотя и мельницы никакой давно уже нет, и даже старожилы не помнят, как она выглядела. Зато в 1953 году здесь была построена своя малая гидроэлектростанция, которая обеспечивала электричеством все окрестные селения: Щапово, Бутаково, Ширино, Большой Улун, Уреды, Шевыкан, Кузнецы, Загулан и Мыс – до тех пор, пока не пришло большое электричество от Иркутской ГЭС. 

При хорошем уходе и сейчас стояла бы малая ГЭС. Уровень воды здесь можно поднять безо всякого ущерба для пашни. При желании разве не могут такие малые электростанции стать альтернативой большой энергетике? Я помню картинки из старых документальных фильмов, которые крутили на торжественном вечере в честь 50-летия строительства Братской ГЭС. На этих кадрах гидростроители охвачены энтузиазмом, они празднуют победу: «Мы покорили тебя, Ангара». Кстати, ещё Афанасий Щапов говорил об опасности и недопустимости потребленческого отношения к природе. На презентацию очередного тома словаря Галина Витальевна тоже привезла фильм о запуске Братской ГЭС. Только в нём совсем другие кадры: брошенные деревни, пустые дома, уходящие под воду. Это скорее похоже на реквием. 

– Три гидроэлектростанции стоят на Ангаре, – Галина Витальевна вновь и вновь поднимает больную для неё тему. – В ближайшее время запустят Богучанскую, и уже в планах – строительство новой, Мотыгинской. Эта последняя ГЭС может окончательно превратить Ангару в мёртвую реку. Мы очень легко отдаём свои земли. А ведь Сибирь завоёвывалась не нами, это земля наших предков, намоленная, святая земля.

Намоленная земля

Как хорошо, что село далеко от большой реки. Его никогда не затопят. Неспешно несёт по живописной долине свои прозрачные воды речка Анга. Она и раньше была небольшой, а теперь совсем обмелела. 

– Почему река обмелела, как думаете? 

– Известное дело, почему, – удивляется «наивному» вопросу Зинаида Игнатьевна. – Река обмелела, потому что лес уничтожают, в основном в верховьях Анги рубят. Пришли люди с Иркутска, с Москвы, взяли лес в аренду на 49 лет и что там делают – просто ужас. Берут только четырёхметровки, самый ходовой лес, остальное бросают, жгут. Потому и пожары пошли. Им лишь бы взять… Здесь ведь наши руки всё делали. Все горы облазили, пока камни на реку таскали. Две турбины сделали, дизельную электростанцию. Красиво было, по настилам специальным вода бежала, каскадами. Долго простояла наша ГЭС, потом уж Херочка её сожгла… 

– Херочка – это кто? И зачем она ГЭС сожгла? – я не успеваю уследить за неожиданным поворотом сюжета. 

– Была тут одна поповская дочка, хоть и партийная всю жизнь, – рассказывают бабушки. – Звали её Лариса Ивановна Щапова, она ещё выдавала себя за родственницу Афанасия Щапова. Но только это всё неправда, наговаривала. А так-то её все Херочкой называли, не знаю даже почему. Мать у неё в церкви служила да нажила дочку от попа Катаулина. Согрешил, значит, поп… Он потом умер, а мать с дочкой остались. Ситы из конского волоса делали да продавали, в коммуне меняли на хлеб. Сама-то Херочка активистка стала. Когда народ раскулачивали, всё бегала, докладывала. Пистолет у неё был барабанный. 

Её дом стоял как раз напротив ГЭС. Парочки, ребятишки туда любили ходить, а Ларисе Ивановне это шибко не нравилось. Ну, вот она и сожгла, чтоб люди не ходили. Ребятишки, может, её кошек гоняли, не знаю. Она всю жизнь одна жила, только держала много кошек, и каждая со своим именем: то Таня, то Маша. Ещё когда с матерью жили, так к ним в дом зайти было нельзя: чистота идеальная, стены у избы даже с улицы выскоблены до половины, крыльцо некрашено, но всё выскоблено, так что блестело. Только кошками сильно пахло. В общем, чудная была. Но Бог её и покарал за свои грехи и за грехи родителей. Умерла она страшно. Преставилась в самый праздник советский, Женский день – 8 марта. На полу лежала голая, соседи нашли. И вот ведь что вышло: на ночь её одну на столе оставили, утром приходят хоронить, а кошки ей все ноги обгрызли. 

В местной церкви Илии Пророка служил не только «поп Катаулин», но и отец, и дядя святителя Иннокентия (Вениаминова), митрополита Московского, апостола Аляски и Америки, прославленного в лике святых. Давно мне хотелось попасть в дом, где он родился, но всё не было случая. И вот наконец я стою у ворот небольшой усадьбы, примостившейся на пригорке, с которого открывается широкий вид на Ангу и дальше – на поля и леса, сколько хватит глаз. Отсюда шагнул в мир мальчик, который стал святым. Он был миссионером, этнографом, лингвистом, естествоиспытателем, строителем и художником, а впоследствии митрополитом Московским и Коломенским. Побывав на Аляске, академик Окладников был поражён тем, как бережно хранится на этой земле память о святителе, равно как и масштабом его личности, и в 1976 году, впервые в постреволюционной России, написал о нём статью. А ведь до революции имя святителя Иннокентия было широко известно.

Из-за стекла выглядывают старые бумажные ангелки. Видно, остались после какого-то праздника. А дверь закрыта на замок. Его снимают только для гостей, да ещё в праздничные дни, когда в музее проводятся какие-то мероприятия. Мы тоже гости – и замок для нас снимают. Внутри всё так, как было в сельском доме в те времена, когда святитель Иннокентий был ещё ребёнком и звали его Ваня Попов. Когда умер отец, пономарь местной церкви Евсевий Попов, его жена осталась одна с четырьмя детьми на руках. Чтобы облегчить её положение, брат покойного мужа, дьякон Дмитрий, забрал Ваню к себе. Это он воспитал его, обучил грамоте и, разглядев в мальчике выдающиеся способности, отправил учиться в Иркутскую семинарию. В общем, когда стоишь в этом доме, который сам святитель в своих воспоминаниях называл не иначе как «хижина», становится понятно, откуда берут исток такие его черты, как изумительная неприхотливость в быту, выносливость, самоотречение от житейского благополучия.

«Когда церковь рушили, мама на коленях стояла и плакала»

Церковь Илии Пророка, построенную стараниями братьев Воробьёвых и Ольшанских, разрушили в 1929 году. Из кирпича сделали ремонтные мастерские, они и поныне стоят. А на месте храма – гора битых камней и пара каменных надгробий от деревенского погоста. Одно из них, говорят, принадлежит дяде святителя Иннокентия. Когда стены рухнули, потолок упал ровнёхонько и покрыл собою каменный пол. Он и сейчас лежит под осколками. Сохранился фундамент самого храма и ограды вокруг него. 

– Ко мне тут недавно приезжала одна знакомая, – рассказывает Ольга Сокольникова. – Она говорит: даже камень от этой церкви приложишь к больному месту, и боль проходит… А старухи рассказывают, как в войну матери обеты давали: если вернётся сын живым, пройти по нескольку километров до церкви на коленях. И обеты эти сдерживали.

Вроде бы принято решение строить в Анге новую церковь, уже и батюшка несколько раз приезжал. Но выбрали для храма новое место, а почему – местные этого никак не могут понять. Ведь на месте разрушенного храма ангелы поют, даже когда память о нём среди людей исчезнет совсем. Но память ещё жива. Вот и Зоя Зиновьевна помнит, как разрушали храм.

– Тогда мама домой прибежала, плачет. Пойдём, говорит, Зоя, там церковь ломают. Пошли смотреть. Мама на коленках стояла и плакала. Очень она боговерная была. Разбрасывали, что куда летело. А потолок как рухнул, так до сих пор и лежит. Пол от церкви и сейчас есть, сохранился фундамент ограды и самой церкви.

У нас было распределено по праздникам: где какой престольный праздник, туда и шли. Например, к нам в Троицу приходили пешком со всех деревень: с Бирюльки, Бутаково, Залога, Мыса, Дурутуя, Тарая. А в Бирюльке Покров отмечали. Мама каждый Покров туда уходила. Выйдет утром рано, часов в восемь, чтобы к десяти уже на месте быть. Если идти напрямую, по лесной тропе – девять километров, а по тракту – все 35 будет. После службы по знакомым шли чай пить. К нам всегда много народа приходило, человек по шесть-семь. Мама всех угощала. Отдохнут – и обратно домой, без ночёвки ходили. Старшеньких ребятишек с собой брали. Взрослые молятся, и мы тут же стоим. Старики ходили, которые в силах были ещё. 

Все посты тоже соблюдали, кушали только постное, чтоб ничего жирного не попало. Правда, я сама не постилась, но в Бога верю. Мамино святое письмо я до сих пор на божничке храню. Мама у меня неграмотная была, но с любым человеком могла беседу поддержать на какую угодно тему. Письмо это она наизусть знала, а я вот выучить не могу, хотя под её диктовку своей рукой его записала. Мама умерла в 83 года и, умирая, мне завещала: «Когда я буду на столе лежать, ты, Зойка, его три раза прочитай надо мной». Я так и сделала. Читала и плакала не переставая. Снится она мне теперь иногда, но только по-хорошему…

Как участковый банду поймал

Пока мы неспешно вели беседу, в дом незаметно вошёл сын Зои Зиновьевны, Анатолий Петрович Вечеренко. Встал у притолоки и слушает рассказ матери и согласно кивает. Ему и самому есть что рассказать. Между прочим, имеет орден за заслуги перед Отечеством. Долгих 39 лет Анатолий Петрович проработал в милиции местным участковым. Сейчас на пенсии, но особенно отдыхать ему некогда. Хозяйство у них с женой большое: несколько гектаров земли, коровы, свиньи, лошади. 

Кстати, о лошадях… Ещё в бытность свою милиционером Анатолий Петрович участвовал в ликвидации банды из шести человек, которая резала лошадей. Теперь в районе тихо, лошади перестали пропадать. А дело было так: 

– Однажды во время уборочной поехал я в Бутаково, – вспоминает Анатолий Вечеренко. Председателем Бутаковского колхоза был Лепак Виктор Иванович. Он позвонил мне накануне, просил помочь. Ну, я обычно приеду, на видное место встану и за комбайнами смотрю, чтоб чужие зерно не воровали. Когда утром ехал, заметил, что стоит в поле табун коней. Мне это странным показалось. Вечером домой еду – опять стоят. А ночью мне директор совхоза звонит, говорит: три коня у меня застрелили. И как раз в том месте, где я табун заметил. Пока мы утром приехали, туши уже увезли, только след от «Москвича» остался. 

А я как раз накануне вечером около дома на лавочке сидел и видел знакомый «Москвич», а в нём два брата Амагзаевых – Петя и Дима, забойщики лошадей. Мне это подозрительным показалось. Звоню ребятам в Качуг, говорю: проверьте скорее Амагзаевых, у них должно быть мясо. Но они за день так и не проверили. Тогда я собрался и в 11 вечера – в Качуг, это 25 километров от Анги. Понимал, что всё нужно делать быстро, если до утра не найдём, они утром уедут в Баяндай и сдадут мясо перекупщикам безо всяких справок. В милицию пришёл, а там уже нет никого. Одного помощника нашёл себе, да автомат мы на всякий случай взяли. 

Пришли к дому Амагзаевых, у них свет горит. «Москвич» стоит в ограде, кузовок тентом накрыт. Посмотрел: там три туши конские лежат. А в доме окна светятся и видно, что шесть человек за столом сидят, выпивают. Страшновато стало… Ну, думаю, была – не была. Взял автомат и подошёл к двери, а дверь открыта. Я зашёл и говорю: «Ребята, кто дёрнется, сразу пристрелю». Один кинулся было за обрезом, которым они коней стреляли, – я два раза вверх стрельнул. Так и задержали. В машину их быстро затолкали – и в райотдел. Всех осудили. Пете шесть лет дали, он отсидел, вышел. На свободе уже в прошлом году его убили. Туда ему и дорога, он ведь, перед тем как за лошадей попал, семь лет за изнасилование отсидел.

– Орден вам за эту банду дали?

– Нет, что вы, – машет рукой Анатолий Петрович. – Сколько у меня тут всего было, и не упомнишь… Я в милицию поступил в апреле 1972 года. Сначала поехал участковым в Верхоленск. Два года проработал там, и если у нас за год два-три преступления было, это считалось нормальным. После этого приехал в Ангу работать. Здесь уже нормой считалось шесть-семь преступлений. А потом с каждым годом пошло по нарастающей. Два года назад, когда я уходил не пенсию, было 29 преступлений на территории Ангинского участка, из них три убийства. В основном, конечно, кражи идут. 

Однако и участок у меня большой – 257 квадратных километров, входят в него все окрестные сёла. От Анги до Вершины 70 километров, если ехать верхом на лошади по тропе – 35 километров, можно преодолеть их за десять часов. В Чинанге живут лишь шесть-семь эвенков, но до них трое суток верхом на коне добираться нужно, ночевать в охотничьих зимовьях. Всего же населения на участке чуть более трёх тысяч человек. Раньше до четырёх тысяч доходило, а теперь народа становится всё меньше, преступлений больше. Безработица… 

Фронтовые письма

– Сегодня видела сон, как мы в Рыково ходили картошку копать, – рассказывает Зоя Зиновьевна. – Зашли в один дом, а нам хозяин, Лаврентий Иванович, говорит: я вам бесплатно картошки дам, только помогите мне выкопать. Ну, я этому сну значения не придала. Этот Лаврентий-то с женой в один день умер. Она умерла, а он тут же повесился, не смог пережить. У нас такого нет, чтобы удавленников на отдельном кладбище хоронить, все на одном лежат. Есть, правда, татарское кладбище, оно отдельно стоит. 

Много татар и хохлов сюда приехало в 1935 году, их специально вербовали. Мы с ними дружно жили, не ругались. Мама груздей солила ушатами, а потом зимой этих татар да хохлов кормила, они вечно голодные были. Придут к ней: «Дарья Дмитриевна, поел бы грибов, да снег глубок». Ну, мама глубокую чашку грибов им накладывает. В войну один татарин с голоду умер. 

– У вас-то не было голода?

– У нас, можно сказать, не было, потому что семья была маленькая: мама, папа да я. Папа потом скоропостижно умер. А у кого дети были, тем сильно тяжело было. Колосок по полю, как иголку, искали. Помню, ходим, ходим с мамой, насобираем колосков, домой придём, руками их измолотим. У соседей мельница ручная была, мы попросим у них, смелем. Тем и питались. 

В войну 83 гектара пахали только в нашем отделении. Сеяли овёс, пшеницу, рожь, потом стали сеять гречиху при совхозе. В войну больше десяти центнеров никогда не снимали, это потом, когда стали сеять элитную пшеницу, много снимали урожая – по 20–40 центнеров. И всё-всё руками делали, машин-то не было. Конные сеялки только после войны появились, а потом и трактора пошли. А сеяли так: мужики лукошки из берёсты наденут и ходят по полю, горстью разбрасывают. А лукошко тяжёлое, в него ведра по два входило. Следом уж кто-нибудь идёт – боронит. Так за неделю всю пашню и засевали. Разбрасывать надо ровно, это ещё не каждый сумеет. Считайте, когда война началась, в нашем отделении из мужиков только пять стариков осталось, всем уже за 60 лет было. Старики командовали, они всё знали, какую пашню когда нужно сеять. У каждой пашни своё название было. 

Многие только лесом и питались, козы сильно спасали. Добывали коз и ели. Было такое, что одна женщина шла с Чувашихи полем да с голоду наелась недозрелой пёстрой ягоды – мы так землянику называем, – и задавило её. На дороге прямо упала и померла. Трое детей после неё осталось, ну их старшая сестра взяла их к себе и всех вырастила. После войны только стали зажиточно жить. 

– А победу как встретили?

– Я тогда учётчицей в колхозе работала. Приехала как раз в правление, кобылу свою Каурёху во дворе привязала. Смотрю и ничего понять не могу: народ какой-то странный, кто плачет, кто смеётся. «Победа, Зойка, победа», – говорят. (Зоя Зиновьевна вспоминает и плачет.) Ну, получила я продукты, приехала в поле. С поварихой Потаповной обед сварили и стали ждать, пока народ соберётся. А когда все за стол сели, я встала и заревела: «Победа, ребята!» Ой, что тут началось, не перескажешь! С Шурой Тюрюминой отваживались даже, ей плохо стало. У неё отец и брат погибли, она сильно плакала. Почти в каждый дом кто-то не вернулся.

– Вы письма на фронт писали?

– Писала, другу своему, Сашке Сокольникову. Мы с ним на вечорках в Бирюльском колхозе познакомились, а как он на фронт ушёл, стали переписываться. Одно письмо я сочинила, до сих пор помню. «Какими радостными минутами проходила моя жизнь с того дня, как я получила от тебя первое армейское письмо. Нет ничего лучше, чем получить письмо любимого друга, ведь получить письмо – значит быть любимым. Сейчас, Саша, над тобой носятся мысли разного настроения. Но все эти мысли должны сводиться к одному общему – мыслям о нашей радостной встрече. Она произойдёт, когда над нами засияет яркое советское солнце, когда ветер разнесёт пепел последних пожарищ. Вот тогда, Саша, мы встретимся и бросимся в наши дружеские объятия… А пока будем трудиться, ты там, а я – здесь, отдавая всю силу, энергию и, если понадобится, жизнь для освобождения нашей страны от немецких захватчиков». Это я сама сочинила и до сих пор помню. Это письмо потом перед всей частью зачитывали, и я за него от командира их части благодарность получила. Правда, не дождалась я Сашу. Пока он служил ещё два года после окончания войны, вышла замуж за другого. Всю жизнь душа в душу прожили, ни разу муж мне «Зойка» не сказал, только «Зоя» звал.

Уезжаем из Анги. В кармане у меня лежит маленький камешек от разрушенной церкви из этой намоленной земли. Пусть он будет напоминанием о людях, которые здесь живут. Нет, не прав был Афанасий Щапов, который отказывал своему земляку в духовности и поэтическом чувстве, утверждая, что всё высокое в нём исчезло и живёт он одним лишь инстинктом. Нет, никуда ничего не исчезло. По-прежнему богата талантами сибирская земля. Здесь случайно встреченная на улице бабушка оказывается артисткой местного ансамбля, участковый едва ли не в одиночку идёт против банды, а библиотекарь пишет историю родного села. 

Грустно лишь оттого, что уходят носители вербальной культуры и не хватает рук, чтобы записать то, что они ещё помнят. В ближайшее время увидят свет 7-й и 8-й тома «Словаря говоров русских старожилов Байкальской Сибири». И всё-таки дело движется слишком медленно, особенно если учесть, какой огромный материал накоплен за 30 лет непрерывного труда.

– У нас уже давно сложился коллектив серьёзных исследователей традиционной русской культуры Сибири, – говорит Галина Афанасьева-Медведева. – Мои коллеги и сподвижники Марина Матюшина, Маргарита Соловьёва разрабатывают глубинные пласты народной культуры. Нашим отделом подготовлены ещё несколько крупных проектов: это двадцатитомный словарь фразеологизмов, многотомник «Календарно-обрядовые традиции русской Сибири», книга-реестр всех явлений нематериальной традиционной культуры Сибири. Есть и масса других работ, не менее ценных. Всё это обработать и издать в рамках небольшого отдела при архитектурно-этнографическом музее «Тальцы» невозможно. Крайне важно в ближайшее время создать Центр русского языка и народной культуры, о котором мы так давно говорим.