«Здоровее домашних алкашей…»

Мы выходим за пределы благоустроенного и уютного микрорайона, проходим мимо нескольких студенческих общежитий и углубляемся в рощу. Не центр городка, конечно, но и не за его пределами – ложбина между двумя районами, совсем рядом, невидимые за кустами, шумят магистральные трассы Иркутска. Проводник, вполне официальное лицо в должности капитана полиции и участкового инспектора, просит:

– Давай только без имён и указания места: у нас начальство, сам знаешь, какое, скажут, что мы попустительствуем бомжам. Я тебе так, в обход службы, по-дружески покажу один шалашик – они там постоянно живут. А нам что, пока жалоб нет, вроде как и пресекать нечего. Бомжи вообще люди довольно безобидные, попадаются только на мелких кражах – воруют по мелочи цветной и чёрный металл. У нас в районе, слава Богу, в вырезках кабеля замечены не были. 

– Вы с ними вообще-то часто по работе пересекаетесь – по жалобам или в ходе рейдов?

– Не сказать, чтобы мы их так уж целенаправленно гоняли. Вот весной, когда искали «академовских молоточников», мы отрабатывали все места, где они обитают. Тут есть долгострой кирпичный, заброшенный уже лет десять. Приходим туда – а там в одном из помещений устроена своя гостиная: вокруг очага лежаки из досок, положенных на кирпичи, а рядом самодельный холодильник сложен: в нескольких поставленных друг на друга коробках рассортированы продукты, явно найденные в мусорках около подъездов, и всё так аккуратно расфасовано. 

– Раз уж заговорили о «молоточниках» – часто поднимаете трупы бомжей?

– Нет, это единичные случаи. Криминальных трупов по району почти нет, между собой они по пьяни дерутся часто, но до смертоубийства не доходит. Их могут избить малолетние отморозки, но к нам жаловаться они же не пойдут…

Участковый задумался и с некоторым удивлением констатировал:

– А вообще, они живучие, как кошки. Вот домашние алкаши сидят в тепле, хлещут водку на кухне и годам к шестидесяти уже такие развалины, что не понятно, как  жив ещё, в чём душа держится. А я многих бомжей видел: ему за семьдесят, на улице уже не первый десяток лет живёт, чёрт знает, чем питается и какую политуру пьёт. А смотришь, он каждое утро около контейнеров трётся, бодренький, как после зарядки. Я на свою работу иду – он так же на свой обход района, как на работу, идёт.   

Мы спускаемся в ложбинку и незаметной тропой выходим к странному месту. Ещё на подходе поднимается собачий лай, и несколько дворняг выходят навстречу и сопровождают к поляне. На поляне дымится костёр, около которого стоит часть дивана, рядом на листе полиэтилена, прямо на земле, разложены остатки пиршества – несколько кусков пиццы, недоеденный шоколадный торт и две пятилитровых пластиковых канистры с мутноватой жидкостью на четверть объёма. Невдалеке стоит свежий сруб – пол и одна стена. Домик на одну комнатку делают на совесть – брус проложен паклей, намечены дверной проход и оконный проём. Внутри привязан здоровенный пёс – охраняет будущее жилище. Поляну пересекает висящий на уровне головы электрический шнур линии-времянки, орёт старенькая магнитола: по радио сообщают текущие новости.

Участковый поправляет фуражку и принимает грозный вид:

– Так, собак уберите, подойдите ко мне. Чем промышляете?

Пожилая женщина, что-то помешивающая на костре в большой консервной банке, никак не реагирует. Молодой парень в зелёной лыжной шапочке с надписью «Сибскана» тревожно выглядывает из кустов, но ближе не подходит. К участковому приближаются «старшие» – Олег, Санёк и Иваныч. Одеты грязно, но не без шика: на Саньке поношенная норковая бейсболка. 

– Мы на работу собираемся, пошабашить, подкалымить, – спокойно отвечает Олег, молодой здоровенный парень с рыжей щетиной. – Нас дачники попросили помочь на стройке. Мы с ними в мире живём: у них не таскаем, они нас не трогают. Мы вообще люди законопослушные.

– Как же, законопослушные, – с показной строгостью качает головой капитан. – А жаловались на вас на днях почему? У вас собаки бегают, на прохожих лают, а рядом у детишек лыжная секция.  

– Мы не виноваты, – хитро щурится Иваныч, пожилой мужик с морщинистым лицом крепко пьющего человека и неизменной сигаретой в углу рта. – У нас сука течная была, вот к ней окрестные кобели и ходили, гавкали. А наши собаки смирные, не кидаются. А вы, начальник, можете мне помочь паспорт сделать, я свой «на трубах» потерял?

– Приходи ко мне в отделение, напишешь заявление, – предлагает участковый, но по Иванычу видно, что идея самому, добровольно войти в двери отделения милиции не кажется столь уж разумной. 

Добровольный сезонный бомж

Летом бомжи живут под открытым небом: «Наша крыша – небо голубое…»

Задав ещё несколько необязательных вопросов, участковый уходит. Но едва он покидает жилой периметр стойбища, собаки окружают его плотным кольцом, бросаются в ноги и не дают пройти. Капитан ругается, но не может сделать ни шага. Иваныч и Санёк идут проводить его к дороге, а Олег договаривается с «Иркутским репортёром» рассказать о своей вольной жизни. 

– Давай только без имени и фотографий, – предупреждает Олег. – Это Иванычу всё равно, он уже лет семь бомжует. А я тут недалеко учился, у меня жена, ребёнок, мне не нужно, чтобы знакомые узнали, как я живу. 

– Как это – жена, ребёнок? Ты же… – «Иркутский репортёр» мешкает, подбирая слова поделикатнее, – без определённого места жительства.

– Да называй «бомж», это же не обидно, обычное слово, – Олег ухмыляется и лезет в карман за сигаретой. – Нет, я не «без определённого». Я сюда жить на сезон прихожу, как потеплее станет. Сейчас снег выпадет – все «на трубы» переедут, а я домой вернусь. Я здесь так уже второй сезон живу.

– А зачем?

– А интеллигенция задалбывает, – морщится Олег. – Дома слова в простоте не скажешь, ложечки-вилочки, «передайте, пожалуйста, соль». Здесь всё по-простому: «Дай соль!». И жена такая, что вечером бутылку пива выпьешь – значит, ты алкоголик. А мне свобода нужна. 

На этом месте коммуна бомжей образовалась два года назад. Всего их в разное время от десяти до двенадцати человек, живущих постоянно. Летом они строят свой «балаган» – убежище, похожее на большой шалаш, чтобы защищал от дождя и ветра.   

– Как сюда попадают люди?

– Ты же журналист, а задаёшь такие наивные вопросы! Часть пострадали от «чёрных риэлторов»: напоят человека и подсунут документы подписать. Он просыпается – а квартира уже ему не принадлежит. Есть те, кто вышел из мест лишения свободы, а квартиру продали. Но это не значит, что мы живём по принципу «украл, выпил и в тюрьму». 

Летом бомжи не живут в колодцах, но в одном из ближайших к коммуне они оборудовали душ с горячей водой. Показать его Олег отказался:

– Там сейчас лежит бабушка, жена Иваныча, у неё больные ноги, так что не надо беспокоить старых людей. Он как раз ей понёс покушать…

Жизнь коммуны подчиняется нехитрым правилам. С утра все идут «на обход»: контейнеры, которые стоят у подъездов многоквартирных домов дают и одежду, и пищу, и металл, который сдают в пункты приёма. Всё добытое приносят на поляну и сортируют. 

Вырученные деньги тратят сообща на дешёвый спирт и сигареты. Олег уверяет: если человек не пьёт, то его долю ему отдадут наличными. Бомжи с мусорок не только кормятся – «на трубах» можно встретить благоустройство вплоть до телевизоров и видеомагнитофонов. Электричество подводят от выброшенных автомобильных аккумуляторов, которые заправляют через знакомых на автосервисах и хоздворах близлежащих предприятий.   

Вернувшийся Иваныч посмеивается и вспоминает:

– Если бомж – не обязательно грязный и оборванный. Всё от человека зависит. Мир не без добрых людей: они оставляют около подъездов вещи для таких, как мы. Их, богатых, не поймёшь: выкидывают всё подряд – мы как баре одеваемся. Как-то раз зимой милиция приехала, выгнала меня из колодца – я вылезаю в норковой шапке и дублёнке. Они чуть не попадали: «Ё-моё, господин хороший, что ж вы в колодце делаете?».

Переезд «на трубы»

В этот момент вертевшаяся поблизости дворняга Клизма изловчилась и вцепилась в репортёрскую щиколотку. 

– У вас много собак, – морщась, деликатно заметил «Иркутский репортёр». 

– Клизма, ну-ка тубо! – замахал руками Иваныч, а Олег ответил:  

– Ты не подумай, собак мы не едим. Для нас собака – это друг, который не предаст! 

Олег рассказывает: всего у них вместе со щенками около 15 собак. Лайка Людоед на привязи караулит сруб, остальные бегают свободно, контролируют территорию так, что никто с дороги подойти к стойбищу не может: стая не подпускает чужих. Поэтому даже когда в недалёком от коммуны Академгородке орудовали «молоточники», её обитатели ничего не боялись.  

В этом году решили построить небольшую избушку – стройматериалы выпрашивают у частников из остатков того, что не пошло на их хоромы. Однако из-за их недостатка нынче новоселье справить не успевают. Поэтому грядёт обычный переезд на «зимние квартиры».  

Зимой уходят в колодцы теплоцентрали и «на трубы». Про колодцы бомжи рассказывают неохотно и местоположение жилых точек определять отказываются наотрез. Говорят, что они благоустроены и каждая имеет своего хозяина. Любой может прийти в гости, переночевать, но самый страшный грех – попытаться выгнать «владельца жилплощади». Поскольку все «соседи» знают друг друга, расправляются с захватчиками сообща и без жалости. 

Что такое «трубы», Олег долго объясняет и даже рисует схемку в блокноте: в тех местах, где трубы теплоцентрали выходят из-под земли на поверхность, есть бетонные «стаканы». Эти искусственные пещеры отгораживают фанерными перегородками от внешнего мира, проводят электричество, застилают тряпьём – и получается тёплая зимняя лачуга. 

Провожая «Иркутского репортёра», мимоходом отгоняя собак, Олег попросил:

– Ты напиши, что мы нормальные люди, какашки ложкой не кушаем. Просто не надо к нам лезть, нам и так уже здорово в жизни досталось.