Играл метания маленького человека, музыканта, занимающего место в последнем ряду оркестра в силу масштабности инструмента. Сначала актёр  говорил о величии контрабаса с гордостью, угасающей по мере откровений, на которые решался его герой. Райкин постоянно обращался к публике, задавал риторические вопросы и сам же отвечал на них. Он существовал на сцене в состоянии публичного одиночества, открывал своего героя до донышка, до последней степени самоуничижения, на которое способен человек в самоанализе, оценке значимости собственной личности.

Двойственность сценического существования этого героя по мере развития действия переходила в драматизм жизни, не спасаемой музыкой, её тонким пониманием, знанием произведений композиторов, известных только специалистам. Одинокий человек раскрывался комплексами, мечтами о поступке, который помог бы заявить о себе публично, во всеуслышание, вы-криком, сравнимым (для него) с подвигом. На сцене протекала жизнь не со-стоявшегося в личной жизни человека, никем не любимого, не оценённого в профессии по достоинству.

Сколькими качествами и гранями характера героя проявлялся актёр на сцене! Райкин в образе был тонким музыкантом, не любил одних композиторов и восторгался другими, любил и ненавидел свой контрабас, одушевлял его, делая свидетелем своей интимной жизни. В  спектакле Райкин отодвигал инструмент на задний план (знай своё место), тащил на авансцену, обнимал, ассоциируя его с женщиной своей мечты. Герой вёл себя с контрабасом, как со своей неотторжимой половиной,  вторым «я», которое можно обожать и ненавидеть одновременно. Контрабас стал единственным собеседником, терпящим любые проявления человека, только и умеющего что играть на нём.   

Конечно,  зрители хотели видеть любимого артиста в каждом спектакле, привезённом на гастроли в Иркутск. Повезло тем, кто увидел «Контрабас» и попал на представление «Азбука артиста». Если в «Контрабасе» Константин Райкин появлялся на сцене в бесформенной кофте, натянутой на нелепую фигуру (актёр подкладывал живот), то во втором спектакле он выходил во фраке. И говорил о профессии актёра, той колоссальной самоотдаче, затрате сил и труда, которые необходимы для того, чтобы полностью состояться.

Предваряя выступление молодых актёров, которые ровно десять лет назад пришли поступать на курс Райкина в Школу-студию МХТ, Константин Аркадьевич рассказал, как сам поступал в Московское театральное училище имени Щукина. Этот рассказ был полон юмора, исполнен с блеском, равнозначным таланту артиста в любом спектакле, где он бывает занят. Чего стоило повествование об импровизации шестнадцатилетнего Кости, решившего в свои басни, прозу, стихи (необходимые для первого тура) вставлять показы повадок тигра или бездомной собаки. Зал искренне смеялся, понимая, что впереди его ждут тайны обучения актёрскому мастерству.

Рассказ о себе был завершён, на сцене учитель уступил место ученикам. В их исполнении простое упражнение по сценической речи превратилось в кантату скороговорок. Молодые актёры говорили  стремительно, пели, переходили на речитатив и снова пели. Это был блистательный номер, демонстрирующий их умение  в совершенстве владеть речевым аппаратом.

Далее пошли наблюдения — этюды, в которых люди превращались в вещи, животных, насекомых. Попробуйте вообразить, как может выглядеть ворона, гусеница или улитка, если их представляет человек. Но здесь воображение зрителям не потребовалось: актёры были настолько точны в повадках своих «героев», так выразительно показывали их скачки, прыжки, ползание и шевеление усиками, что узнаваемы были мгновенно, и чем серьёзнее они выполняли упражнение, тем смешнее казались.

Придуманный Райкиным спектакль проходил дивертисментно и настолько стремительно, что сидящие в зрительном зале не успевали прореагировать на случившееся, просто выражали восторг, дружно аплодируя артистам. 

Каждый номер отличался мягким юмором и удивительной искренностью исполнения. Эти качества шли от учителя, Константина Райкина, который, в свою очередь, генетически заимствовал их от отца, Аркадия Райкина. На сцене зримо выстраивалась цепочка преемственности актёрского мастерства, отличающегося мягкой, ненавязчивой манерой исполнения, абсолютной верой в предлагаемые обстоятельства и умением мгновенно трансформироваться, переходить из одного образа в другой. 

Неожиданно Константин Райкин, занимавший место за ударной установкой в сторонке от центра сцены, ушёл. Вернулся воодушевлённым и начал читать стихи. Надо заметить, настоящих исполнителей в этом жанре немного – Михаил Козаков, Сергей Юрский… К ним иркутяне отнесли и Константина Райкина. Как он читал! Цикл небольших стихотворений о детстве Давида Самойлова, лирика Николая Заболоцкого и Осипа Мандельштама, «Зима» Александра Сергеевича Пушкина представляли собой композицию,  исполняемую актёром по законам построения спектакля, в котором были завязка, развитие действия и кульминация. Финал оказался феерическим.    

Вновь на сцену вышли во фраках ученики – молодые актёры «Сатирикона». Они сыграли один из удивительных номеров, в котором перевоплощались в героев пушкинского «Евгения Онегина», пели арию Ленского из оперы Чайковского, незаметно переводя её в популярную еврейскую мелодию. Под её ритмы юноши и девушки начали танцевать. Вдруг в стройный ряд учеников ворвался Константин Райкин в незабываемом, летящем, порхающем, стремительном, азартном, фееричном движении своего знаменитого танца. Как здорово это было! Энергетика артистов волнами переходила в зрительный зал, шквал аплодисментов казался нескончаемым…

Директор охлопковского театра Анатолий Стрельцов с трудом остановил их, чтобы предоставить слово губернатору Иркутской области Дмитрию Мезенцеву, который был взволнован от переполняемых его чувств. Речь губернатора была короткой, выразительной, тёплой и неформальной. Он говорил о своём детстве и посещении с родителями Театра эстрады, о своей любви к Аркадию Исааковичу и уважении к его сыну Константину, продолжившему актёрский род семьи Райкиных. О благодарности за талантливый подарок, сделанный иркутянам «Сатириконом».

В театре царило редкое единение тех, кто стоял на сцене, и зрителей, которые, тоже стоя, аплодисментами выражали свой восторг учителю и его ученикам.