– Здесь был дом, в котором я жил до восьми лет, – говорит Михаил Яковлевич, разглядывая здание банка, которое смотрит на памятник воинам-«афганцам» на площади Декабристов. В деревянном доме жила семья – семь человек, три поколения.

– Дед по отцовской линии, бабушка по материнской, родители и трое братьев нас было. Не запомнил, как тогда была устроена площадь. Помню только, что шло строительство домов вокруг неё. Когда прямо напротив нашей деревянной хибары появился шестиэтажный дом с загадочным верхним этажом с огромными окнами, мне кто-то объяснил из старших, что там живут художники. Судя по всему, были созданы мастерские для художников. Как раз над этими окнами осенью 1961 года (я учился в первом классе) стали монтировать большие буквы: «Наша цель». Я застыл у окна, чтобы по следующим буквам узнать, какая наша цель, а старший брат объяснил: «Дурак, наша цель – коммунизм, конечно». И точно, потом появилась оставшаяся часть. Долго, до 70-х годов, наверное, торчали эти буквы. 

– А каким был ваш дом?

– Его построил мой дед после того, как вынужден был уехать в начале 30-х годов из Тулуна. Там у него был один из самых заметных домов в городе – и его просто отобрали. Дед уехал, подписав предварительно бумагу, что передаёт его государству. Дом, в котором я рос – а прошло четверть века после того, как дед его построил, – был в аварийном состоянии, к нам постоянно ходили разные комиссии. Из-за них детская память сохранила, что у нас было 24 квадратных метра. Всемером, когда ложились спать, мы занимали абсолютно всё пространство. Вообще дом был больше, но мы занимали чуть больше половины, поскольку нас уплотнили, когда перед войной депортировали в Сибирь людей с занятых Советским Союзом территорий. Нам подселили семью из Молдавии, с которой мои родители очень сдружились. Двор вообще был довольно дружный, отношения поддерживались ещё долго после того, как мы разъехались по отдельным квартирам. 

Панораму Иркутска с Иерусалимской горы последовательно разрушают с 70-х годов прошлого века

Городские власти квартиру нам так и не дали, а мы получили благоустроенную трёхкомнатную потому, что отец работал в аэропорту, там было своё строительно-монтажное управление. Они строили «хрущёвки» – огромный район по улицам Советским. А наш дом простоял до середины 70-х. Это тот деревянный Иркутск, о котором я нисколько не жалею, потому что ни архитектурных прелестей, ни удобств в нём не было. Дом снесли, потому что здесь решили сделать площадь Конституции, в 1977 году. Две площади по разным сторонам улицы – логично, если учесть, что декабристы требовали конституцию – правда, не советскую. Была масса острот, что из себя может представлять новая площадь.

– Например?

– Начали делать каскад фонтанов. Я помню, кто-то из моих племянников высказал идею, что наверху будет стоять статуя Брежнева и у него изо рта будет литься вода, – смеётся Рожанский, – а в руках он будет держать Конституцию. Если про «наша цель – коммунизм» брат совершенно серьёзно говорил – какая же ещё у нас может быть цель? – то через 15 лет после этого уже только острили. Когда решили ставить памятник декабристам (эта идея стала особенно активной к 1985 году – очередному юбилею восстания на Сенатской), эта площадь была ещё свободной. Странно, что всё-таки памятник решили делать не здесь. А про площадь Конституции уже все забыли.

Вспоминая, как выглядел город-ской пейзаж в одном из центральных мест Иркутска в недавнем прошлом, собеседник «СЭ» показывает шрам на левой ладони, который получил, когда ему было лет шесть. Тогда соседний двор с огородом отделяла колючая проволока.

– Старший брат с приятелями устроили некое изощрённое воровство морковки, и не потому, что были голодными – они придумали нечто вроде подземного хода, а хозяйка выскочила, заметила шпану. И я был, естественно, при них. Но если они смылись, я, конечно, побежал прямо домой – полез через колючую проволоку. 

Уже давно здесь нет огородов, нет и прежних узких грязных улочек – Канавной и Плеханова.  Пространство стало городским. 

– Чем особенно запомнилось то время, когда вы тут жили?

– Когда возникла возможность, я всё-таки вернулся в деревянный дом, может быть, это связано с тем, что я вырос в таком. Он давал ощущение индивидуальности, чувство, что это именно наш дом, а не типичная квартира. Запомнилось, что мы жили на какой-то границе городской цивилизации: через дорогу можно было увидеть проходящими известных в городе людей, за которыми мы тут же выбегали.

– Кого здесь можно было увидеть?

– Дикторов иркутского телевидения, например. Великое дело. Трамвай был тем, что соединяло нас с «городом», потому что когда взрослые собирались ехать по каким-то делам, они говорили «в город», хотя мы с вами от рынка прошли за 10 минут. 

– Это был спальный район, получается?

– Тогда в ходу было понятие «окраина». Оно ассоциировалось с такими районами: деревянные дома с огородами, грязные неасфальтированные улицы. Помню хорошо дощатые тротуары. 

Из событий очень запомнилось, кстати, трёхсотлетие Иркутска. Вокруг много говорили об этом. Запомнился и конкретно день – был праздник на стадионе «Труд»,  родители ушли туда, мы долго их ждали, и они потом рассказывали, как было интересно, какие большие актёры приезжали. 

Говоря о родителях, Михаил Яковлевич упоминает, что отец, по образованию и профессии обладавший несколькими рабочими специальностями, в аэропорту занимал инженерные должности, хотя у него не было высшего образования. Интерес к совсем другой области – гуманитарному знанию – у нашего гида, оказывается, тоже связан с первым домом. 

– Один брат был старше на четыре года, другой – на семь. Благодаря этому я быстро научился читать, но чуть ли не единственными книжками в доме были учебники, а из учебников какие можно читать? Понятно, что не математику. История, литература – совершенно отчётливо помню, как этот интерес образовался. Здесь недалеко была детская библиотека, в которую ходил с первого класса. 

Покинув место, где был родительский дом, проезжаем по улице Советской, и Рожанский вспоминает, как устанавливали танк и как однажды танк внезапно пропал. На следующий день на его месте появилась табличка, успокоившая  горожан: танк взяли сниматься в фильме «Детский сад». Следующая точка в нашем маршруте – Иерусалимская гора. Именно отсюда прежде начинал знакомить с городом друзей и знакомых Михаил Рожанский.

– Панорама отсюда открывалась очень выразительная, очень цельная. Было ощущение интересного города. Доминантами были церкви, которые в Иркутске сохранились, то, что называется сибирским барокко, изумительная архитектура. Отсюда не видно, хотя она совсем рядом, Крестовоздвиженскую церковь. Было видно и Спасскую, и Богоявленскую, и Казанскую в Рабочем, и Троицкий собор, который был планетарием. Преображенской тогда не было, её позже восстановили. Ещё одна из доминант – каланча. И всё это резко стало меняться в середине 

70-х. Самое ужасное – когда «грохнули» здание Торгового комплекса, эту огромную коробку, она сразу разрезала всю картину. Сейчас ко всем прелестям добавилась «шанхайка», но по-прежнему для меня Торговый комплекс остался главным раздражителем. И полная бессмысленность этого строительства в разгар дефицита – выставили полтора километра одних чемоданов, никаких проблем снабжения он не решал. 

В Иркутске нет высотных зданий, но когда появились бетонные коробки, резко разрушился пейзаж. Ощущение цельности Иркутска возникало, если смотреть на город с двух позиций: с Иерусалимской горы, и, когда подъезжаешь на поезде, панорама набережной, правого берега Ангары. И по ней тоже в середине 70-х ударили. Возникли дом на ногах, гостиница «Интурист», которые разрушили береговую линию. Было ощущение, что мой Иркутск отобрали, родной город куда-то ушёл.  

Потом, когда я поездил по другим сибирским городам, ощущение уникальности, особенности Иркутска всё-таки вернулось, потому что те города за двадцатый век потеряли больше. 

Это место мы знаем сейчас как Центральный парк. Его создали в конце 50-х,  на территории кладбища. Детьми здесь мы играли в разные мальчишеские игры, войнушку прежде всего, – и тогда было ещё много могильных плит с символами разных религий. В старших классах – ходили на лыжах – плит было уже меньше. В студенчестве я проходил через парк рано утром и поздно вечером, возвращаясь домой из университета – впечатления, что иду по кладбищу, уже не было. Мне трудно судить, могло ли здесь оставаться кладбище с точки зрения безопасности города; к примеру, есть Pere Lachaise в Париже, которое гораздо больше по территории. Но превращать в парк культуры и отдыха его тоже гнусно. 

Кладбище прихода православной Иерусалимской церкви – знаковое место для Иркутска, здесь были захоронены люди разных вероисповеданий, разного происхождения. В конце 80-х – самом начале 90-х разгорелась полемика о необходимости памятника. Сразу возникла альтернатива – установить отдельные мемориалы по вероисповеданию или единый памятник тем иркутянам, которые здесь лежат. В этой дискуссии были сосредоточены все противоречия и города, и России.

Здесь сохранился памятник одному из двух братьев Поджио, Иосифу, памятник Загоскину. Сам принцип – сохранить могилы и памятники только тех людей, которые заслужили место в истории, – очень спорный. И надо сказать, принцип, что история значит больше, чем люди, – не советское изобретение.

Третье место, куда мы направляемся с Рожанским, тоже соединило в себе черты символа личной истории и города. Делаем остановку на улице Желябова, напротив нарядного здания, хорошо известного всем  иркутянам.

– Дом Второва, который традиционно называют Дворцом пионеров. Как и для многих, кто вырос в Иркутске во второй половине XX века, для меня это место, в котором проходила жизнь более интересная, чем в школе. 

– В каких кружках вы занимались?

– Было ученическое общество «Знание». Ходил несколько лет в кружок международников, по сути – современной истории. Интересовался политикой, международными отношениями. Занятия вели, как правило, преподаватели университета и студенты под руководством преподавателей. Это был реальный контакт с университетом, который давал представление, кто там учится и чему, без всяких лекций по профориентации. На исторический факультет я шёл, уже зная конкретных людей и желая с ними общаться. 

Ещё был замечательный астрономический кружок, в который я пошёл записываться в шестом классе – но он, правда, проходил не здесь, а в обсерватории – и меня не взяли, потому что тогда был свой «комендантский час». В 60-е годы астрономия и всё, что связано с космосом, очень увлекало. Это накладывалось на интерес к географии, в которой я чувствовал себя тогда, да и сейчас, может быть, более уверенно, чем в истории. 

Посмотрите на дворец. Для меня дом Второва – метафора Иркутска в камне. Тут как раз хорошо видно, насколько цельным и гармоничным может быть здание, которое свело в себе признаки разных стилей, отголоски эпох, которые органично переплетены. Рядом мы видим представителей других стилей: классицизм, чуть дальше – конструктивизм, советский «неоклассицизм». Все эти здания находятся в диалоге с домом Второва. Он настолько организует пространство, что создаётся ощущение не эклектики, а единого и разнообразного города. И для Иркутска это очень естественно, по природе своей это город, где многообразие может складываться в единый ансамбль.