Ежели сейчас напоминаю об этом нашумевшем процессе, то лишь для того, чтобы заметить: год дотошных разбирательств не только прервал сонное молчание о сиротстве некогда удивительного рукотворного Сада, но и, главное, поставил всех лиц, причастных к его будущему, перед жёстким выбором – круто замешанный на мошенничестве и мародёр-стве чистоган или совестливость и благодарная память Иркутска. Ответ на этот вопрос, один из самых проклятых нашего смутного времени, в конечном счёте определит степень достоинства (или, наоборот, уничижения) города, в котором мы живём и которым, смею думать, дорожим…

…Каким вихрем в 1907 году занесло этого человека с берегов Балтии на прибрежье Ангары, никто сегодня не скажет. Даже ближайшая родственница – уважаемый Иркутском детский врач восьмидесятишестилетняя Александра Ефимовна Амбросова, чья молодость была согрета теплом дома, построенного Августом Карловичем Томсоном, и овеяна радостью посаженного им сада, не может объяснить такой извив судьбы родного ей человека. Видно, фортуне было угодно, чтобы латыш Томсон зацепился в Иннокентьевском предместье за скупую, не привычную к ласке человеческих рук землю; видно, фарт ему такой вышел, чтобы за три года до революции местные крестьяне сдали ему в аренду на 12 лет десять её десятин. 

Он не оставил после себя почти ничего рукописного. Лишь редкими крупицами раскиданы случайно выныривающие из глубины лет его аккуратные строчки. Или вдруг прорываются сквозь толщу отлетевших событий некогда произнесённые им слова. «Услышать» их – особая удача. И она мне улыбнулась. Кандидат биологических наук, старший научный сотрудник НИИ физиологии и биологии растений (СИФИБРа) Раиса Валентиновна Холопова, заставшая Сад ещё в пору его цветения, подарила стенограмму выступления Томсона на конференции по изучению производительных сил Иркутской области, состоявшейся 8 августа 1947 года. 

Время подчас оставляет нам свои оттиски. Наверное, для того, чтобы, ориентируясь по ним, мы могли строже выверять курс нашей памяти. Ну вот представьте: второй год после победы. В Иркутске он такой же, как по всей стране: голодный, не успевший сбросить солдатскую шинель и ещё не все эвакогоспиталя отдавший школам и техникумам. Но уже равняющийся на будущее. В котором, между прочим, садоводству в Приангарье отводилась далеко не последняя роль. На трибуну конференции поднимается романтик и труженик, живущий надеждой (здесь и далее точно цитирую стенограмму его речи) «на открытие плодоводства культурными яблонями вне района тёплого ангарского микроклимата»; изыскивающий и применяющий свои «способы научной акклиматизации, главным образом, методом менторов над теми сортами яблонь, которые зарекомендовались стойкостью в моём саду».

Август Томсон: «При сдаче сада государству в нём насчитывалось до 200 сортов яблонь»

…Во время бесчисленных хождений по кабинетам, где сегодня и сейчас решается судьба наследства, оставленного Садовником нашему городу, однажды услышала коротенький диалог «белых воротничков», скажу так, среднего карьерного пошиба:

– Сад Томсона – это что-то действительно существующее в Иркут-ске? – спросил первый «воротничок» второго. 

– Да нет, это просто историческое название одного земельного участка в Ново-Ленино, – ответил второй первому.

Тогда подумалось: может быть, потому так несчастливо, так рискованно и так позорно до последнего дня складывается планида его, Августа Карловича Томсона детища, что многие некогда стоявшие и стоящие ныне у кормила местной власти чиновники напрочь лишены исторического слуха? И по этой причине не способны осмысливать давнишние деяния, питающие по сей день живую душу города? Вот если бы его голос донёсся не спустя 64 года после чуть ли не первой в Иркутске послевоенной конференции, на которой он выступил с предложением «развернуть областное садоводство и на этот ответственный пост поставить соответствующих людей, которые работали бы действительно по-мичурин-ски»; если бы не сегодня и не сейчас, а десятилетиями раньше можно было въявь представить размах его негромкого высокого подвижничества… Не было бы никакой судебной тяжбы нынешней городской администрации с мошенниками за право владения землёй, которую, щедро полив своим потом, Томсон при жизни отдал Иркутску. Но случилось так, как случилось. И чтобы «Сад Томсона» больше никому не казался «просто историческим названием», озвучу ещё два абзаца из его выступления. 

Первый: «Когда я приступал к опытной работе, не было на месте буквально никакого подходящего материала, и потому моя работа первоначально ограничивалась ломкой огромнейших пней, веками занявшими почву будущего областного садоводства». И второй: «При сдаче сада государству насчитывалось одних яблонь до 200 сортов, кроме выведенных мною морозно– и сферостойких сортов крыжовника и 12 десятков мелкоплодных яблонь. Мною установлена возможность свободного произрастания таких не встречающихся в наших лесах деревьев и кустарников, как дуб, липа, клён, сирень, грецкий орех, роза – «Царица севера», ясень, вяз, абрикосы и виноград под лёгким прикрытием снега».

Таким, полным силы, переборовшим сумрачность сибирского климата, Август Карлович Томсон отдал свой сад Иркутску. Не городу «вообще», а конкретно – сельхозуправлению, затем сельхозинституту. Кому же ещё было ему довериться, как не вузу, готовящему аграриев и, значит, близкому ему, садоводу-экспериментатору, по духу? 

Как ни старалась, но по всем требованиям составленный текст его «завещания» не нашла. Зато могу сейчас процитировать несколько слов, вскользь, как само собой разумеющихся, брошенных им с трибуны: «Мною, – сказал он в августе сорок седьмого, – подготовлен соответствующий посадочный материал наиболее стойких крупноплодных яблонь, и надеюсь, что при содействии сельхозинститута опытные пункты их посадки удастся заложить, не откладывая дальше весны 1948 года».

Почему он, преданный Саду и физически способный ещё долго трудиться на его благо, отнял от себя своё детище так рано — за 9 лет до своего выступления на областном партийно-хозяйственном форуме? Нет ответа и на этот вопрос. Могу лишь предположить, что подтолкнул Августа Карловича Томсона к нелёгкому шагу молот репрессий тридцатых годов, задевший и его семью. Но уверена в другом: он не предвидел медленного, мучительного умирания того, что было смыслом всей его жизни. А оно началось буквально сразу после его смерти, случившейся в январе 1951 года. 

В областном архиве хранятся, увы, далеко не все официальные документы, отслеживающие скорбный путь Сада Томсона к кончине. Но и те, что предоставили мне архивисты (большое им спасибо!), свидетельствуют о многом. Впрочем, судите сами. 

Решение исполкома Иркутского горсовета депутатов трудящихся от 6 августа 1951 года: «К моменту смерти Томсона в его пользовании находился земельный участок, занятый садом, площадью в 15185 квадратных метров… Передать его Восточно-Сибирскому филиалу Академии наук, сохранив за дочерью садовода-опытника Е.А. Филус приусадебный участок площадью 600 кв. метров…».

Решение исполкома Иркутского Совета депутатов трудящихся от 25 апреля 1989 года: «… В целях восстановления исторической, культурной и природоохранной ценности сада Томсона (значит, было ещё что восстанавливать!) оформить в бюро БТИ коммунального хозяйства акт на землепользование; создать кооператив «Памяти Томсона», основной задачей которого определить снабжение населения посадочным материалом; передать в арендное пользование 7,37 га областному отделению ВООП для создания музея природы. Дистанции защитных лесонасаждений ВСЖД в срок до 20 мая 1989 года освободить САМОВОЛЬНО ЗАНЯТУЮ территорию, а существующие строения и лесонасаждения по остаточной стоимости передать на баланс городскому многоотраслевому производственному объединению коммунального хозяйства и благоустройства. Объединению «Иркутск-стройматериалы» в срок до 20 мая 1989 года ПРОИЗВЕСТИ СНОС СТРОЕНИЙ…».

Решение Иркутского горисполкома от 14 августа 1991 года: «Отвести земельный участок площадью 14,37 га областному совету ВООП для восстановления сада Томсона за счёт изъятия земельного участка у многоотраслевого производственного объединения коммунального хозяйства и благоустройства, переданного Дистанции защитных насаждений ВСЖД. Отвести земельный участок площадью 12,2 га малому сельхоз-предприятию «Сад» для снабжения населения города посадочным материалом за счёт изъятия земельного участка у многоотраслевого производ-ственного объединения коммунального хозяйства и благоустройства…».

Заметили: о самоценности взращённых на этих квадратных метрах или гектарах (в каждом документе площадь земли подсчитывается по-разному и всякий раз неточно) растений речь уже не идёт. Ни одно из принятых решений о «восстановлении исторической, культурной и природоохранной ценности» сада Томсона так и не выполнено. Ни слова в официальных бумагах о научной важности многолетнего опыта, проведённого в Ленинском районе Иркутска. Сад, этот состоявшийся удивительный экологический эксперимент, которым мог бы гордиться наш город, фактически остался без защиты и задохнулся под ворохом ни к чему не обязывающей казёнщины. А ему, как всякому живому на земле, необходимо было дышать. И он в силу скромных своих возможностей старался угождать каждому, от кого волею обстоятельств начинал зависеть. 

Первым в череде распорядителей его судьбы, согласно решению Иркутского горисполкома от 6 августа 1951 года, стал сектор по исследованию растений Восточно-Сибирского филиала Академии наук – будущий НИИ физиологии и биологии растений (СИФИБР). На территории сада разместились его лаборатории, где ставились опыты на кукурузе, пшенице, томатах; позже производились исследования на клетках растений, разрабатывались проблемы генной инженерии и агроэкологии. «А деревья, – сказал мне один из кадровых сотрудников НИИ, – росли сами по себе». 

Для СИФИБРа, пока он окончательно не перебрался в Академгородок, Сад официально и по существу был экспериментальной биобазой. А неофициально? Первому директору СИФИБРа Фёдору Эдуардовичу Реймерсу его коллега, профессор в ту пору Ленинградского университета, Львов завещал свою богатейшую многотомную научную библиотеку. Разместить книги, ящик за ящиком прибывающие в Иркутск, ещё лишённому своего крова СИФИБРу было негде – им дал пристанище Сад. Так же долго и бескорыстно дарил он приют нуждающимся в жилье институтским сотрудникам и аспирантам. В деревянном доме, выстроенном Августом Карловичем Томсоном, место нашлось и его внуку, Адольфу Ивановичу Филусу, с женой Александрой Ефимовной Амбросовой, и «пришлым» людям, занятым наукой. Когда же в 1969 году был запущен фитотрон и отстроен в Академгородке институтский корпус, СИФИБР ушёл из Сада, не оглянувшись. Правда, забрал с собой кое-что из особо ценных растений, чем их и спас, пересадив в свой дендрарий. Всё оставшееся – готовое плодоносить и цвести — было отдано на волю случая, ни разу, начиная с 70-х годов минувшего века, так и не улыбнувшегося Саду. Попробуйте сегодня ответить, где теперь кооперативы «Имени Томсона» или «Сад», призванные, как говорилось в исполкомовских решениях, «снабжать население посадочным материалом»: скорее всего, отданные им гектары давно ушли налево. Освободила ли Восточно-Сибирская железная дорога самовольно захваченные ею квадратные метры или всё-таки навсегда присосалась к ним своими капитальными постройками? Через какую лазейку проникло в сад Томсона объединение «Иркутск-стройматериалы» и окончательно ли оно ретировалось с его территории?

Только один-единственный раз за все десятилетия, что длится сиротство Сада, мелькнула надежда на спасение: 19 августа 2008 года Николай Хиценко, будучи тогда вице-мэром и председателем комитета по ЖКХ администрации Иркутска, провёл совещание, на котором поручил провести инвентаризацию земельного участка и всех объектов на территории Сада, рассмотреть вопросы финансирования и к 1 марта 2009 года (!) подготовить решение Думы «Об особо охраняемых природных территориях города». Казалось, вот-вот сад Томсона получит наконец охранную грамоту и все его злоключения кончатся. Только не тут-то было. Опоздал уважаемый Николай Степанович Хиценко или вообще не знал о том, что 7 июня 2007 года Управление Федеральной регистрационной службы по Иркутской области выдало регистрационное свидетельство Иркутской станции защиты растений на постоянное (бессрочное) пользование земельным участком сада Томсона площадью 21789 квадратных метров. 

Оказалось, никаких тайных лазов, чтобы проникнуть в Сад и урвать от него самый лакомый кусочек, даже не требуется. Достаточно было сменить вывеску, а вместе с ней и «подданство», как ординарная, пристёгнутая к сугубо практическим местным сельскохозяйственным проблемам контора превратилась в федеральное государственное учреждение, подчинённое Россельхозцентру. Всё решилось самым наиприятнейшим образом. Причём в согласии с существующим законодательством. Правда, поначалу пришлось действовать вроде как «от обратного». Сначала, вообще не имея на территории Сада земли, «поставить» там здание, гараж, склад и овощехранилище. Потом при поддержке территориального управления минимущества по Иркутской области закрепить возведённые «объекты» за собой на правах оперативного управления федеральным имуществом. И, наконец, землю, занятую этим «федеральным имуществом» – больше двух гектаров в самой ценной, центральной части Сада, – получить в своё бессрочное пользование: «Для эксплуатации существующей базы». То, что отчуждение земли произошло «через голову» управления по охране окружающей среды администрации Иркутска и, естественно, без согласования с Иркутским отделением ВООП, – так это уже мелочь, которую с высоты федеральной власти просто смешно принимать во внимание.

Вот так: не когда-то в туманном прошлом, а буквально на наших с вами глазах детище Августа Карловича распяли. «Сердце» его путём несложной «операции» изъяли. И оно отныне саду Томсона, вернее тому, что от него осталось, не принадлежит. А осталось немногим более 11 гектаров муниципальной иркутской земли. И схватка за них продолжается по сей день. Гектары эти либо станут оазисом среди смрадной загазованности центральной в Ново-Ленино улицы и тогда в нём смогут спокойно и долго жить чудом уцелевшие диковинные деревья и кустарники из Сада, который когда-то именно на этом месте, «в пяти километрах от Ангары», жил да был. (Кстати, напомню: в Иркутске на каждого из нас приходится всего по 6,4 квадратных метра зелёных насаждений при общепринятой норме в 10 квадратов). Либо они застроятся дорогим многоэтажьем и под ним окончательно исчезнет материальный след самозабвенного труда того, кто заслуживает благодарную память ныне живущих.

Когда в мае 2010 года коллегия по гражданским делам Иркутского областного суда окончательно отвергла все притязания жуликоватых брата и сестры Морозовых на эти самые 11 гектаров, мне показалось: препятствий не осталось, и в юбилейный для Иркутска год (представляете, какое счастливое совпадение!) Сад, взращённый для нашего города и ему завещанный, начнёт наконец возрождаться. Его спасение, – можно ли представить более справедливое и достойное подношение ко Дню рождения Иркутска! Однако ничуть не бывало! Сегодня, в конце мая 2011 года, сад Томсона всё так же уязвим и не защищён от рейдерского захвата, как и раньше. Только баталии переместились из судебного в цивильное присут-ствие: в Управление Федеральной службы государственной регистрации, кадастра и картографии по Иркутской области. Именно в этом солидном и строгом учреждении лежат рядом две объёмные папки аккуратно подшитых документов, необходимых для регистрации права собственности на оставшуюся землю Сада. В одной, несколько раз изымаемой Следственным управлением при ГУВД по Иркутской области, – фальшивки, тщательно сработанные Морозовыми. В другой – документы, представленные администрацией Иркутска. Чаша весов колеблется до сих пор. 

12 последних месяцев по-особому высветили трагедию Сада, словно бы помогли рассмотреть её через сильное увеличительное стекло. И всё, мимо чего обычно скользит бесстрастный взгляд, вдруг обрело резкий контур, сломало привычный стереотип, наполнило острым смыслом затёршиеся понятия Памяти и Беспамятства. Заслуженный врач России, воспитавшая несколько поколений практикующих иркутских педиатров, вылечившая и в свои 86 лет продолжающая лечить иркутских детей, Александра Ефимовна Амбросова со своей заботой о том, чтобы Сад её деда не стал предметом грязной купли-продажи, а достался бы иркутским ребятам, так и не была услышана: на свои вопросы о судьбе Сада она ничего, кроме груды учтиво-холодных отписок, не получила. Зато её союзницами в борьбе за Сад стали прокурор Западно-Байкальской межрайонной прокуратуры Татьяна Николаевна Антипина и следователь Главного следственного управления при Иркутском ГУВД Татьяна Владимировна Юдалевич. Расследуя перипетии сначала гражданского, а потом и уголовного дела, грозящие Саду окончательным удушением, они могли бы просто строго придерживаться своих должностных инструкций. Никто от них не требовал поштучно пересчитывать оставшиеся деревья ценных пород. Никто не заставлял следователя Юдалевич «чуть ли не ежедневно, как на работу» ходить в городскую администрацию, торопя чиновников со сбором документов, необходимых для оформления в муниципальную собственность тех самых 11 гектаров. Никто не диктовал прокурору Антипиной письма, адресованные мэру, с советом «не терять время и поторопиться» с регистрацией спорной земли. «Потому что, – объяснила мне Татьяна Николаевна Антипина, – если земля будет по всем требованиям зафиксирована за городом, никто больше на неё не сможет позариться. – И добавила: – Но прокуратура не может заставить администрацию принять то или иное решение – это полномочия только органов местного самоуправления, и мэрия сама должна решить, нужен Иркутску сад Томсона или не нужен…».

Так нужен или не нужен? Если нужен, то почему, как выразилась прокурор Антипина, «с регистрацией Сада всё движется какими-то толчками, очень медленно». «Так медленно, – уточнила следователь Юдалевич, – что ребёнка можно было уже родить». Почему только сейчас выяснилось, что 11 гектаров городской земли всё ещё не могут быть зарегистрированы, почему не отменено решение гор-исполкома от 14 августа 1991 года и не принято взамен него другое, отвечающее нынешним юридическим нормам? Неужто для этой, по сути формальной манипуляции требуется так много времени – чуть ли не три месяца? Если Сад нужен, то как понять слова иркутского мэра, признавшегося на недавнем экологическом совете при областной прокуратуре в том, что в отношении сада Томсона «от него далеко не всё зависит»? Если Сад всё-таки нужен, то почему за него и за талантливого ботаника-самоучку, каким на самом деле был Август Карлович Томсон, не вступилась иркутская наука? Разве слаб был бы её голос, если бы его одновременно возвысили Иркутская сельскохозяйственная академия, естественные факультеты педагогического вуза и государственного университета вместе с академическим СИФИБРом?

Если Сад, так и не получив статуса особо охраняемой городской территории, останется, как и был, на семи ветрах, его уже не спасти от окончательной гибели. Можно даже пред-сказать, какова она будет. Павел Морозов, зарегистрировав на себя лакомый «кусочек» городской земли, тут же, что называется, «не отходя от кассы» и ни перед кем не таясь, на основании нового договора купли-продажи «подарит» желанные гектары некоему ООО «АЭРО». Ломать голову, пытаясь разгадать данную аббревиатуру, не нужно. В следственных органах вам разъяснят: ООО «АЭРО» – псевдоним одного из самых могущественных в Приангарье строительных гигантов, который использует сей буквенный шифр при заключении сомнительных сделок. Чтобы не пятнать свою безукоризненную репутацию. 

При этом Ангара вспять не потечёт: всё в нашем 350-летнем городе пройдёт заранее спланированным порядком. В урочный день хлопушками и шутихами отсалютует празднику карнавал и мы вдоволь наслушаемся речей о том, как любим свой город, как дорога каждому из нас его история…