– Нескучная у вас жизнь. То вы ловите преступников, то защищаете их. То вас самого объявляют в розыск как особо опасного преступника.   

– Да я как был ментом, так и остался в душе ментом! За время работы в прокуратуре и милиции имел 60 поощрений и наград за раскрытие тяжких преступлений и задержание опасных преступников. И когда я ушёл в адвокаты, менталитет у меня не изменился. Я и сейчас за то, чтобы преступник получил наказание. Хотя оправдательные приговоры в моей адвокатской практике были. И, к сожалению, не могу похвастать, что они вынесены невиновным людям. Но причиной оправдательного приговора обычно становятся ошибки следствия, нарушения процессуального закона. По сути, я исправляю эти ошибки, защищаю закон. Однако не стану добиваться полного оправдания убийцы. Никогда не буду защищать наркодилера или человека, который изнасиловал ребёнка. У меня есть принципы.

– Как вы стали адвокатом?

– Ну, можно сказать, с помощью воров. После того как меня выгнали из милиции, я никуда не мог устроиться. В нотариусы идти не хотелось, хотя работа денежная. Я ведь десятки лет имел дело с криминальным миром, лиши меня этого – и я, наверное, как рыба без воды, засох бы. Решил пойти хотя бы в адвокатуру. Но туда принимали в то время простым голосованием членов юридической консультации. И ни одна консультация в Иркутске меня не взяла. Вот иду я по Центральному парку горем убитый, а навстречу мне три знакомых вора – я их садил в своё время. «Ты чего, Герыч, такой грустный?» – спрашивают. Я говорю: «В адвокаты не берут». – «Мы это уладим». Через несколько дней мне позвонили домой и пригласили на работу в юрконсультацию. 

Но если бы меня не выгнали из милиции, я бы, конечно, до последнего трудился сыщиком. Быть опером в уголовном розыске – это всё, чего я хотел в жизни. Когда я возглавлял подразделение по раскрытию имущественных преступлений, оно было не только самым боеспособным в нашем УВД, но и одним из лучших в стране. Нас не раз направляли в другие регионы – помочь коллегам организовать борьбу с карманниками. Я даже шулеров-картёжников садил – всего два таких уголовных дела было в Советском Союзе. А гадалок вообще никто не мог привлечь к уголовной ответственности – очень трудно доказать вину. Но я смог представить систему доказательств – это было первое дело в стране по гадалкам. 

У меня в подразделении работала совсем зелёная молодёжь, только что со студенческой скамьи. Я сам набирал ребят – и они росли на глазах. Достаточно назвать фамилии тех, кто начинал милицейскую карьеру под моим руководством: генералы Александр Россов и Олег Андреев, ещё недавно возглавлявшие ГУВД области и Восточно-Сибирское транспортное УВД; полковники Александр Эдельман, Раис Мазитов, Роман Биктимиров. Все мои ученики позднее занимали серьёзные руководящие должности в органах внутренних дел. Сам же я в середине 1980-х годов уехал работать в Москву, меня пригласили на должность старшего оперуполномоченного в Главное управление уголовного розыска МВД СССР. Там я курировал две союзных республики и несколько областей. Мне уже предложили возглавить уголовный розыск в Тюменской области. Но вместо этого неожиданно командировали обратно в Иркутск и уволили из органов.

– За что всё-таки уволили?

– Причины мне не потрудились объяснить. Помню, прилетел в Иркутск, выхожу из самолёта и вижу – меня берут под наблюдение. На следующий день встречаюсь с начальником областного УВД Луценко у него дома. Он мне знаками показывает, что наш разговор прослушивается. Вскоре и он оказался без работы.

«Восточка» не раз писала о «чёрном» полковнике Сванидзе из МВД СССР, благодаря которому была уволена по дискредитирующим причинам чуть не половина иркутской милиции. На самом деле комиссия приезжала в область по мою душу, остальных «зачистили» попутно. А в отношении меня было возбуждено уголовное дело. Я позже с ним ознакомился. 13 томов! Чего только мне не вменяли: взятки, оружие, наркотики и т.п. Искали мой архив: думали, что я веду картотеку на работников обкома и горкома партии, собираю на них компромат. Я благодарен прокуратуре, которая позднее проверила все сигналы, поступившие на меня в комиссию Сванидзе. 

А подоплёка всех этих инсинуаций была в том, что прокуратура РСФСР расследовала тогда громкое дело по оборотням в иркутской милиции – речь шла о взятках с торговцев цветами на Центральном рынке. Подозревали, что это я своё начальство сдал. 

– Вы на самом деле изобличили коррупционеров-начальников?

– Ну, в какой-то мере и я к этому руку приложил. Крепко меня тогда взяли в оборот. 

Наружное наблюдение работало сутками. Я ведь сам опер, понимал, что происходит. Тогда ещё и уголовное дело в отношении меня не было возбуждено, а пасли так тщательно. Я решил бежать, потому что был уверен: меня посадят. Если не убьют. Когда я исчез, Сванидзе утром 14 обысков одновременно провёл в разных местах, но обнаружить меня не удалось. Цыгане помогли, спрятали в доме, который был снаружи заколочен. Меня туда провели через лаз под домом. А через три дня вывезли за город, и я сел на поезд – раньше ведь паспорт не требовался, чтобы купить билет. 

– И долго вы были в бегах?

– Три года. Хорошее было время, кстати. Сейчас с удовольствием вспоминаю. Лежишь, бывало, на травке, солнышко светит, птицы поют. И никаких забот. Жил на рубль в день.         

– Конечно, тогда ведь булка хлеба 16 копеек стоила. Но рубль тоже надо было где-то раздобыть. 

– Я иногда подрабатывал. Например, учил русскому языку за кусок хлеба. Я ведь скрывался в основном на Кавказе и в Средней Азии. Бывало, что и воровал. Раз в магазине, помню, кусок масла украл. Но чаще в столовых тащил с тарелок куски, которые оставляли посетители. А то стоял с протянутой рукой возле храма. Хорошо подавали. Передвигался по железной дороге в общих вагонах. Знакомился с попутчиками, потом останавливался у них.

– И не боялись, что поймают?

– Да ведь я знаю, как у нас ищут, сам возглавлял отдел по розыску. Первым делом я оборвал связь с родными. По закону того времени их, кстати, посадить могли за то, что не донесли на меня. Я понимал, что за матерью, за родственниками в Ленинграде установлено наблюдение. И поехал в те края, где никогда до этого не бывал и никого из знакомых встретить не мог. Жил по своим подлинным документам. Когда меня останавливал милиционер и просил показать паспорт – пожалуйста. Хотя за спиной висел плакат «Их разыскивает милиция» с моим портретом, где было написано, что я очень опасен, вооружён. Разумеется, никакого оружия у меня не было. Я в бытность работы в уголовном розыске на задержание-то оружие никогда не брал. Боялся попасть в человека, который мог оказаться невиновным. И своим подчинённым всегда говорил: «Вы профессионалы, вот и задерживайте профессионально, без стрельбы».

А когда я был в бегах, то старался чтить Уголовный кодекс – зачем мне лишняя статья по подлогу документов или хранению оружия? 

Иногда наведывался в родные края. Раз еду в автобусе, а мужик рядом читает газету «Советская молодёжь». Я увидел свою фамилию. Там была статья Владимира Карнаухова «Подполковника никто не видит». Я газету нашёл, прочитал: статья реабилитирующая. Ну, думаю, заманивают меня в ловушку. Но всё-таки узнал, кто ведёт моё дело, и позвонил следователю. Оказалось, что дело в отношении меня передано из Москвы в Иркутск, а главное – снят арест, который был наложен заочно. Старший следователь прокуратуры Виктор Акимович Ермак, честнейший человек, допросил меня и тут же при мне звонит в обком КПСС заведующему отделом административных органов Юрию Яковлевичу Чайке: «Как прекратить дело по Шевелёву?» «По закону», – отвечает будущий генпрокурор. А я был готов на всё, лишь бы наконец прекратили дело, пусть хоть по нереабилитирующим обстоятельствам. Сколько можно бегать от каждой милицейской машины!        

– Как коллеги встретили ваше возвращение в милицейские ряды?

– Я долго не мог восстановиться на работу в милиции. Пришёл на приём к начальнику УВД области генералу Титаренко. Он говорит: «Изучил я твоё личное дело, благодарностей много, взысканий нет. Но ты не ровно работал». Я сказал: «Спасибо. Всё понятно». И направил заявление на имя министра внутренних дел с просьбой восстановить меня на службе. Написал заодно, что могу указать местонахождение трёх убийц, которые были в розыске за Москвой и Красноярском. Приехали из министерства три полковника разбираться со мной. У меня до сих пор кассета лежит – я записал нашу беседу, потому что никому тогда не верил. Они мне прямо сказали: «Тебя никогда не восстановят в милиции». Кстати, и убийц, которых я выдал, никто задерживать не стал – это полковникам было неинтересно. 

Но я всё-таки восстановился, и помог мне первый секретарь Иркутского обкома КПСС Владимир Иванович Потапов. В это время началась перестройка, и я вошёл в неформальное движение. В Академгородке был клуб гражданских инициатив, куда мы приглашали партийных и советских  деятелей, крупных руководителей, из зала им задавали вопросы. Я активно в этом движении участвовал, часто вёл собрания. На встрече с Потаповым зал был битком. И кто-то из зала задаёт вопрос: «Почему Шевелёва не восстанавливают в органах?» Потапов объясняет, что к нему по этому вопросу никто не обращался. Вот я и обратился к нему после собрания. Через неделю за мной присылают машину. В кабинете Потапова сидит Титаренко. «А вы знаете, что он говорит на митингах?» – спрашивает генерал у Потапова. Тот рассмеялся. «Я-то, – говорит, – знаю, потому что на митинги хожу. А вот тебя что-то ни на одном митинге не видел». Титаренко ссылается на министра: мол, пусть дадут команду сверху. Владимир Иванович тут же набирает по прямой телефонной связи министра внутренних дел СССР Бакатина, и тот обещает меня восстановить. После этого меня приглашают в УВД и предлагают должность помощника дежурного в медвытрезвителе. «Боюсь, – говорю, – что не справлюсь». Попросился на рядовую должность в уголовный розыск, в любой райотдел. Мне говорят: «Если коллектив не будет против». Но коллектив оказался против – думаю, сотрудники получили соответствующее указание. В конце концов, взяли меня в Куйбышевский РОВД следователем, их тогда сильно не хватало. Но работал я в райотделе недолго: меня вскоре избрали депутатом сразу двух Советов народных депутатов – городского и областного. И как только Советы были ликвидированы, меня тут же уволили из милиции. На сей раз окончательно. 

– За что вас так не любили сослуживцы?

– Меня, например, на собраниях прорабатывали за то, что я выступаю на митингах «не так». Спрашиваю: кто меня слушал на митингах? Ни одной руки в зале не поднялось. А что я такого говорил на митингах? Я всего лишь критиковал власть. Как и все сотрудники, только вслух. Наверное, я чересчур этой критикой увлекался, сейчас сожалею. Выглядел как сумасшедший. Выдвинули, например, кандидатуру Говорина на пост председателя горисполкома. Я выхожу на трибуну: «А что такого сделал Борис Александрович для города? Он занимался коммунальным хозяйством. И в чём его заслуги?».

– Когда вы работали в милиции, на вас коллеги написали жалобу в «Восточку». Суть в том, что вы помогали своим стукачам избежать уголовной ответственности, когда их ловили за преступления.  

– Помогал. И мне сослуживцы не могли простить того, что у меня все агенты были на свободе и я о преступлениях знал больше, чем они. Ко мне шли с информацией, потому что знали: я своего агента никогда не посажу. Деньги на агентурную работу выделялись мизерные. Да преступники такими суммами часто ворочают, что сами могут милиционера содержать. Сейчас для тех, кто помогает раскрыть тяжкое преступление, существуют и программа защиты свидетелей, и положение о сделке с правосудием. А раньше ничего подобного не было. Зачем преступник будет помогать оперу, если ему от этого никакой выгоды? Агентурная работа очень сложная. В милиции много таких оперов, кто проработал много лет, а преступника за руку ни разу не ловил.

– Что он тогда делает в милиции?

– В кабинете сидит. А на меня в своё время коллеги жалобу писали в обком партии, что я в отпуск не хожу. Действительно, не ходил. И в субботу-воскресенье куда-нибудь в Черемхово уезжал – карманников на рынке ловить. Мне это было интересно.

И тех, кто помогал мне ориентироваться в криминальном мире, я не сдавал ни при каких обстоятельствах. Вот ко мне приходит агент и говорит: «Георгич, хочешь раскрыть нападение на инкассатора? Могу всё рассказать, но я сам в этом деле участвовал». И благодаря агенту я раскрывал преступление, брал главаря с поличным, находил оружие и  похищенные деньги. Но за эту помощь давал агенту возможность скрыться. А если его сдавал подельник, помогал ему другими путями, иногда и неправедными. Но зато всегда мог в глаза человеку смотреть.

– Вы говорите о стукачах, к тому же преступниках, как о людях, заслуживающих уважения. 

– Меня иногда агент спрашивал, что я думаю о нём. Ведь он ест со своим товарищем из одной миски и предаёт его. И я не мог ему ничего ответить. Ну, можно ли уважать предателя? Но всё же я ценил тех, кто помогал мне в раскрытии преступлений, – они это знали. У каждого ведь своя дорога к предательству: обида, зависть, месть… В конце концов, когда я внедрялся в группировку мошенников, чтобы раскрыть их связи, способ обмана потерпевших, я тоже предавал тех, кто мне верил. Но я мент, у меня была на то своя причина – служебная необходимость. А вообще я уважаю людей принципиальных,  в том числе и среди преступников. В криминальной среде много таких, кто заслуживает уважения и своим высоким профессионализмом, и твёрдыми принципами.

– И кто из преступников для вас авторитет?

– Элитой преступного мира я считаю карманников. У людей этой криминальной профессии раньше было обычно по 5–10 судимостей. Среди них попадалось много квалифицированных специалистов. Моисей Юдович Соломинский, отец вора в законе Соломы, умудрялся даже совершать карманные кражи культёй – у него не было фаланг пальцев. Оттого и кличку имел Культяпый. Он был авторитетным вором, много раз сидел. Правда, в зоне работал завхозом – и это ему ставили в упрёк. Ведь те, кто живёт по понятиям, не должны ни работать, ни на трубе в самодеятельности играть – они обязаны быть отрицательными. 

– Вы были знакомы с этой семьёй?

– Да, не раз задерживал Моисея Юдовича. Последний раз мы встречались с ним незадолго до его смерти: он был уже сильно болен, я навещал его дома. Сын тогда сидел, но его отпустили на похороны. А самого Солому я знал с детства. Родители разошлись, его воспитывала мама. Она заведовала магазином уценённых товаров на улице Урицкого. В то время, когда всё было дефицитом, даже женские рейтузы, работа в торговле считалась престижной. Семья была очень обеспеченная, Володя ни в чём не нуждался. Но некоторых, знаете, с детства влечёт блатная романтика. Солома ещё подростком попадался на карманных кражах. Бывало, потерпевший его опознавал по картотеке, я шёл к его маме в магазин и говорил: «Ваш Вова украл такую-то сумму, надо вернуть человеку». Галина Исаевна возвращала деньги без разговоров, и потерпевший забирал своё заявление из милиции. Ведь если вор за руку не пойман, преступление доказать практически невозможно, а так хоть похищенное удавалось возвращать пострадавшим. 

Вообще-то я не считал Владимира Моисеевича крупным криминальным авторитетом, за ним не было особых преступлений, сидел он мало. Настоящий вор должен большую часть жизни провести в зоне. Авторитет среди тех, кто жил по понятиям, имели люди, отсидевшие по 20–30 лет. А Соломин-ский был, конечно, человек деятельный, умный, со своими принципами, но, по-моему, короновали его всё-таки благодаря маме. В то время в ту-лунской тюрьме сидел Япончик – вор в законе Вячеслав Иваньков, и его жена, когда приезжала на свидания, останавливалась обычно у Галины Исаевны. Я думаю, Япончик потому и заинтересовался Соломой.

– Что связывало жену Япончика и мать Соломы?

– Понятия не имею. Может, тут дело в принадлежности к одной нации. Мать Соломинского, кстати, была еврейкой, а не цыганкой, как вам сказал в интервью  Александр Эдельман. Он перепутал: это Марина, вдова Владимира Моисеевича, цыганской национальности. Я её родителей тоже хорошо знал. Богатая семья, у них в Рабочем коттедж большой, очень красивый. За вора в законе выходить замуж в некотором смысле выгодно: после его смерти вдове пенсию выплачивают из общака. И Марине была начислена пенсия 500 долларов. Солому убили в Москве, и преступление до сих пор не раскрыто. Вообще, воры живут, пока сидят. На воле их быстро убивают. 

– А к Соломе вы «в гости» не ходили?

– Мама ему купила квартиру в Ленинграде, и в Иркутске у него была квартира в районе площади Декабристов, на улице Энгельса. Там я у него бывал. Как-то, смотрю, на тумбочке лежат наркотики. Но я не стал его из-за этого задерживать, конечно. Он наркоманом был, а это ведь болезнь. А как Соломинский в зоне сидел, мне товарищ рассказывал, Виктор Шкуратов. Он сыщиком у меня в отделе работал, а потом возглавлял отдел в исправительно-трудовом управлении. Приехал он проверять колонию № 6. Навстречу Соломинский. Все заключённые в робах, а этот в дорогом спортивном костюме. Вор и сыщик, конечно, хорошо друг друга знали. Соломинский к нему: «Витя, привет!» А тот: «Какой я тебе Витя! Я тебе гражданин начальник». И начальнику колонии попало за то, что у него вор в таких шикарных условиях живёт: сейф в «хате» стоит, а в нём коньячок.    

Сам же я встречался в зоне с другим вором в законе – Сергеем Бойцовым. Ездил к нему в ульяновскую тюрьму перед освобождением. Он на меня произвёл очень приятное впечатление, я его зауважал. 

– За что, интересно?

– За интеллект, например. Я спросил, нет ли у него каких-нибудь просьб. «Есть, – говорит, – выпиши мне, пожалуйста, газеты и журналы». Редко адвоката об этом просят. Мне, как старому оперу, очень интересно было его мировоззрение узнать, взгляды, характер. Вот он, конечно, настоящий вор, достойный короны. Ни разу даже на троллейбусе, на трамвае не ездил. 

– Почему? Предпочитал на иномарках кататься?

– Да сидел всю жизнь. С 15 лет за решёткой. Первый срок получил за кражу, а потом пошло-поехало: хулиганство, организация массовых беспорядков, нанесение тяжких телесных повреждений со смертельным исходом. Он был очень принципиальный человек, не терпел беспредела. Когда прибыл в иркутскую тюрьму, например, к нему обратились с жалобой на заключённого, который всех терроризировал. Бойцов попал к нему в камеру и убил – чтобы не безобразничал. В Новосибирске ему добавили срок за то, что он не подчинялся администрации: включал ночью магнитофон и т.п. Мне Бойцов показывал фотографию, сделанную в московской тюрьме. К нему там приходили воры в законе. На снимке они сидят  в камере за накрытым столом, коньяк распивают. А после освобождения его очень скоро  убили. Таких влиятельных противников, как Боец, проще, конечно, убить, а потом устроить пышные похороны. 

– Вы несколько лет защищаете одного из самых опасных, по мнению правоохранительных органов, ингушских авторитетов Потиева. По-моему, это не вяжется с заявлением, что вы остались в душе ментом.  

– Мики мне очень симпатичен. Он принципиальный, как и Боец. Вот просидел два с половиной года в СИЗО, и из них полтора года в карцере. Этот человек ни под кого не будет подстраиваться, никогда не станет жаловаться. Но, например, зашил себе рот, чтобы никого не выдать на допросах. Не каждый на это способен. Ко мне, как к адвокату, у него была всего одна просьба: поговорить с тюремным начальством, чтобы разрешили принести половичок, на котором он пять раз в день молится. Такие люди в моих глазах достойны уважения. Даже если они преступники.