Просовещались двенадцать часов кряду

Обычно к таким собраниям скапливалась масса вопросов, и каждый кучер знал: ранее половины двенадцатого можно не возвращаться. Правда, в этот раз председательство поручили Херимону Фёдоровичу Колоколову, из судейских, и он тотчас же заявил, что не потерпит отвлечённых и затянутых выступлений. Но скоро почувствовалось, что масса важных нюансов начинает ускользать, а в обществе с оборотом в 12 миллионов рублей и нюансы выражаются крупными суммами – словом, собрание взяло верный, неторопливый ход, и ближе к полуночи швейцар громко объявил кучерам: «Ранее чем в пять утра господа просят не беспокоить!». И действительно, протокол засвидетельствовал закрытие заседания только в 5-30 утра 29 марта.

Любопытно, однако, что все 127 членов общества выглядели довольными и совсем не усталыми; последнее, правда, относили уже к искусству  буфетчика, угодившего в этот раз всем. Если кто и остался недоволен, так только кучера, ворчавшие меж собой, что «приличные-то господа спят давно, а наши всё по ночам совещаются». 

В сущности, все иркутские общества, попечительства, комитеты  формировались из одной, довольно немногочисленной группы  господ, и без того уже очень занятых службой или коммерцией. Во время недавней революции часть общественных объединений была вовсе закрыта, а оставшиеся так «повыветрились», что теперь с трудом закрывали бреши и сводили концы с концами в отчётах. Общество по устройству народных чтений только с третьей попытки добилось кворума и совещалось «вплоть до исчерпания повестки», то есть до половины третьего ночи.  

Иначе подошли к делу в канцелярии иркутского генерал-губернатора: совещание, начавшееся 9 февраля, продолжили через неделю, затем объявили сбор через десять дней, когда же и этого оказалось недостаточно, решили съехаться ещё раз. В результате появились четыре огромных протокола, но чиновники, составлявшие их, с удовольствием перечитывали весь текст, строя при этом разного рода догадки и предположения. А интрига тут, в самом деле, была: Его Высокопревосходительство иркутский военный генерал-губернатор Андрей Николаевич Селиванов, санкционировавший это долгое совещание,  ни на одном из заседаний так и не появился. При этом он всякий раз требовал детальнейшего отчёта от своих пред-ставителей и давал подробнейшие наставления.  

Семикопеечный барьер

Но наряду с дешёвой местной рыбой торговцы предлагали живую осетрину, тайменя и кету

В последнюю поездку в Петербург Селиванову представили иностранного коммерсанта, нацелившегося на переработку рыбных запасов Байкала, Ангары и Селенги. Он вёл уже переговоры с  изобретателем нового аппарата по вывяливанию рыбы и очень просил не пускать на иркутский рынок одесских заводчиков, задумавших открыть возле Байкала свой консервный завод. Покивав для приличия, генерал улучил подходящий момент и удалился – не признаваться же этому господину, что добыча омуля очень сильно упала.

Байкал находился на территории одного генерал-губернаторства, и главному начальнику края отдавалось на откуп всё регулирование рыбного промысла. Это местное законодательство время от времени изменялось, но незначительно: омуля хватало, и он оставался своеобразным гарантом народного спокойствия. Только-только цена за штуку приближалась к 7 копейкам, генерал-губернаторы подправляли закон или просто оказывали давление на рыбопромышленников – и снова омулёвые бочки наполнялись дешёвой рыбой. Заботливой губернаторскою рукой часть северного побережья Байкала давно уже была закреплена за тунгусами, правда, в канцеляриях не догадывались, что половина угодий отдавалась в аренду рыбопромышленникам. За солидную цену в 15 тыс. рублей, но все эти деньги уходили на водку, и семьи тунгусов, натурально, бедствовали. 

К моменту приезда в Иркутск генерал-губернатора Селиванова омуль превратился уже из доступнейшего продукта в привилегию богатых. Но в бумагах предшественников Андрей Николаевич не обнаружил решительно никакой рыбной статистики. И природа омуля оказалась совсем не изученной: из Иркутска отправлялись во все концы многочисленные научные экспедиции, а байкальская фауна всё оставлялась на потом. Никто не мог с уверенностью ответить, в каком возрасте омули начинают метать икру, никто не наблюдал за развитием молоди и не делал предположений, что способствует годовому приплоду, а что мешает ему. И загадочные миграции этой рыбы не пытался никто разгадать. 

«Умна стала больно, и всё тут…»

Как следовало из бумаг, падение улова  обозначилось ещё в 1902 году, но в Иркутске отзывалось тогда тяжёлое эхо боксёрского восстания, а потом началась война с Японией, революция, борьба с революцией… Начальственная рука ненадолго ослабла – и сейчас же обнаружилась жёсткая  хватка господ рыбопромышленников!  К 1907 году в одной только Верхне-Ангарской губе активно заявляли о себе три десятка коммерсантов, и за их артелями официально числилось более 80 неводов, длиною до 360 саженей каждый. Прибавим к тому несчитанное число владельцев всевозможных сетей, захватывающих Байкал во всю ширину. Особенной беспощадностью отличались забайкальские рыбопромышленники, закрепившие за собой район Малого моря. Здесь, в самом узком месте Байкала, ставилось до 50 сетей, по 1000–1200 саженей каждая. Немногие омули пробивались через них и, уже обессиленные, напуганные, откладывали икру наспех, где придётся. 

К началу 1907 года омуль в Иркутске достиг неслыханной цены – 70 копеек за штуку, при этом в окружении начальника края продолжали твердить, что «рыба в Байкале есть, но ушла вглубь, к берегам не приближается, в реки не идёт. Умна стала больно, и всё тут…». Оправдание  искали и в прожорливости нерп, бакланов и даже червей, которые будто бы «в иной год поселяются в жабрах у омулей». Говорили и о «неурожайных  годах», за которыми с неизбежностью следует изобилие, а в качестве доказательства вспоминали, как несколько лет назад был такой привал омуля, что посуды для засолки не хватало и за лишний пустой бочонок предлагали бочонок омулей – лишь бы только рыба не пропадала. 

Собрав все мнения, Его Высокопревосходительство  публично, через «Иркутские губернские ведомости», заявил: существует прямая угроза прекращения на Байкале рыбного промысла, и причина тому – хищнические способы ловли. Господам рыбопромышленникам следует собраться  у него в канцелярии и «высказаться с возможною объективностью».  

На  «омулёвое совещание» прибыли 11 ведущих фигур прибайкальской рыбопромышленности: господа Бережнов, Власьевский, Денисов, Днепровский, Дрошин, Красильников, Кузьмин, Могилёв, Петухов, Шангин и Шипунов. Предварительно встретившись, они  тщательно выстроили линию обороны, но защищаться оказалось решительно не от кого: начальник края, на чей счёт было сделано столько опасных предположений, просто отошёл в сторону, предоставив им самим позаботиться о своём деле. 

Конкуренты неожиданно объединились 

Пока коммерсанты приходили в себя, им предложили  прослушать действующие правила омулёвого промысла на Байкале и подумать, как их следует изменить. Обсуждение вышло очень сумбурным и «за поздним уже временем» было перенесено. Однако к концу четвёртого заседания  вызрел краткий, энергичный и самоограничительный императив: на всё время нереста совершенно запрещать ловлю рыбы сетями. Очистить нерестовые реки. Разбить  всю территорию Байкала на рыбо-

промысловые участки и каждый обеспечить выборным старшиной. Ввести должность инспектора рыбо-промышленности, подчинённого исключительно генерал-губернатору, обеспечить его передвижение по Байкалу вместе с полицейскими чинами на специальном катере. Что до средств на покупку и содержание катера, то их господа коммерсанты с готовностью приняли на себя.  Но всего более генерал-губернатора вдохновил постскриптум: «Рыбопромышленники настаивают на скорейшем проведении мер».

– В газетах пишут, что в Норвегии во время нереста лососёвых даже колокола умолкают, – осторожно сообщила супругу генерал-губернаторша за ужином.

– До Норвегии нам страшно как далеко, – как всегда бодрым голосом отвечал муж, – но некоторую отсрочку омуль всё-таки получил. Его время продлилось. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников библиотеки Иркутского государственного университета