Так должна была начинаться сегодняшняя «Иркутская история», и, когда её первый абзац был написан, раздался звонок от Ирины Владимировны Ивановой: «Я – внучка Ивана Сергеевича Фатеева и хочу передать вам материалы из его архива».

Так в минувшие выходные и попали ко мне документы, один из которых публикуется сегодня. Не могу отказаться и от пересказа беседы с самой Ириной Владимировной.

Протапливал комнату собраниями сочинений

– Об архиве Ивана Сергеевича Фатеева я узнала лишь после смерти мамы, а она обнаружила его, разбирая бумаги после смерти бабушки. 

– О них никогда не говорилось?

– Никогда. Но всё бережно сохранялось. Хотя казалось, документы были обречены: в феврале 1938 года, сразу же после ареста дедушки, в его кабинете поселился следователь НКВД Новиков – тот самый, что завёл на него дело. В дровяник он не ходил, а протапливал комнату собраниями сочинений и бумагами из шкафа. А в один из дней прислал двух младших по званию – и к его возвращению в кабинете стало очень жарко. На другое утро комнату, как всегда, опечатали, но мой отец забрался через окно и вынес оставшиеся документы.

– Обошлось?

– К счастью, Новиков был отправлен в командировку, вместо него въехали два других сотрудника НКВД. После он вернулся и жил вместе с братом-студентом. Бабушка, Мария Арсеньевна Фатеева, писала в прокуратуру сдержанные, но очень жёсткие письма, по пунктам перечислявшие все нарушения законодательства, но ответом стала лишь коротенькая информация, что Иван Сергеевич умер от… клещевого энцефалита. Бабушка нашла в себе силы и прожила ещё тринадцать лет, поддержав не только детей, но и нас, внуков. Последние месяцы она провела сидя в кровати, но каждое утро просила принести ей таз с холодной водой и, умывшись, надевала свежую блузку с галстуком и брошью «Камея». 

Дал слово вернуться в Сибирь

Семья Фатеевых в ноябре 1930 года

– Имя Марии Арсеньевны Фатеевой встречается в газетах за 1907 год: о ней пишут как об активнейшем члене правления местного общества «Просвещение». Она была иркутянка?

– Да, дочь первого правителя дел Восточно-Сибирского отдела императорского русского географического общества. Но с Иваном Сергеевичем они познакомились и поженились не здесь, а в Москве, после окончания дедушкой университета. В Иркутск вернулись уже со старшей дочерью на руках. У бабушки было много родственников в Костроме, туда же переехал её отец, и Ивану Сергеевичу, безусловно, нашлась бы работа, но он ещё несколько лет назад дал себе слово непременно вернуться в Сибирь. Дело в том, что Ивана Сергеевича бесплатно обучали в иркутской гимназии, а начиная с третьего класса обеспечивали репетиторством, так что он зарабатывал 10–25 рублей ежемесячно. И на первое время в московском университете иркутская гимназия выделила ему стипендию, а затем передала студента Фатеева на попечение столичного общества взаимопомощи учащихся сибиряков. 

– Современники вспоминают Фатеева как чрезвычайно спокойного, добродушного человека – и в то же время он подписывал оппозиционное «Восточное обозрение», а с началом реакции в числе первых попал в тюрьму. Чем объяснить его близкую связь с иркутской политической ссылкой? 

– Лично для себя я нашла простое, бытовое объяснение. Дело в том, что Иван Сергеевич, сын крепостного и крепостной, на шестом году жизни остался полным сиротой и выжил исключительно благодаря политссылке. Мама его умерла по дороге на Амур, где надеялась найти лучшую долю, и чужие люди, похоронив её, отдали мальчика старому холостяку ссыльному. В его доме оказалась отличная библиотека, и, едва научившись читать, дедушка так погрузился в неё, что после легко выдержал вступительные экзамены в гимназию. Кстати, все дети Ивана Сергеевича получили хорошее образование. Моя двоюродная сестра долго хранила золотую медаль своей матери, но в трудное время её всё-таки пришлось «съесть». 

Один поклонник – красный, другой – белый

– А сохранилась ли фамилия Фатеевых? 

– Увы, нет. Сын Ивана Сергеевича умер в десятилетнем возрасте, мой брат – в 1944-м. А вот девичью фамилию моей матери, Каппель, до сих пор носят московские родственники. С их помощью я и составила родословную по этой линии. Мой дедушка, двоюродный брат известного в Иркутске генерала Каппеля, также был военным, но служил в Прибалтике. Он взял в жёны мою бабушку, выпускницу консерватории Марию Николаевну Пригоровскую, и у них было двое детей, а во время третьих родов бабушка умерла. Маму с братом после этого увезли в Петербург и определили в Ксенинский девичий институт и кадетский корпус. После октябрьского переворота директриса института эвакуировала нескольких воспитанниц (в том числе и мою будущую маму) в Симбирск, устроила в гимназию, но и здесь их настигла гражданская война. У мамы, в ту пору семнадцатилетней барышни, оказались два поклонника гимназиста, один из которых объявил себя белым, а другой – красным. Когда к городу начали подступаться красные, белогвардеец предложил ей уехать вместе, но она не решилась. Тогда красный предложил «политический брак», чтобы спрятать за ним ставшую опасной фамилию – и в одночасье мама превратилась из Каппель в Гельд. Уже в Иркутске мамин муж встретил свою «неполитическую» любовь – и мама отпустила его. Но и долгие годы после этого он заезжал в наш Фатеевский дом, дружески общался со всеми, а мне дарил дефицитные тогда цветные карандаши. 

Приданое от института

– До 1937 года мама переписывалась и со своим братом, Владимиром Васильевичем Каппелем: он ушёл из России с белочехами и продолжил учёбу уже в Европе. После ареста дедушки за границу больше не писали…

– А откуда арестовали Ивана Сергеевича? 

– Из флигеля дома № 35 по улице Карла Маркса, где я живу до сих пор. Дедушкину семью вселили сюда в 1918-м, после того как во время боёв сгорела их квартира на набережной Ангары. У Ивана Сергеевича и Марии Арсеньевны Фатеевых было четверо детей, и когда они обзаводились семьями, то не съезжали, а оставались здесь, во флигеле: у бабушки с дедушкой был очень мягкий, уживчивый характер. Помню, папа после работы мыл руки и сейчас же бежал к бабушке в комнату. Когда она умерла, он также торопился от умывальника – и останавливался на полпути…

 Сейчас в нашем флигеле коммуналка, но я рада, что в дедушкином кабинете живут уже не родственники следователя Новикова, а совсем другие, не причастные к этой истории люди. Рада, что в общей столовой остаётся высокий Фатеевский буфет и что я могу здесь пить чай и показывать внучке Лизе фотографии, письма и даже кусочек покрывала со штампом Ксенинского девичьего института, полученного в приданое её прабабушкой, Верой Васильевной Каппель-Фатеевой. 

Под перекрёстным огнём 

(публикуется впервые)

«В комиссию Иркутской городской думы по расследованию событий 8–16 декабря 1917 года от городского юрисконсульта присяжного поверенного Ивана Сергеевича Фатеева, временно живущего в Знаменском предместье, в Трапезниковской школе, в квартире директора.

Ввиду сообщения комиссии к гражданам о сообщении ей сведений о грабежах, поджогах, имевших место в Иркутске с 8 по 16 декабря 1917 года, и об убытках, причинённых гражданам за это время междоусобною войною Иркутского гарнизона, сообщаю: 8 декабря, после заседания Окружного суда, где я выступал по городскому делу, зашёл в городскую управу, где получил жалованье в сумме 360 руб., и справился, не предвидится ли сегодня какое-нибудь выступление местного гарнизона: ещё в суде я слышал, что на понтонном мосту стоит пушка. Получив ответ, что на 7 часов назначена Дума, которая, кажется, будет разогнана, я пообещал прийти вечером. 

Возвратившись домой, я около 2-х часов дня услышал от детей, что от понтона идёт много солдат. Действительно, у ворот нашей квартиры стояли густой цепью солдаты. Прочтя на воротах дощечку с моим именем, они сказали, что арестуют меня, и это слышал мой сын. Началось томительное ожидание всей семьёй появления в квартире солдат. Приблизительно к 2.30 среди солдат сделалось какое-то движение, часть их отбежала, а часть заскочила в наш двор и рассыпалась. Сейчас же послышались выстрелы, стреляли пачками. Около 3-х часов возвратился по Баснинской из лавки один из членов семьи и сказал, что на углу Баснинской и Набережной лежит убитый солдат. Когда перестрелка несколько ослабела, мы выбежали на улицу и закрыли ставни и калитку. После этого одиночными выстрелами прострелили окна выходивших на улицу кабинета и спальни. Пришлось укрываться в других комнатах, выходивших во двор и защищённых матрасами и шубами. Так прошла ночь, стрельба ни на минуту не утихала. Всякий визг открываемой нами двери в кабинет и спальню вызывал залповую стрельбу, как будто кто-то прислушивался к малейшему шуму внутри дома. К ней присоединился ещё и обстрел дома пулемётами, работавшими то с одной, то с другой стороны, и, наконец, разрывы шрапнелей во дворе и над крышей. Под таким интенсивным огнём мы просидели 9 и 10 декабря, а в ночь с 10 на 11 декабря вынуждены были скрыться в подполье: впечатление было такое, как будто стреляют в комнатах. Особенно тревожно проходило время вечером 12 декабря, когда начались массовые пожары. Минут за десять до 4-х часов утра 13 декабря мы услышали страшный толчок и сотрясение всего дома, посыпалась земля… Мы сделали разведку, и оказалось, что коридор, соединяющий столовую с передними комнатами, разрушен и валит удушливый дым. Выскочив во двор, мы прошли в училище слепых и здесь через полчаса крика и стука под пулями были пущены в помещение. Я имел возможность наблюдать, как жарко со всех сторон горела моя квартира. Имущество застраховано не было. Из вещей успели захватить с собой три одеяла, старое пальто, два полотенца, служившие белыми флагами, и 7 чайных ложек. Всё же остальное имущество, огромная ценная библиотека, собиравшаяся 26 лет, свои и чужие деньги и документы, в том числе векселя, долговые расписки, исполнительные листы, расчётные и сберегательные книжки, купчие крепости, – всё моё делопроизводство по адвокатским делам, делопроизводство жены моей сделалось добычей огня. 

13, 14 и 15 декабря я со своей семьёй, кухаркой и горничной провели среди слепых воспитанников и беженцев из расстрелянных и разграбленных квартир, принадлежащих тому же училищу. 16 декабря, во время перемирия, все слепые и беженцы (118 человек) по распоряжению Военно-революционного комитета были эвакуированы Красным крестом в Трапезниковскую школу Знаменского предместья, где я с семьёй из-за отсутствия квартиры нахожусь и в настоящее время.

Присяжный поверенный И.С. Фатеев, г. Иркутск, января 12 дня 1918 г.»