Мы с Женькой Красносельским слушаем шипящий транзисторный приёмник в селении Малая Елань под Иркутском. Приличных языков не знаем, угораздило же нас попасть в группу с немецким! И потому сейчас просто мычим, подпевая неизвестному певцу, легко переходящему с английского на французский. Колхоз, осенние работы, Женька после долгого лета заехал поговорить. Есть о чём. Одна любовь порушилась, зато на младшем курсе появилась девочка, похожая на чернобурую лисицу. В Чили военный переворот, хунта, убили Альенде. На университетском митинге по такому случаю выживший из ума профессор с истфака вместо «Мы с вами, дорогие чилийские друзья!» трубным голосом возопил «дорогие фашистские друзья». Перепутал. Интересно, как это ему теперь зачтётся: как политическая провокация или проявление маразма? Лучше бы, конечно, определили в маразматики, ещё бы поработал… А ещё Женька вознёсся: напечатался в «Комсомолке» (80 строк!). 

Но вместо обсуждения этих, безусловно, важных новостей мы просто подпеваем транзистору и, убей меня Бог, понимаем всю значительность и неповторимость момента. Вдруг пахнуло вечностью. Мы, конечно, не думаем о смерти, но я точно знаю, что эта ночь, и эта музыка, и наше мурлыкание – всё не просто так. Размытый смысл обязательно обретёт графическую чёткость, и мы когда-нибудь поймём, зачем этот осенний вечер и шорох дождя в деревенском бурьяне, и о чём песня на двух незнакомых языках.

«Если ты уйдёшь, если ты уйдёшь, если ты уйдёшь…» Перевод придёт сам собой, без всяких языковых курсов. Эта неопределённая фраза поначалу повисла над нашим бытием лёгким, необременительным облачком. Куда уйдёшь, зачем уйдёшь, к кому уйдёшь? Так, недоумённые вопросы, лирическое отступление от генеральной линии. Но вот вам ещё один день — уже летний, 1976-го, перед самым завершением нашего студенчества. Всегда буду помнить его: ослепительно яркий, полный запахов и звуков, назначение которых начинаешь понимать только сейчас, целую жизнь спустя. Как же вкусно пахнет землёй, и раскалёнными крышами, и близким дождём! И тренькает в общежитском окне гитара, там кто-то подражает юному Градскому: «Печальной будет эта песня про то, как птицы прилетали…», и студент из братской Монголии со странным именем Турмандах сердито укоряет моего друга Красносельского за невозвращённые пять рублей. Почему вся эта чепуха живёт-поживает в дальних закоулках памяти, нисколько не старясь, не выцветая от времени? Что-то щёлкнуло, будто в фотоаппарате, и стоп-кадр остался навсегда. 

Кстати, о стоп-кадре. В тот день, с утра натянув у стен общаги простыню, мы фотографировались на военный билет. По очереди облачались в одни и те же белую рубаху, пиджак и галстук, так что на том важном мобилизационном документе мы вышли похожими, будто родственники: Гриша Гильбух, Лёша Комаров, Валера Баранов, всё тот же Женька и я. В ожидании рубахи я напялил галстук на голую грудь, Баранов щёлкнул «Зенитом» – и вот, любуйтесь, все рёбра на просвет. Сейчас бы такой торс… 

А день всё тянется и тянется. Отсюда, из такого далёка, он выглядит просто бездонным. Купались в холоднющей Ангаре. Пили портвейн в стекляшке у пристани. В сотый раз спорили, куда лучше податься: на телевидение или в газету. Малопьющий и потому философски настроенный Сашка Поддубный, окинув захмелевшую компанию оценивающим взглядом, вдруг ляпнул: 

Валерий Симонов: «Эту дурацкую «мемориальную» доску с жалкими веточками Гена Сапронов с Олегом Желтовским присобачили к стене нашего корпуса». Встреча в Иркутске в 1996 году

– Смотрю я, мужики, и думаю: кто из вас первым помрёт?

Себя, естественно, в роли покойного он представить не мог, а вот по сторонам оглядывался. Все загалдели, заматерились, замахали руками. Философа вышибли из-за стола, но прежняя безмятежность пропала и, пожалуй, больше уже никогда не возвращалась.

Начиналась серьёзная жизнь. Университетское бытие уходило из-под ног. Всем уже в одиночку предстояло выплывать, искать твердь, обретая профессию, жён и детей, квартиры, редакции и дурные привычки. На нетрезвой душе было азартно и слегка тревожно. 

Под вечер всё-таки ударил дождь. Спасаться кинулись почему-то в неблизкий путь, под крышу альма-матер. Журналисты в ту пору учились в корпусе напротив гостиницы «Сибирь», потом сгоревшей. Пока добежали, вымокли до нитки, но точно помню, что успели просохнуть в родной аудитории и даже ещё раз напиться. 

Зачем всё это снова и снова ворошу в памяти, зачем лезу к вам с этими абсолютно не выдающимися подробностями? Сам не знаю. Просто мурлыкаю ту завязшую в душе мелодию: «If you go away…» Всё пытаюсь понять, к чему же нас готовили на кафедре журналистики, зачем всё это было. Профессии нас если и учили, то так себе, краем. Зато твёрдая уверенность в том, что в мире нет лучше занятия, чем «трое суток шагать ради нескольких строчек в газете…» — это оттуда, из того летнего дня 35-летней давности. Смешно, но и сейчас, пробежав целый круг по заплёванным редакционным коридорам, я искренне так думаю.  

Во всех последующих общагах, коммуналках и гостиницах я чувствовал себя как дома, ибо прошёл хорошую выучку по адресу: Иркутск, улица 25 Октября, 25, общежитие № 2. Комнату не называю, поскольку обитать приходилось на разных этажах: тогда, к счастью бездомных, считалось хорошим тоном уступить свою койку с отвисшей до пола панцирной сеткой товарищу, не попавшему в заветный список профкома. А помните знаменитый Женькин чемодан, куда непутёвый староста Красносельский бросал стипендию на всю группу и гордо удалялся дня на три-четыре играть в карты? И каждый из страждущих сам выдвигал из-под общежитской койки это потрёпанное чудище, отсчитывал свою долю, расписываясь в замусоленной ведомости, и ни разу за пять лет не пропало ни одного рубля. Такой высокомерный взгляд на деньги я встречал потом разве что в БАМовских бараках, и только. Сейчас же деньги называют баблом, но прежнего легкомысленного и даже презрительного отношения к ним уже нигде не встретишь, оно ушло с планеты Земля вместе с Женькой и его чемоданом. 

А Золик с Анкой, в свой медовый месяц делившие однокомнатную квартиру с ищущим ночлега однокурсником? А странный эстет Николай Петрович Антипьев, учивший нас смотреть, любить и понимать кино, – и с тех пор в моей жизни редко случалась неделя, чтобы я не забежал в кинотеатр, даже сейчас, в эпоху видео и Интернета. А Лида Карпова, будто строгая учительница проверявшая, написал ли я на этой неделе письмо домой, маме. А преподаватель Вероника Францевна Уляндро, поразившая меня не древнерусской литературой, а слезами на концерте в Иркутской филармонии. Мне было странно: такая музыка, а она, чудачка, плачет! Как я теперь её понимаю, когда в тысячный раз кручу заезженную пластинку: «If you go away, if you go away, if you go away…»

Что было потом? Селение Малая Елань получило свои пять минут мировой славы: там поблизости в 1990-х упал лайнер с пассажирами, страшные кадры крутили все каналы, даже CNN. Философ на пути в большой бизнес назанимал у однокурсников денег и исчез с горизонта. А первым из той пьяненькой галдящей компании умер Гриша Гильбух, успевший на заре капитализма стать крупным предпринимателем. И мой друг Женька Красносельский, протрубивший весь послеуниверситетский срок в кузбасских газетах. И Юра Пучкин, положивший жизнь на алтарь «Красноярского рабочего». И Наташа Агаркова, и Володя Челазнов, и Люда Киргизова, и Витя Лизунов. Выяснилось, что дожить даже до сорока – не такая уж простая задача. А что уж говорить про 50 или 60? 

Эх, собраться бы заново нам всем, живым и ушедшим, посмотреть друг на друга, сказать «спасибо» и «прости» за всё то, что в 1976-м казалось несущественным. Да хотя бы живым! Сомкнуть поредевшие ряды… Года три назад, понимая всю несбыточность подобного предприятия в наш суетный век, мы с Золиком и Геной Сапроновым взялись было обсуждать сценарий фильма — что-то вроде «Из жизни одного курса». Сидели в московском музыкальном кафе, болтали, хохотали, вспоминая то смешные, то до слёз щемящие подробности пятилетней иркутской эпопеи и последующих трёх с лишним десятилетий. Сценарий грозил обернуться сериалом. А что, диалоги мог бы расписать широко известный в узких театральных кругах Серёга Белов. А закадровый текст, так и быть, дадим читать Любке Анниной, не зря же она на читинских да рязанских студиях телевидения дикцию оттачивала. На Гену, видимо, подействовали здешние кафешантанные скрипачки, и он предложил вместо фильма поставить мюзикл… 

И вот и Гены нет, и Любы нашей родной нет, и мюзикла тоже нет и вряд ли теперь будет. Но ведь что-то же есть, что-то же должно от нас оставаться! Утешим себя: конечно, должно. У кого-то – изрядно пожелтевшие вырезки из газет, у кого-то – ветхие бабины со старой магнитофонной плёнкой – памятник доцифровой эпохи. После Гены Сапронова, как-то исподволь ставшего лучшим в стране издателем, осталась целая полка прекрасных книжек. Сергей Белов то и дело приглашает полететь на очередную премьеру: его пьесы ставят по всей стране и даже в Казахстане. Толя Байбородин звал на творческий вечер в ЦДЛ. А Ольга Радченко недавно сводила меня на московскую премьеру фильма, который поставила её дочь, Аня. Можете себе представить: девчонка – третьекурсница ВГИКа сняла полнометражный художественный фильм! И Золик Мильман заезжал с внучкой. Боже мой, бывают же такие умницы-разумницы-красавицы! А то мне стало казаться, что все они там остались, в 1970-х.

А сегодня был на сольном концерте Михаила Николаевича Евтюхова. Помните двух карапузов-близнецов, которых юные родители Люда и Коля Евтюховы таскали на экзамены, надеясь разжалобить преподавателей? Так вот, Мишка сейчас – блестящий певец, солист знаменитого московского музыкального театра. Обладатель бархатного баритона гастролирует по миру. Овации, цветы, поклонницы – всё как положено. И не нам с Женькой чета: поёт на английском, французском, итальянском и даже на идише. После концерта я подошёл к нему за кулисами и попросил к следующему выступлению включить в репертуар старую, конца 1950-х, песню Жака Бреля «Ne me quitte pas… If you go away». Миша обещал. 

Работал корреспондентом, редактором газеты «Комсомолец Забайкалья», завсектором печати ЦК ВЛКСМ, с 1988 года – заместитель, а затем главный редактор газеты «Комсомольская правда». После 2000 года – главный редактор газеты «Трибуна», ответсекретарь, главный редактор газеты «Труд», главный редактор журнала «Экономическая безопасность»