Когда дети писали книги
Цветок от Горького
Когда в 1934 году в литкружок 6-й фабрично-заводской школы пришёл поэт Иван Молчанов-Сибирский, никто не знал, во что выльется идея пионеров написать книжку «о себе». Время было весёлое и необычное. Если вы пройдёте на угол улиц Володарского и Карла Маркса, увидите на доме мемориальную доску «Базы курносых». Окружает домик забор. Разбирая бумаги Ады Розенберг, я наткнулась на машинописный текст. Вожатая «курносых» Галина Кожевина вспоминала, как в 18 лет пришла в школу. Был 1932 год. Как оказалось, даже забор здесь особенный. Все помнят, как в «Республике Шкид» беспризорники с улицы осаждали шкидовский забор. Когда-то, как вспоминала Галина Кожевина, директор школы, старая коммунистка Вера Кислицина, на этой самой стене несла личную охрану, чтобы на праздники к пионерам не лезла шпана. Когда к забору развязной походкой подтягивались пацаны в кепочках, директорша с кошачьим проворством оказывалась на стене и расхаживала по ней, отгоняя нарушителей порядка. Ходили слухи, что она всегда носила с собой наган, подаренный старыми друзьями из ЧК.
«Вот и готова «База курносых». Каждый подумает, посмотрев на обложку: «Книжка и всё. О! Очень даже не всё! Книжка наша – особенная» – так начинался их рассказ. Сейчас её листаешь и видишь: даже слова необычные – «волей-бол» вместо «волейбол», «итти» вместо «идти». И чернильные пометки, которые делала маленькая Ада. Сочинение пятнадцати иркутских пионеров вышло тиражом в 15 тысяч экземпляров! Даже рисунки делали сами – рисовала Ара Манжелес. В архиве Ады Розенберг сохранились рисунки Ары, один из них, маленький, – точно для той самой книжки. Ребята отправили книжку Максиму Горькому, и он ответил. Никто из них и предположить не мог, что детей из далёкого города пригласят в Москву, на первый съезд писателей СССР. Что юной Алле Каншиной дадут слово. И что сам Горький позовёт их к себе. Вернувшись, они написали вторую книжку – «В гостях у Горького». Это было начало целого движения. Томские беспризорники из коммуны «Чекист» следом сочинили книжку «Атаман Пузырь». А в 1936-м Горький уже переписывался со школьниками Заполярья, вышла книжка «Мы из Игарки».
«Я помню, как мама в детстве показывала мне засохший цветок, – говорит сын Ады Моисеевны Григорий Лустенберг. – Его она долго-долго хранила в книге, пока он не рассыпался». Цветок ей когда-то подарил Максим Горький. На съезде он сказал им: «Нам тут поговорить не дадут!» И пригласил всех к себе на дачу. Они ели фрукты, беседовали. А потом все пошли купаться, а мама не смогла – она поранила ногу и сидела на скамейке. И вдруг слышит: сзади кто-то подходит. Оборачивается – Горький! Он сел рядом и долго с ней разговаривал, спрашивал, как живётся в Иркутске, в снегах. А потом подарил ей цветок».
В бумагах Ады Розенберг очень много портретов Горького, вырезанных из газет и журналов. Всё это она хранила с самой юности. «Это же такое грандиозное впечатление детства! – говорит Григорий Лустенберг. – Ей было всего 15 лет, когда она попала в Москву, да сразу к такому писателю». Когда началась перестройка и про Горького начали писать разное, часто грубое, неприятное, Ада Моисеевна повторяла: «Не может этого быть, он был прекрасный человек!» Наверное, она лучше критиков знала, о чём говорит. Она вспоминала, что во время встречи несколько раз приходил Бухарин. И тогда Горький всех бросал и уходил с ним в кабинет. Оттуда были слышны разговоры на повышенных тонах. Бухарин всё время был какой-то озабоченный, тёмный. После этого шума оба выходили раздражённые. Дети, конечно, не понимали сути разговоров, но «старичок», который отрывал их от любимого Горького, им не понравился. «Мама любила повторять: «Бухарин был противный!» – смеётся сын.
А вот к доброму Алексею Максимовичу ребятишки липли, прижимались к рукам. Алла Каншина вспоминала: «Алексей Максимович сидит в большом низком кресле, вокруг кресла и на ковре – ребята. Аня перевязывает голубой галстук Алексея Максимовича. Шура причёсывает его волосы гребёнкой…». Когда Горький заболел, дети в Иркутске следили по газетам за его здоровьем – каждый день «Правда» печатала бюллетень. Пульс, дыхание, температура. Горький скончался 18 июня 1936 года, Ада и Алла ночью приехали в редакцию «Восточки». «Отдав редактору несколько неровно исписанных листков, мы с Адой, уже не стыдясь никого, громко заплакали», – вспоминала Алла Каншина. В архиве Ады Моисеевны этой газеты нет. Зато есть заметка от 1940 года. «Память о Горьком спаяла нас всех в одну дружную, неразрывную семью…» – писали Ада и Алла. Советская власть дала этим детям лучшее, отняв многое у их родителей и дедов.
«Ох, учительша! Не дави так под микитки!»
До революции Розенберги были крупными зиминскими купцами. В Зиминском районе сохранились два их дома и озеро, названное в честь купцов Розенбергским. После 1917 года Розенберги всё потеряли и переселились в Иркутск. Старшие начали болеть, а денег на лекарства почти не было. У отца Ады было три брата, и ни один не дотянул до 30-го года. Кто-то умер от туберкулёза, кто-то – от других болезней. Отец Ады, Моисей Исаевич Розенберг, тоже ушёл очень рано. До революции он попал в Александровский централ за то, что однажды помог рабочим – они попросили перед обысками спрятать листовки. Но кто-то его предал, Моисея Розенберга забрали в тюрьму, уже в 1924 году его не стало. Ему было только 50 лет, когда Аде исполнилось пять. Репрессии 30-х их семьи почти не коснулись. Причина была проста: все, кого могли забрать, уже умерли. «Мама не любила говорить об этом, – рассказывает Григорий Лустенберг. – Вероятно, если бы брат мамы, Марк, не ушёл из жизни так рано, и его задели бы репрессии».
Григорий Лустенберг подходит к книжной полке – она целиком занята «Литературной энциклопедией» от 1930 года. Её собирал Марк Розенберг. «Дорогому Марику…» – на одной из страниц дореволюционной книги о Петре I издательства Маврикия Вольфа личный штамп Марка Розенберга. Он был старше Ады на 12 лет. «Писал отличные стихи, чувствовалось, что это был бы сильный поэт, проживи он чуть дольше», – уверен Григорий Лустенберг. В 1929 году Марк окончил школу, решил поступать в Литературный институт в Москве. С первого раза не удалось, и он попал в МГУ, на химический факультет. Однако и там занялся своим любимым делом – выпускал стенгазеты, писал юмористические, лирические стихи. Всё ему удавалось. А потом, в 1932 году, в Иркутск пришло короткое сообщение: Марк Розенберг простудился, заболел воспалением лёгких и умер. Больше ничего.
Мать, Евгения Мироновна, очень тяжело пережила эту потерю. Наверное, её спасла работа. Она была высококлассным врачом. Её очень ценил профессор Ходос, направляя к самым безнадёжным пациентам. Смерть Марка в чём-то определила и судьбу самой Ады. Она могла бы уехать в Москву, как сделали многие «курносые». Данные у неё все были – Ада очень хорошо играла на рояле. Её учитель Городецкая, основавшая первую частную музыкальную школу в Иркутске, даже рекомендовала Аду Розенберг в школу Гнесиных. Но когда дочь заявила, что поедет в Москву, мать сказала: «Или я сейчас умру, или на следующий день после того, как ты уедешь. Хватит экспериментов». Аде пришлось остаться. Музыку она любила до конца жизни – её руки и после инсульта в 1999-м хорошо помнили клавиши.
21 июня 1941 года в газете иркутской пионерии «За здоровую смену» вышла статья, где Ада сообщала: «курносые» скоро вновь соберутся в Иркутске, чтобы написать свою третью книгу. А назавтра началась война. Ада в этот момент сдавала последний экзамен в пединституте, чтобы стать учителем английского. Из её курса ни один из тех, кто ушёл на фронт, не вернулся. Все, кто остался, жили впроголодь и тяжело работали. «Время тогда было такое: если нужна была рабочая сила, прекращали учиться и все вместе – на работу», – рассказывает сын. Ада Моисеевна часто вспоминала один случай. Ей с детьми пришлось ехать в лес собирать орехи и ягоды, чтобы люди могли пережить голодную военную зиму. Когда последняя бочка была наполнена ягодой, за одну ночь выпало столько снега, что заклинило дверь в зимовье, три дня они питались только орехами. Потом был многокилометровый переход по тайге. Чтобы обувь окончательно не развалилась, сделали обмотки из мешковины. И вдруг на пути оказалась вспучившаяся река. Мост снесён. Пришлось переправляться на лошади. «Представляете, а если упадёт кто из детей? Унесёт его река, и всё, конец. Мама говорила, что это был самый жуткий день в её жизни», – рассказывает Григорий Лустенберг. Последней ехала сама Ада Моисеевна. Когда зашли в воду, она от страха так вцепилась в проводника, что тот закричал: «Ох, учительша, не дави мне так под микитки, а то оба искупаемся!» Самое обидное – всё то, что они заготовили, пришлось оставить в тайге – заготовки погибли.
В 1953 году Ада Моисеевна вышла замуж и уехала в Якутию, преподавала в Томмотской средней школе. «Там, в Якутии, мы с сестрёнкой на свет и появились. После нашего рождения мама отдала жизнь семье, – рассказывает Григорий Лустенберг. – В 1959-м родители вместе с нами вернулись в Иркутск. Потом её взял на работу профессор Ходос, она работала в мединституте, затем в госуниверситете. На пенсию ушла из госуниверситета как преподаватель английского языка. В её старенькой папке – не менее десятка писем от «курносых». От Аллы, Шуры, Ары Манжелес. Она любила их, первых своих подруг. «Главное, что они смогли сделать, – это сохранить свою большую дружбу, – говорит Григорий Лустенберг. – Если бы не Горький, этот их огонёк, было бы такое возможно? Я не знаю».
Маленькая Алка
«С нетерпением, трепетом, надеждой и отчаяньем жду от тебя известий», – в папке Ады Розенберг я нашла старенькое, пожелтевшее письмо от Аллы Каншиной. Маленькой, юркой, бойкой Алки, той самой, что читала речь от имени пионеров на первом съезде писателей. В газете «Правда» 14-летнюю девочку гордо назвали «Тов. Алла Каншина». Товарищ Каншина попросила «товарищей взрослых писателей» писать больше хороших детских книжек. «Когда председательствовавший Янка Купала объявил, что слово от авторов «Базы курносых» имеет Алла Каншина, я вдруг испугалась, – писала она когда-то. – Надо идти, но как попасть на эстраду? До этого докладчик выходил из президиума. Где же вход из зала? Искать его времени уже не было. Я тотчас приняла решение: извинилась перед одной из стенографисток, встала на её стул, затем на стол и взобралась на эстраду». Сияющей девчушке, которая на многих фото ближе всех к Горькому, сейчас 92 года. Она живёт в Москве. «Иркутскому репортёру» удалось связаться с Аллой Иоакимовной по телефону.
– Должна сказать вам, что в 92 года, когда вспоминаешь события тех дней, переживаешь всё не менее остро, – голос у Аллы Иоакимовны чистый, ясный. – Представьте, мне было тогда всего 14 лет. Очень, очень волнительно. Но мы тогда были детьми, всё казалось проще. До сих пор помню, мы были очень обрадованы той доброжелательностью, с которой нас встретили. Та встреча с Алексеем Максимовичем – светлое и радостное, что провело меня по всей моей жизни.
«Наше поколение хлебнуло всё сполна», – говорит Алла Иоакимовна и замолкает на несколько секунд. Она, как и Ада, сдавала экзамены в 1941-м. Но не в Иркутске, а в Ленинградском госуниверситете. И уже ждала ребёнка. Тетя Аллы, Зоя, в 1941-м ушла на фронт, а беременная Алла с племянником Олежкой отправилась в эвакуацию в Иркутск. Вместе с Олегом они прожили очень трудные годы, пока мама мальчика не вернулась с фронта. «Олежка – тоже моё дитя, он у меня на руках и вырос», – смеётся Алла Иоакимовна. Сейчас Олег Агафонов известный моряк, полярный капитан. А крёстным её сына Димы стал «дядя Ваня» Молчанов-Сибирский.
В войну Алла Каншина начала работать в «Восточке». «А потом меня откомандировали на курсы комсомольских журналистов и оставили работать в «Комсомольской правде», где я ещё трудилась семь лет», – рассказывает она. Однажды в 1943-м ей дали задание – съездить в Рязанскую область и взять интервью у бригадира комсомольской тракторной бригады Чучковского района Даши Гармаш. Возвращаясь из командировки, Алла купила билеты на поезд, но тот пришёл на станцию с закрытыми дверями, вероятно, был переполнен. В то время такое часто случалось. Алла вцепилась в поручень и зимой, на ветру, поехала снаружи. Через какое-то время она поняла: скоро замёрзнет насмерть. А вокруг была голая равнина. Из последних сил стала колотить руками в дверь. На счастье, в тот самый момент в закрытый наглухо тамбур зачем-то зашёл проводник. Он и спас Аллу Каншину. «Я не знаю, как я не замёрзла тогда, как вообще осталась жива», – говорит она.
Есть что-то загадочное во всей этой истории. Почти через четыре десятка лет после смерти Горького «курносые» вдруг получили его письмо. Оказалось, ещё в 1934 году он написал им второе письмо, которое по неизвестным причинам осталось лежать в архивах. «Весной этого года у меня умер сын, талантливый парень, – писал Горький. – Это был весьма крепкий удар по сердцу мне. Но я вытерпел его бодро, потому что знаю: есть немало ребят дорогих мне, любимых мною. Затем приехали вы. Очень вовремя, ребята, очень подбодрил меня ваш приезд, ваши весёлые, умные глаза. Ну ладно. Перестану «объясняться в любви», а то засмеёте старика, вы, сибирские зверюшки». «Мы, конечно, были потрясены, что где-то все эти годы лежало это послание к нам, – говорит Алла Иоакимовна. – Понимаете, это чувство было другим. Мы были уже не дети, а взрослые люди, прожившие очень трудную, очень нелёгкую жизнь». Каждый из них к этому моменту пережил столько, что мог бы написать книгу. Но они снова сделали это вместе. В 1987 году вышла в свет последняя книжка – «База курносых» продолжается».
Все «сибирские зверюшки», кроме Анны Хороших, преподавателя ИГЛУ, Ады Розенберг и Владимира Лапина, разъехались по стране. Ещё в финскую войну погиб Володя Персиков, Персик, как звали его друзья. Рафаил Буйглишвили, уехавший из Иркутска в Свердловск, прошёл войну и стал знаменитым металлургом. «Я помню, как в Иркутск приезжал Григорий Ляуфман, – говорит Григорий Лустенберг. – Помню, не было у него пальцев на руке. Был весёлый, улыбающийся, привёз какую-то очень красивую бутылку и всё говорил: «Такое вино только в Кремле пьют». Гриня, как называли его в детстве, танкист, был награждён тремя орденами Великой Отечественной I и II степени. Або Шаракшанэ воевал на Сталинградском фронте и на Курской дуге, в 80-х ушёл в запас в звании генерал-майора. Он был известным специалистом в области радиотехники и электроники. Ариадна Манжелес, которой Горький в своё время напророчил судьбу художника, стала скульптором, жила в Ленинграде. На пересечении улиц Горького и Сухэ-Батора когда-то стоял бюст Горького, сделанный ею. Потом он разрушился и поставили работу другого автора. А теперь там дракон. Ариадна мечтала создать целую композицию «Горький и пионеры». Но денег на неё никто так и не нашёл.
В иркутской «Молчановке» хранится бюст дяди Вани. Его тоже сделала Ариадна Манжелес. На прошлой неделе бывшая директор «Молчановки» Римма Шолохова на заседании ВООПиК поделилась тревогой: ходят слухи, что у библиотеки хотят отнять имя Молчанова-Сибирского. Мол, дядя Ваня к библиотеке отношения не имеет. Если так пойдёт дальше, то бюст надо будет утилизировать. Завернуть в бумагу, заколотить в посылку. И отослать Алле Каншиной. Ей есть что вспомнить.
