Часть 1

Первая остановка – село Карлук Качугского района. Когда-то была большая деревня, сейчас осталось от силы 150 человек. Но здесь расположена местная администрация, есть школа, магазин. Машина тормозит возле добротного деревянного дома с нарядными синенькими наличниками. По внешнему виду дома ни за что не скажешь, что живут здесь две немолодые уже женщины, 94-летняя Матрёна Павловна Черкашина и её дочь Галина Павловна. Два года назад мужа Галины Павловны разбил инсульт, с тех пор он не встаёт с кровати, и женщины остались без мужской руки. Отца забрала к себе в благоустроенную квартиру в Ангарске старшая дочь. А в будущем году 22 мая у  Галины Павловны с мужем будет золотая свадьба. 

Бабушка Матрёна, которая косила ещё пару лет назад, обезножела весной. Упала в собственном дворе, ушибла бедро и с тех пор не встаёт. Наш приезд, конечно, стал неожиданностью для хозяев. Галину Павловну мы застали погружённой в домашние хлопоты, она как раз белила баню. В избе окна утопают в цветах, это особая радость и гордость хозяйки. В красном углу – образа. Бабушка Матрёна чутко спит, положив голову на сложенные горкой подушки, но сразу поднимает голову, увидев на пороге гостей. 

– Бабушка Матрёна, расскажите нам, как раньше жили, – просит Галина Витальевна, подсаживаясь по-

ближе, чтобы было удобнее разговаривать со старушкой, которая в последнее время стала «туга на ухо». 

– Раньше были времена, а теперь – моменты, кошка с кота просит алименты, – коротко отвечает бабушка. Но Галина Витальевна знает заветные слова, которые разбудят память старого человека. 

– А помните, вы мне рассказывали, как с бабушкой на коне через речку ездили?

– Помню, как же не помнить. Мне же имя дали в честь моей бабушки Моти. Мы с ней на телеге за речку ездили за диким чесноком. А там за горой бурятские юрты стояли. Мы брали с собой калачики угощать бурятских ребятишек. Они-то довольнёхоньки. У бурят сепараторов не было, так они молоко квасили в небольших деревянных криночках с ладонь высотой. Криночки не в доме, а в пристрое стояли. Они по картошку к нам ездили, а нам унты, рукавицы шили. Хорошие люди. Где бы потом ни жила, у меня соседи всегда буряты были. А я до чего радёхонька! Чего ни попроси у них, всегда дадут или сами принесут. Если их мать саламат с квашеного молока на костре варит, нас обязательно за стол посадит. У них всё так чистенько, а всё равно бурятом пахнет. 

– Как это «бурятом пахнет»?

– Дымом пахнет, и всё тут. 

– Вот тебе и толерантность, – комментирует Галина Витальевна и задаёт всё новые вопросы. Систематизируя сотни часов разговоров, она составила собственный вопросник из 300 пунктов. Постепенно из памяти старейшей жительницы Карлука всплывают новые подробные и яркие картины детства и юности и уже складываются в цельную мозаику, из которой видна долгая человеческая жизнь. И если вглядеться, вот уже видна, словно далёкая перспектива, на фоне которой эта жизнь проходила, – история родного села, области и всей страны. 

Матрёна вышла замуж за вдовца старше её на 16 лет. У мужа было двое сыновей от первого брака, трёх детей своих родила да ещё девочку подобрала. Дело было так. 

– Пришли с мужем к родственнице в Манзурке, сели чай пить. Хозяйка, Устинья Ивановна, поставила на стол хлеб да картошки, это считалось большим угощением. Я сижу, а из-за печки кто-то выглядывает. Выглянет голова, снова спрячется, выглянет, спрячется. Мне любопытно, думаю, ну, погоди, я тебя всё равно увижу. Спрашиваю: Устинья Ивановна, кто это у тебя выглядывает? Она говорит: это Дуська, мужикова сестрёнка. Я зашла, посмотрела: батюшки святы, да она же голая, в одном только фартуке самодельном. За печкой у неё лежаночка, она там спит. 

Я думаю, ну нет, я этого не допущу. Вывела девчонку в сени, нижнюю рубашку с себя сняла, на неё надела, лямочки подвязала. А теперь, говорю, пойдём домой. А как мне её было жалко, кто бы только знал! Босиком, голая, ходила по деревне кусочки собирала. Кусочки соберёт, принесёт, а Устинья отберёт да сама съест. А Дуська опять голодная за печкой сидит. Ну, привела я её домой, из своей старенькой одежонки ей платьишко сшила, бареточки суконные. Стали жить. Галя в то время совсем маленькая была, Дуська с ней водилась. 

Матрёна была редкая рукодельница. Красила солдатские шинели в чёрный цвет и шила из них женские пальто, ткала сита, выделывала кожи и шила из них меховые шапки. Люди платили, кто чем мог – булкой хлеба, мукой, сухарями, пшеницей. Машинка, на которой бабушка Матрёна шила «бареточки» для Дуськи, и сейчас стоит в углу комнаты. Машинке уже больше ста лет, но она до сих пор работает. Теперь Галина Павловна шьёт на ней свои знаменитые коврики-кружки, за которыми приезжают из Качуга и даже из Иркутска. Видно, мать передала дочери по наследству не только машинку, но и мастерство. Материалом для ковриков служат старые драповые пальто. На один кружок уходит до 600 кусочков, получается очень красиво. Шьёт соседям меховые шапки и вообще переделывает кому что надо. «В основном платят, кто чем может. Денег-то у народа нет», – говорит Галина Павловна. 

В 50-х годах вернулся из тюрьмы Матрёнин брат. Был он председателем колхоза, должность по тем временам опасная. Однажды колхозная корова наколола ногу и слегла, по всему выходило, что скоро околеет. Председатель распорядился корову забить и продать на мясо, а на вырученные деньги купили запчасти для колхозного трактора. За это самоуправство оборотистый мужик получил семь лет. 

Выйдя на свободу, он пристроился водителем в Ангарске, который был в то время одной большой стройкой. Матрёна тоже решилась искать доли в строящемся городе. Продала свою избушку в Манзурке за 50 рублей и три куля орехов и подалась с шестью детьми в Ангарск. Там она устроилась уборщицей и ЖЭК выделил ей в качестве квартиры «половину юрты». В юрте ничего не было, даже печки, каши ребятишкам сварить негде. А тут ещё беда: все деньги, вырученные за дом, у Матрёны украли, и осталась она с шестью детьми «на орехах». Поначалу приходилось у соседей просить кусок хлеба, чтобы накормить детей. Работы на стройке было много, грязи – тоже. Уборщица должна была отмывать только что построенные здания. 

– Убрала я свой участок на «отлично», а руки-то себе кончила, – говорит бабушка Матрёна и показывает руки, изъеденные, скрюченные старостью и тяжёлой работой. – Перчатки мне не дали, вот руку извёсткой разъело, стало нарывать. Что делать, пошла в больницу, мне там руку насквозь разрезали, наложили повязку. Вернулась на работу, а там маленькая Галя пол моет, как может. Стала я ей второй рукой помогать. Мою и реву: детей кормить нечем, а дома ещё больной парнишка лежит, и сама только из больницы. 

На их счастье, о печальном положении семейства узнал некий добрый милиционер. Он осмотрел жилищные условия женщины, увидел больного ребёнка. 

– Быстренько убежал милиционер-то, да прямо к начальнику милиции, и всё ему рассказал, – вспоминает бабушка Матрёна. – Тот меня на следующий день вызывает к себе. Испугалась я, а мне говорят: иди и ничего не бойся. Ну, я пришла, он меня на стульчик посадил. Заходит в комнату мужик, оказалось, начальник ЖЭКа, в котором я работала.

После этого визита у Матрёны в квартире сложили печку, сделали забор, дали ей перчатки и выплатили аванс 150 рублей. Хотя сама она в городе не прижилась, вернулась в деревню, где живёт теперь вместе с дочерью Галей, внучки прочно обосновались в Ангарске. Старшая дочь Галины Павловны – физик, младшая – музыкант. Бабушка Матрёна зимой жила у младшей внучки и очень довольна: «У них теперь хорошая квартирка, двухкомнатная. Вы бы посмотрели, в какой они раньше жили, на одном месте и ели, и спали, и уроки делали. Это я им нынче помогла с квартирой». Старейшая жительница Карлука и Аргуна 94-летняя Матрёна Черкашина в прошлом году получила компенсацию на квартиру как вдова ветерана войны и помогла внучке улучшить жилищные условия. Но на лето она вернулась в родной дом. 

– Бабушка, а на конях-то в молодости скакали?

– А как же, я самый настоящий коновод была. Лошадей на ночь в утуг за деревней загоняли, чтоб не потерялись. У нас был жеребец да каурая кобыла с кобылочкой. Я их загоню и пошла домой. Я в клуб схожу, потанцевать хотелось. Только придёшь, ляжешь, маленько заснёшь, уже отец будит: Мотька, вставай, надо по коней идти. Ой, как мне неохота! Но надо идти. А кони-то меня любили, встречали всегда. Жеребушечка у меня была, так она первая ко мне бежала. А я ей всегда, как иду, кусочек хлебца несу. Приучила я её в избу заходить. Открою дверь, она зайдёт, мне и весело. Мама ничего, не ругала меня, а папка, как увидит, ругается. Папка у меня суровый был. 

В доме до сих пор бережно хранят пожелтевшую газетную вырезку с портретом красавца Павла Черкашина, отца бабушки Матрёны. Подпись гласит: «Павлу Михайловичу Черкашину 72 года, но, несмотря на преклонный возраст, он продолжает активно трудиться в колхозе «Волочаев-ский». В прошлом году он заработал 508 трудодней». 

– Народ его уважал, наверно?

– Так он же работал! Всё умел делать. А как с поля приедет, мне коней отдаст, чтобы я их распрягала, а сам на лавочке сядет, трубочку выкурит. Вот его корреспондент с этой трубочкой и заснял. Он у меня глухой был. Голову простудил и потерял слух. 

Глядя на фотографию деда с трубкой, Галина Павловна улыбается:

– Мама, а ведь ты и сама до 90 лет курила, три года как бросила… 

– Ой, девка, курила… На лесоповале работала, лес грузила. А есть-то было нечего. Мужики говорят: а вы, бабоньки, покурите, голод и пройдёт. Вот мы покурим, и есть неохота. Недавно перестала, а за мной и зять бросил. Но я обязательно начну снова, – грозится дочери бабушка Матрёна. 

– Бабушка, а как раньше детей лечили?

– Врачей раньше не было, всех бабушки лечили. Я маленькая была, меня сильно собаки испугали, я говорить не могла. Мама отдала меня бабушке, я у неё жила два месяца, она меня лечила от испуга. Баню истопит, на постороночку (заслонка у печи) поставит водичку. Помоет меня, потом этой водой окатит. Всё, что мне есть-пить даёт, перекрестит. Так и вылечила меня. Мама ей ещё мешок пшеницы отдала. Но я и работала там, как конь. 

– Рожали тоже дома?

– Бабушка приходила сначала. Я сама чуть не на поле родила. Каждый должен был выкопать свою норму колхозной картошки за Манзуркой. Сейчас на том месте автозаправка стоит. Кто не выкопает, тому не давали косить на свою корову. Вот я пошла картошку копать, две сотки. Половину выкопала и почувствовала, что начинаются схватки. Бабушка Марья у нас добрая была, говорит: «Ты что, девка, на поле родить хочешь? Иди скорей в больницу». Нагребла я ведро картошки, не с пустыми же руками являться. Домой пришла, умылась, в чистое переоделась, пошла в больницу. Больница на другом конце села, а там одна уборщица, больше нет никого. Я скорее домой да к бабушке Анне Краихе. Она меня домой послала да велела самовар ставить. А у меня дома воды нету. Мы у речки жили, но берег крутой был. Не успела я за водой сходить. Родила в пять утра, а в шесть уж на речку по воду пошла – самовар надо ставить. Баба Аня мне стакан сметаны да стакан творога принесла, чтоб я поела. 

– Праздники как справляли? 

– Раньше-то не пили, как теперь. Маленько к празднику самогонки погонят. Бабы вместе гуляют, мужики вместе, а ребята тем более вместе. Я маленькая была, помню, мама поставит на стол пирожков, блинов, сусло, по рюмочке всем нальёт. А к чаю даст по кусочку сахара колотого. Сахарные головы привозили из Иркутска, очень их берегли. Как гости придут, мама всем по маленькому кусочку даст. А гости всё не съедят, откусят только, а как чай выпьют, стакан перевернут и на донышко этот кусочек положат. Ну а мы, ребятишки, радёшеньки, эти кусочки собираем. Но уж без мяса за стол не садились. Это потом мяса не стало. Омуль был, расколоткой его ели. Ольхонские приезжали, на хлеб его меняли. 

Было ещё одно любимое лакомство – сладкая картошка. Пару кулей опускали в погреб и держали там до Рождества. Она не замёрзнет, а только сладость наберёт. На праздник доставали, чистили и ели вместо яблок. Да она лучше нынешних яблок, сладкая-сладкая. Я до сих пор сырую картошку ем, привыкла. 

– Посиделки были у вас?

– Посиделки были, когда я ещё маленькая была, а потом их не стало. В лапту, бабки играли. Мячики катали из коровьей шерсти. В клуб ходили, там один гармонист играл вальс, «коробочку». Вот и всё веселье. Я же на конях работала, ещё девчонкой была. Вот однажды мне дядя предложил: Мотя, поле моё поборони, я тебе за это в городе резиновый мячик куплю. Ну, я ему всё поле заборонила за этот мячик, а надолго ли мне его хватило….

На Рождество мама пекла пирожки, тарочки – сладкие булочки с ягодой. Вот вечером собирались и шли по домам славить Христа, пели красиво: «Рождество Твоё, Христе Боже…». Уже везде двери, ворота открыты, хозяева ждут. А если не пустят, значит, они самые безбожники. 

– Бедных на праздник обвозили, мясо, хлеб давали им?

– Бедным? Бедных у нас особо и не было… Наши ребята шли в церковь с вечера в соседнее село Седово. Там ночь батюшка служил, пели красиво. Молились, отдыхали. Потом всем иконы давали и все с иконами домой шли в своё село. А назавтра батюшка придёт, в домах молебен служит, а с ним певчие подпевают. Их за стол посадят, чаем напоят или с собой яичек да булочек дадут. Потом батюшка в другой дом идёт, куда позовут. Несколько дней так ходили, служили. Как все дома обойдут, люди иконы собирали и обратно в церковь несли. Батюшка отслужит, и так будто весело станет, хорошо. 

В церковь ездили на конях: добираться было далеко, часто не наездишься. Решили построить «маленькую церквушечку» – часовенку в самом Карлуке, чтобы туда ходили те, кто не может дойти до Седово. Там иконы стояли, крестик. Был и «хозяин», который жил рядом и за часовенкой смотрел. У него было много ребят, но все они выросли и разъехались по городам, забрали с собой и отца. 

Опустел старый дом, опустела и часовня. «Раньше там иконы стояли, а как коммунисты пришли, так икон и не стало больше», – говорит бабушка Матрёна. 

В 2005 году часовенку хотели забрать в «Тальцы» как уникальный памятник старины, но жители не отдали. В то время иркутские СМИ даже приводили легенду о том, что когда-то были на месте часовни убиты некие «невинные дети». Но старожилы эту версию не подтверждают, говорят, что про младенцев недавно кто-то придумал. Так или иначе, но стоит часовня пустая, а местные зовут её «теплицей», потому что «сидят там». 

У каждой горки, у каждой полоски земли, или, по-местному, «полевины», есть своё название. Тем более своя история у каждой улицы. К ключевому колодцу, например, ведёт улица Вершина. Улицу Баратуй назвали ещё до бабушки Матрёны, а вот происхождение топонима «Варначья улица» она помнит хорошо. 

– Там у одной тётеньки парень был, такой нехороший. У кого коня поймает, пока не загоняет, не отпустит. Так и назвали улицу, где он жил, – Варначья. На ней ещё жил сын Василия Глебовича, Фёдор, со своей женой, и трое ребятишек у него было. Вот этот Фёдор и его брат Никита пошли в банду. Потом Фёдор и за женой пришёл, забрал её. Трёх детей они бросили, младший ещё в зыбке лежал. Никто больше про них ничего не слыхал. А ребятишек брат его подобрал. Так маленький-то угорел. Истопил брат однажды печку, хлеб испёк да трубу нарочно закрыл. Зыбка перед печкой висела, вот ребёнок и угорел. А что делать, всех кормить надо… Но старших, Колю и Маню, он вырастил. Маня красивая была девка, в Усолье замуж вышла, за грамотного. 

Есть в Карлуке ещё одна достопримечательность – колодец с удивительно вкусной ключевой водой. 

– Вон, видите гору? – Бабушка Матрёна показывает пальцем в окошко. – С этой горы вода поступает в колодец. В Ангарске вода плохая, невкусная, как будто льдинки в ней плавают. А тут вода настоящая, своя. Я, как из города вернусь, её напиться не могу. 

Давным-давно за ключевым колодцем следили старики. Над колодцем был выстроен домик, в нём жили дежурные, зимой топили печку, обогревали колодец. Впрочем, домик стоит и сейчас, только в нём уже никто не живёт, потому что, по словам Галины Павловны, «раньше берегли, а сейчас наплевательски относятся». Мы уезжаем из Карлука, напившись «настоящей» ключевой воды, да ещё бутылку увозим с собой на дорожку. А дорожка дальняя – впереди Качуг, Верхоленск, Белоусово и последняя «точка на карте» – Обхой.

Продолжение в номере «ВСП» от 28 июня