Из семьи каторжанина и «врага народа» 

– Мой дедушка по национальности швед, хотя и родом из Санкт-Петербурга. Его сослали в Сибирь как революционера, – рассказывает она. – Он отбывал наказание под Иркутском, в Александровском централе. В революцию его освободили, но возвращаться домой, в Петербург, запретили. Поэтому семья дедушки приехала к нему. Моей маме было 17 лет, когда она познакомилась с отцом. Папа был красным партизаном и даже воевал вместе с Чапаевым. Я родилась в Усолье-Сибирском. Но этого города в детстве даже не помню, потому что вскоре после моего рождения семья вернулась в Ленинград. Правда, потом мы снова переехали в Сибирь.

В тридцатые года начались репрессии, не обошли они и семью Галины Викторовны. В 1937 году арестовали папу, а через год – дедушку. Спустя несколько лет отец вернулся, дед так и сгинул в лагерях. Когда Галине исполнилось 15 лет, она пошла работать в швейную мастерскую «Игла», которая находилась на улице Урицкого. Днём работала, вечером училась в школе. К началу войны девушка окончила первый курс медицинского института.

Началась война, и Галину вместе с подругами отправили на лесозаготовку. Условия работы были ужасными. Девушки пешком шли за трактором из Иркутска в Тальцы на лесосплав. «Мы должны были следить, чтобы лес продвигался по реке. Увидишь «залом», доберёшься до него с пикой – и бегом на берег, чтобы не попасть в воду. Поработаем на лесосплаве, потом идём отмечаться к бригадиру. Тот сидит в палатке, ест борщ. А мы слюной захлёбываемся. Нам наварят немытую брюшину, которую в рот невозможно взять. Вот и ходим голодные. Так что, когда мне повестку принесли, я даже обрадовалась, что меня забирают оттуда», – вспоминает Галина Викторовна.

Хлеб для «птюшек»

Прежде чем приступить к меди-цинской службе, Галина окончила курсы медсестёр. «Там, где сейчас в Иркутске стоит памятник Ленину, была кирха.  В этом здании мы учились, – рассказывает ветеран. – После курсов меня отправили в госпиталь 

№ 1220, единственный в Иркутске, который входил в состав действующей армии. Он находился в здании духовной семинарии на пересечении улиц Рабочей и Декабрьских событий». Молодые девчата вывозили раненых с передовой и эшелонами доставляли в Иркутск. За три года службы Галина Викторовна спасла десятки солдат после самых страшных сражений второй мировой.

Страшнее всего было на Курской дуге. «Мы переносили раненых в американские «студебеккеры», чтобы потом погрузить их в эшелон. Я только собралась тащить раненых, у меня их было трое, как увидела, что дорогу к машинам нам отрезали немецкие мотоциклисты. Сначала я услышала рёв мотора, потом в нескольких метрах от себя увидела и самих немцев. К счастью, они нас не заметили. Так мы попали в окружение. Делать нечего, пришлось раненых тащить в болото, где прятались трое суток, пока немцев не отбили. Только потом смогли прорваться к нашим машинам».

Одна поездка на фронт занимала не меньше двух месяцев. Эшелоны подолгу стояли на запасных путях: в первую очередь пропускали поезда с пополнением, оружием и провизией для фронта. Обратно эшелоны, заполненные ранеными, продвигались быстрее. «Бывало, раздаём больным кушать, хлебушек выносим, а они отдают его «птюшкам» – так раненые называли голодных женщин и детей, которые бежали за вагонами. Большинство солдат просто так выбрасывали хлеб в надежде, что кто-то точно так же поможет их жёнам и детям. Но были и такие, кто еду продавал. До сих пор не могу забыть вереницы женщин, за-пряжённых в повозки. На своих плечах они везли вещи и детей. Женщины бежали вдоль дороги, бежали от голода», – не может сдержать слёз Галина Викторовна. 

Не все спасённые на поле боя солдаты доезжали до Иркутска. Галина Викторовна рассказывает, что половина раненых умирала по дороге. Ведь максимум, что могли сделать медицинские сёстры, – наложить гипс на рану. «Врачей с нами не было. Наложишь гипс, например, на раненую руку. Через некоторое время смотришь – рука начинает раздуваться. Мы проделывали в гипсе окошечки, вставляли дренаж. Только этим могли помочь, – продолжает рассказ ветеран. – Если раненый умрёт, деть его некуда. В простынку его завернёшь, к стенке подвинешь, а сбоку сама спишь. И так пока не доедем до станции». 

В скудном арсенале медицинских средств была древесная сера, которую сейчас используют только как жвачку. В годы войны серу прикладывали к ранам  – считалось, что она хорошо вытягивает гной. «Ребята снимали серу и меняли её на гомыру или водку. Раненые бросали женщинам, которые приходили к вагонам, резиновые грелки, те в них наливали алкоголь и возвращали солдатам», – говорит Галина Викторовна. 

«Кого мы не успели вытащить, остались в шлюзе»

– После приезда мы не уходили домой по трое суток. Приедем в госпиталь, привезём раненых. Сначала на сортировочную, каждый раненый держит в руке историю болезни. Подходит врач, определяет, куда направить больного. Если нерв не задет –  в хирургический госпиталь. Если задет, то оставляли в нашем, нейрохирургическом. Гипс снимали круглой пилой. Порой распилишь гипс, снимешь его, а там уже черви белые, промываешь рану перекисью водорода, забинтовываешь. Сейчас наркоз дают врачи-анестезиологи, а тогда их не было. Мы, медсёстры, сами давали наркоз. Надевали больному специальную маску, клали на неё марлю в несколько рядов и капали эфир. Только нужно было постоянно смотреть за зрачком. Если зрачок реагирует, значит, всё в порядке. Если застыл, остекленел, значит, передозировка, нужно дать пациенту вдохнуть свежий воздух». 

Галине Викторовне часто не дают покоя воспоминания, связанные с Кёнигсбергом. «Получилось так, что в окрестностях города находились шлюзы, в них и загнали немцы наших солдат, среди которых было много раненых. Мы пробирались к этому месту и слышали, как в громкоговорители на ломаном русском языке немцы объявляли: сейчас мы откроем шлюз и всех вас затопим. В шлюзе были маленькие окошечки, через них мы и стали вытаскивать раненых. Те, что были внизу, помогали вы-

браться остальным. Я не знаю, сколько мы их вытащили, слышу – гудок. Значит, пора возвращаться к машине. Кого мы не успели вытащить, остались в шлюзе. Что с ними стало, я не знаю до сих пор». 

«Его маленько подлечили и отправили в Монголию, на сенокос»

Так случилось, что среди раненых, которых Галя спасла в Кёнигсберге, был её будущий муж Владимир. «Он лежал в нашем госпитале. Его маленько подлечили и отправили в Монголию, на сенокос. Война ещё не кончилась. Помню, однажды я собиралась на вечернее дежурство, вижу, он идёт к нам домой. Длинный-длинный – два метра три сантиметра росту. Я не ожидала, что он придёт. Минут 15–20 посидел и ушёл. Был 1945 год, в Иркутске только пустили первые трамваи. Он сел на трамвай и поехал на вокзал. Володя в госпитале признался мне в любви. После контузии он заикался, почти перед каждым словом говорил «и»: «И-Галя, и-нам надо с тобой поговорить и-серьёзно. Я завтра и-уезжаю. А ты всё и-смеёшься». Он, конечно, мне нравился. Он был симпатичный. Главное, порядочный. Потом он уехал, мы ещё год переписывались. В 1946 году он прислал мне вызов, и я поехала к нему в Запорожье». 

Многих своих раненых Галина Викторовна помнит по именам. Среди них были и те, кто, выписавшись из госпиталя и уехав домой, ещё долго слал ей письма с признаниями. «У меня был один раненый, Серёжа Хлопяников. Он мне писал: «Галя, есть сердце, которое любит тебя». Ещё писал один эстонец: «Калочка, дорогая, ты думаешь, у меня есть эстонская тевушка? Нету. Я тебя лублю. И мне некому варить кашу». Вот такое объяснение». 

К своему Володе Галя поехала в товарном вагоне, раньше его называли «пятьсот весёлый». «Приехала я в Запорожье, он показал, что написал обо мне в дневнике: «Говорит, что любит. Говорит, что дивчина. Но я ещё не знаю, надо проверить». 27 августа я к нему приехала, а 17 сентября мы ходили расписываться. Зарегистрировались. Ровно через девять месяцев у нас родился сын Олежка. Потом Володя написал маме в письме: «Спасибо Вам за Галю». Для него было удивительным то, что я прошла войну и осталась девушкой».

С мужем Галина Викторовна прожила 21 год. Несколько ранений, полученных на войне, не прошли для него даром: он умер через день после 22-го Дня Победы. Сын Олег стал оперативным работником, потом переквалифицировался в адвокаты, воспитал двух сыновей. Галина Викторовна так и не стала врачом, всю жизнь она проработала в системе общепита.