В кедровое высокогорье, куда-то в окрестности Мангутая, где в советское время была обустроена и активно эксплуатировалась орехово-промысловая база, ехали долго и трудно. Очаг сибирского шелкопряда сформировался на территории Култукской лесной дачи в Слюдянском лесничестве. Уже за посёлком Чистые Ключи, в каких-то несчастных 30–40 км от Иркутска, трассу М-55 накрыл плотный снежный заряд. А на календаре – 17 мая! Казалось бы, лету пора начаться даже в Прибайкалье. 

Анекдот вспомнился по случаю. 

Иностранец спрашивает сибиряка: – Неужели правду рассказывают, что у вас совсем не бывает лета? Будто бы сразу за весной начинается осень, а потом опять зима?

– Врут! – не задумываясь, ответил сибиряк. – В прошлом году, к примеру, у нас было отличное лето. Без дождя. Солнечное. Жаркое. Жаль, что я в тот день работал и не успел искупаться…

Посмеялись и, как обычно бывает, после первого анекдота вспомнили… Вместо анекдота вспомнили закон. Конечно, тот самый, якобы антикоррупционный, 94-ФЗ, который вся бюджетная Россия, несмотря на его жгучую печаль, называет анекдотом. 

Авиахимборьбу с сибирским шелкопрядом на территории нашей области планировали начать вообще-то ещё в прошлом году, но благоприятное для этого время ушло на соблюдение перечисленных законом формальностей по организации аукционов. Суть Федерального закона № 94-ФЗ от 21.07.2005 г. «О размещении заказов на поставки товаров, выполнение работ, оказание услуг для государственных и муниципальных нужд» заключается в том, что всё перечисленное в его названии осуществляется на основании аукционов. При этом поставщики и исполнители работ выбираются  исключительно по… дешевизне. Кто запросит меньше денег за товары или выполненные работы, тот и победил. Другие критерии, такие, к примеру, как профессионализм исполнителей и тем более заслуженная репутация, человеческая порядочность поставщиков товаров и услуг, аукционы не учитывают, потому что машинка для счёта купюр не приспособлена измерять уровень репутации. 

В Агентстве лесного хозяйства Иркутской области, с которым Центр защиты леса тесно сотрудничает, мне рассказывали, что пару лет назад аукцион на посадку лесов в Усть-Илимском районе в соответствии с этим законом выиграл не лесхоз, как все надеялись, а структура, занимавшаяся с советских времён обеспечением населения дровами и каменным углем. В итоге местные жители, привыкшие каждое лето подрабатывать в лесхозе, остались без работы. А выигравшая аукцион компания, чтобы уложиться в демпинговые цены, наняла на работы по восстановлению сибирских лесов гастарбайтеров из Средней Азии. Вот и садили те сосну, кто как умеет. Кто – как урюк, кто – как персики.

Действительно, анекдот. Только непонятно, в каком месте смеяться надо.    

В Анчуке, скатившись с асфальта на лесную дорогу, экспедиционный «Вепрь» – довольно комфортабельный вездеход, «зимовье на колёсах», созданный на базе ГАЗ-66, – начал месить вязкую грязь. Потом осторожно переваливался с боку на бок по крупным камням. Катился по наледям, которые не растают, может быть, до конца июня. Ехал по руслу Грязного ключа. Углублял высокими колёсами и без того глубокую, почти непроходимую даже для «уазиков» колею в кедрачах. Продвигался по тайге не слишком быстро, но уверенно. Баранку крутит Леонид Калмыков. Несмотря на сложную дорогу, он успевает похохотать над нашими шутками, рассказать свою историю и обратить внимание Юрия Михайлова, своего начальника, на объеденные гусеницами кроны кедров, которые встречаются всё чаще. Калмыков вообще-то вовсе и не шофёр. Он начальник отдела лесопатологического мониторинга Центра защиты леса. Но, как мне показалось, нашим «зимовьем» рулит тоже с удовольствием. 

– Техникой, в том числе специальным автотранспортом, наш центр оснащён неплохо, – объясняет ситуацию Юрий Михайлов. – Но шофёры нам по штату не положены. Это смежная специальность большинства наших работников.

Заведующий мастерским участком Слюдянского лесничества Сергей Присяжников и водитель Алексей Бушин встретили нас у неестественно заснеженного зимовья добрым костром, горячим чаем и только что сваренным рисовым супом с тушёнкой. Кедровые поленья горят жарко, но ровно и тихо. Углями, в отличие от лиственницы, не стреляются. Шелко-пряд, недавний ураган и нынешний весенний снеголом с избытком обеспечили лесопатологов качественными дровами. Даже валить сухостоины нет необходимости: в округе полно сушин, лежащих на земле.

– Может, замёрзнут? – рассматривает кроны деревьев Калмыков, щурясь от падающего сверху снега. Всем понятно, что он имеет в виду гусениц. В ответ слышится чей-то вздох: мол, мечтать не вредно, но всерьёз надеяться не стоит.

Лесопатологов центра и лесничих из Слюдянского и Байкальского участковых лесничеств, приехавших сюда накануне, в зимовье нет.

– Они на маршруте, – отвечает Сергей. Чуть скособочившись (болит спина, а таблетки дома забыл), он коротко рассказывает об уже пройденных маршрутах. Показывает направление, куда лесопатологи с лесничими ещё не ходили. Там нужен визуальный осмотр, чтобы определить, потребуются ли детальные лесопатологические обследования.

– Суп будет вечером! – категорически отвергает приглашение пообедать Михайлов. – Пока светло, надо определиться с утренними маршрутами, чтобы время не терять.

Глубокая колея нашего «Вепря» никого не пугает. Но дорогу через каждые 10–15 метров перегораживают поваленные деревья. Мы не едем, а пропиливаемся по маршруту со скоростью чуть меньшей, чем если бы шли пешком. Всеволод Яковлев, межрайонный лесопатолог Центра защиты леса, выступающий теперь в роли главного «пильщика», консультирует меня, не выпуская работающую пилу из рук.

– Это следы короеда, – объясняет он изящный узор  на стволе дерева с отпавшей корой. – А это (показывает бензопилой себе под ноги) – следы медведя. 

По таёжным дорогам, когда-то проложенным для заготовки кедровых орехов и защиты кедровников от пожаров, медведи теперь ходят чаще людей. Может быть, это и к лучшему. У них, у медведей, нет хотя бы спичек. 

– Вот он, серый пожар, – показывает начальник Центра защиты леса на группу из 10–15 вершин кедров. На них вместо хвои – серый лохматый лишайник. И на соседних высоких деревьях хвои осталось немного. Кроны серовато-полупрозрачные. Яркой, сочной зеленью, пробивающейся из-под снежных шапок, заполнены только средний и нижний ярусы кедровой тайги, которые шелкопряд почему-то пока не трогает.

– Подрост отличный! – оценивает Юрий Михайлов. – Если бы запустить сейчас сюда дисциплинированных лесорубов, чтобы они очистили тайгу от старых, больных кедров, то лет через 50 орехово-промысловую базу можно было бы восстановить в полном объёме и даже повысить её продуктивность.

Я промолчал. Но Юрий Зиновьевич, зная моё отношение к современному российскому лесорубству, под интересы которого депутаты даже новый Лесной кодекс придумали, не удержался:

– Я же говорю: дисциплинированных!

Внутренне я согласен с Михайловым: в этих лесах, где, пожалуй, уже до 80 процентов спелых кедров находятся в ослабленном и даже усыхающем состоянии, санитарные рубки были бы кстати. Но где теперь взять умелых и дисциплинированных лесорубов?! Грамотно провести санитарные рубки здесь, думаю, могли бы только лесхозы. Но как обойти пресловутый 94-ФЗ, чтобы отдать  эти конкретные кедровники в рубку именно им? Лесники, которых де-юре в лесной России больше не существует, любили лес не за деньги, а как среду своего обитания. Они жили лесом, умели его лечить и сохранять живым даже при вырубках. Но они не умеют побеждать в аукционах. 

Вечером, когда все вернулись к костру, небо неожиданно и быстро очистилось от туч. Вместо ожидаемого тепла яркое закатное солнце ощутимо выморозило пространство, в очередной раз породив надежду: а вдруг гусеницы замёрзнут? 

Наша экспедиция называется контрольной, потому что её задача – проверить, как в этом месте перенесла зимовку популяция сибирского шелкопряда. Гусенице, чтобы превратиться в бабочку и отложить яйца, разнеся заразу на новые площади, требуется два года. Бывало, что, размножившись в первое лето, гусеницы уходили на зиму в лесную подстилку и погибали там в связи с неблагоприятными погодными условиями или болезнями. Очаг затухал сам по себе, без вмешательства человека. 

Межрайонный инженер-лесопатолог Ярослав Говорин, руководитель экспедиции, листает данные прошлогодних исследований, сравнивает их с цифрами, полученными в сегодняшних маршрутах. И лицо его, увы, оптимизмом не светится. 

– Мы сегодня пробили новый маршрут, километров семь, за пределы выявленного очага, – вводит он в курс дела начальника Центра защиты леса. – Прошли через болотину под Мангутаем. Это ближе к Култуку уже, в ту сторону. Оказалось, что там древостой полностью весь сухой. Очаг, как я понимаю, в своё время оттуда пошёл. На болотине, в лиственном лесу, он тормознулся, но преодолел. В кедровнике на макушках процентов 10 хвои осталось. Околот выдаёт больше сотни гусениц на каждом дереве, хотя из подстилки они вышли ещё не все. Без химборьбы не обойтись.

– Может, сегодня всё-таки замёрзнут, – вновь высказал фантастическую мечту кто-то, ощутив ледяной порыв ветра. Но, судя по интонации, не потому, что действительно верит в такую возможность, а потому, что погибающий лес жалко.

– Ну, дай-то Бог, – безнадёжно согласился Ярослав Говорин. И, отвечая на мой вопрос, добавил безжалостно: – Древостой здесь не старый. Ему всего-то лет 120–150. А перестойным кедр считается лет с двухсот примерно.

Ночью, до самого утра, в зимовье было до неприличия тепло. Даже жарко. Поэтому, выбравшись из спальника, я не удивился низким тучам и глубокому, сантиметров до 15, снегу. Значит, ночью не разъяснилось. Слабые надежды на крепкий морозец и вымерзание гусениц не оправдались. 

На утреннем маршруте чудес уже не ждём. Для исследований лесопатологи выбирают два примерно одинаковых кедра с необъеденной хвоей. Один из них, который станет контрольным, помечается блестящим скотчем. Его сегодня не трогаем. Он будет «околочен» после проведённой химической борьбы, чтобы проверить её эффективность. Под другим расстилается специальный полог из списанного парашюта Ир-кутской авиабазы, и начинается околот. Не такой, как при сборе орехов. Колот лесопатологов представляет собой не «кувалду» на трёхметровой «ручке», а простое нетолстое бревно длиной метра два с половиной – три. Вершинной частью оно ставится на землю вплотную к дереву и ударяется по стволу кедра всей плоскостью, не нанося ран. 

Сверху, с лавиной снежной пыли, на полог и даже на мою голову громко шмякаются жирные, омерзительно волосатые гусеницы сибирского шелкопряда. Их много. И они шевелятся. Не замёрзли. Значит, если не провести обработку леса специальными ядохимикатами, то гусеницы превратятся в бабочек и разнесут заразу по окрестным, пока ещё здоровым кедрачам.

– Каждая бабочка откладывает в среднем 300 яиц! – просвещает меня Михайлов. И на всякий случай интонационно подчёркивает: – Это в среднем. А бывает и до 800.

Несколько пригоршней собранных гусениц лесопатологи выносят на дорогу, растаптывают их ногами. Не от злобы. Это тест. Если месиво будет розовым, значит, гусеницы заражены паразитами и в бабочек успеют превратиться далеко не все. Но снег становится бирюзовым. Гусеницы здоровы. Спасать полуторавековой кедрач в этом месте, пожалуй, поздно. Теперь задача – сохранить живым шикарный, обильный,  ярко-зелёный кедровый подрост. Сожрав взрослые деревья, гусеницы обязательно примутся за него. Потом будут есть лиственницу, пихту, ель. Когда не останется других хвойных деревьев, съедят и сосну. 

– Вот, смотри, – Михайлов, сняв со старого, уже засохшего кедра большой кусок коры, на примере наствольных узоров и аккуратных отверстий, уходящих вглубь ствола, начинает объяснять историю его смерти. – Первым был сибирский шелкопряд. Хотя… 

Юрий Зиновьевич, не закончив фразы, осмотрелся вокруг. Проследив за его взглядом, я вновь обратил внимание на страшные, безобразно зарубцевавшиеся на стволах раны – следы от колотов сборщиков кедровых орехов. Они на каждом дереве, толщиной больше 10–15 сантиметров. 

– Первым вредителем этих кедровников был… человек, – поправил себя Юрий Михайлов. – А на ослабленные им деревья пришли… 

Латинские названия вторичных вредителей я запоминать не стал.