На дне – 2011
Они всегда рядом с нами, хотя мы так к ним привыкли, что уже не замечаем. На официальном языке бюрократии они называются «люди, попавшие в тяжёлую жизненную ситуацию», хотя мы предпочитаем пользоваться прочно вросшей в разговорную речь аббревиатурой БОМЖ (правда, не все они лишились жилья) или используем повседневное уничижительное определение «нищие». Но ведь бомжами не рождаются! «Иркутский репортёр» отправился в специализированную столовую, открытую несколько лет назад благотворительным фондом «Меценат» при участии церкви Ксении Петербургской. Но не для того, чтобы восторгаться благотворительностью сознательных членов общества, а чтобы выяснить, кто эти люди и откуда они берутся в начале второго десятилетия XXI века.
56 лет, закраина жизни…
Александр похож на потрёпанного жизнью художника, опустившегося представителя местной богемы. Тонкие черты лица, пронзительные серо-голубые глаза, сочащиеся скорбной мудростью, длинная светло-русая чёлка лезет в глаза. Дополняет имидж творца в изгнании горчичного цвета вельветовая куртка. Ему самое место в Доме актёра, с чашечкой ирландского кофе с капелькой односолодового виски – там таких каждый первый. Ему не место в столовке для нищих – первая мысль, которая приходит при взгляде на него.
Александру 56 лет, в которых нет никакого места эстетской романтике и светской жизни. Он коренной иркутянин, всю жизнь прожил в Иркутске II, там закончил восьмилетку и работал на авиационном заводе столяром-модельщиком, вырезал из листов металла обшивку для самолётов. Три года отслужил на флоте на Камчатке, где получил отметину на всю жизнь – от цинги выпало несколько зубов. Вернулся, работал по профессии до 1979 года. Судьба простого работяги: с его восьмью классами образования стало трудно осваивать всё более сложные станки с числовым программным управлением. Понижали в должности, урезали зарплату, пришлось уволиться, за что никого не винит: «Судьба-а-а!»
Семью нужно было кормить, тут ещё пацан родился, и Александр освоил кочевую жизнь железнодорожника – cтал помощником машиниста. Проработал всего год. Однажды он вернулся после месячного рейса, подстригся, сходил в баню, явился домой, свежий и красивый, а сын испугался и зарыдал – не узнал отца, забыл. Пришлось уволиться и пойти обычными стопами человека без специального образования. Промышлял разнорабочим на бакалее в Жилкино. Потом рыночек разогнали, и с тех пор он скитается без дел.
– Мне пятьдесят шесть. Для работодателей это уже глубокая старость. Сколько раз было: приходишь устраиваться куда угодно, даже простым охранником, заполнишь анкеты, всё хорошо, потом спрашивают: «Вам сколько?» – «Пятьдесят шесть…» – «Нет-нет-нет, вы нам по возрасту не подходите», – с горечью рассказывает Александр.
Так и живёт: в частном доме, пенсии не получает, подрабатывает по мелочи где придётся – у магазинов машины разгружает, старушкам дрова рубит, летом ходит на рыбалку; повезёт поймать побольше, чем нужно самому, – продаёт ангарских карасей да хариусов. Глядя на него, думаешь только об одном: ему не место в столовке для бомжей и прочих деклассированных элементов. Человеку вообще здесь не место.
Когда «Иркутский репортёр» шёл в это место, напоминающее горьковское «На дне», чудилась экзотика: довлатовские персонажи, вылезающие по утрам из коллектора теплоцентрали, одетые в живописные лохмотья и нестройными рядами ползущие на штурм Иерусалимской горы (столовая находится около реставрируемого Иерусалимского храма, с той стороны, где лестница ЦПКиО), чтобы там получить свою пайку бесплатной баланды. На деле всё оказалось гораздо прозаичнее и страшнее. В столовую для нищих ходят обычные люди, попавшие в тяжёлую жизненную ситуацию.
В центре столицы, в контакте с милицией
От великого до смешного – один шаг. От праздника до края жизни и вовсе рукой подать. Столовую для нищих зимой 2007 года открыл председатель благотворительного фонда «Меценат» Андрей Таюрский. Иркутянам он больше известен как организатор и владелец детского городка «Чиполлино», и парадокс состоит в том, что неимущие существуют рядом с детским праздником, кормятся с него – немудрёную пищу им готовят в кафе при парке аттракционов.
Уже четвёртый год каждый день ближе к полудню, когда развесёлая жизнь у детей только начинается, у проходной «Чиполлино» появляются несколько смиренного вида нищих. Их встречает послушница церкви Ксении Петербургской (находящейся на территории Ивано-Матрёнинской больницы) Анна Николаевна. Добровольных дежурных по кухне никто не назначает, они как-то договариваются между собой, приходят вовремя и на руках тащат баки с супом, чаем и вторым на «задний двор» ЦПКиО, в выкрашенный зелёной краской домик в одну комнату с тесной прихожей.
– Первое время мы страшно мёрзли, – вспоминает Анна Николаевна. – Тут не было отопления, стены промерзали до звона, а дом стоит не на фундаменте, а прямо на земле. Я на раздаче стояла на валенках, которыми в несколько слоёв устилала пол под ногами. В этом году сделали ремонт, провели отопление. Люди ходят сюда как в клуб – не только поесть, но и посидеть, погреться, поговорить…
– Матушка, воды нет – колонка замёрзла, – прерывает её один из дежурных, тиская шапку в обветренных руках.
– Господи, прими моё убогое служение, – привычно молится Анна Николаевна и опускает черпак в бак с постным супом. Меню самое простое: овощная похлёбка, разваренный рис с овощами, похожий на плов без мяса, чай и конфеты с печенюшками. Перед раздачей сидит охранник Андрей, пофамильно переписывающий пришедших – для статистики, сколько людей ходит и как часто ходят одни и те же.
– Мы специально исключили из меню мясные блюда, и не только из-за недостатка средств, но и потому, что тогда все окрестные пенсионеры будут к нам ходить. А мы всё-таки хотели бы накормить сначала тех, кому вообще больше есть нечего, – объяснил Таюрский.
– Первое время мы грузовиками сюда одежду, вещи привозили, собирали у людей, кому что не нужно. А то ведь как бывало: приходит зимой человек почти голый, без шапки, без пальто, в сандалиях. Мы его оденем, подберём вещи, а через день он опять приходит голышом – то ли пропил, то ли его же товарищи раздели, – рассказывает Анна Николаевна. – Как в яму вещи уходят. И работать очень тяжело. Казалось бы, столовая открыта полтора-два часа в день – с двенадцати и пока всех не накормим, а голова раскалывается. Знаете, как на кладбище давит обстановка, так и здесь. Иногда придут с такого сильного похмелья, что дышать невозможно.
Клиенты, конечно, не сахар – могут прийти пьяными, подраться, тут же заснуть. Не выгоняют из столовой никого, хотя были случаи, когда на драки приходилось вызывать милицию. Само помещение столовой не контролируется пристально – охранник смотрит за порядком в предбаннике, на раздаче пищи. Поэтому бывает, что приходит человек трезвый, берёт свою порцию и, как выпивоха в советской столовке, разливает под столом и выпивает. Тут же валится спать, а Анна Николаевна терпеливо ждёт пробуждения – на мороз его не выволочешь, не бросишь на улице.
Как ни странно, но уличных бомжей классического вида здесь не так уж много. Может, по природной безалаберности они просто не могут заставить себя прийти к открытию столовой в полдень. Зато много, например, людей, только что освободившихся из мест лишения свободы, – с ними нужно разговаривать очень осторожно, поскольку они могут взорваться из-за любого необдуманно сказанного им слова.
– Тут был случай забавный, – улыбается Анна Николаевна. – Приходит к нам мальчик, Алёша. Как-то подходит ко мне и жалуется, что его в столовую не пускают – бывает, что стоит очередь и те, которые освободились из тюрем, гонят других, боятся, что на всех не хватит. И ему кто-то говорит: «Я 20 лет отсидел, мне тебя зарезать ничего не стоит. Иди отсюда!» Я решила разобраться, вхожу в зал, где все едят, и спрашиваю: «Ну, кто тут 20 лет отсидел?» В углу поднимается рука: «Ну я». Потом за другим столиком: «И я!» Потом ещё несколько рук. Я в ужасе думаю: «Боже мой! Где я работаю!?»
Именно по этой причине в столовую постоянно наведываются сотрудники уголовного розыска, шерстят контингент, и были случаи, когда сразу по нескольку человек уводили с обеда под локти.
– Нам всё время оставляют ориентировки, приносят свежие, расспрашивают, не видели ли мы этих людей. Поэтому сиделый люд у нас не задерживается – поедят, отдохнут и дальше в бега, – охранник Андрей протягивает листок со смазанным ксероксной печатью портретом и заголовком «Их разыскивает милиция». – А ещё к нам часто обращаются люди, у которых дети убежали из дома или родные пропали без вести.
Маленькие трагедии
Открытие столовой пришлось на самый пик мирового финансового кризиса. Тогда в день в столовую приходило более восьмидесяти человек – еды хватало не всем. Шли в основном люди, лишившиеся работы, уволенные, сокращённые, нормальные обычные люди. О том, что самая тяжёлая фаза кризиса миновала, можно судить по записям в журнале – сейчас на обеде бывают 25-30 человек. В праздники и в морозы чуть меньше, но в эти дни от перегара в тесном помещении столовой не продохнуть. В массе своей посетители столовой ничем не напоминают спившихся и опустившихся людей.
– Здравствуйте, что-то вас давно не было видно, – наливая миску супа, обращается Анна Николаевна к очередному посетителю – высокому полному мужчине с выражением своей значимости на лице, в аккуратном, хоть и поношенном костюме и белой рубашке, – он похож на начальника гаражного кооператива или директора автоколонны.
– Так, матушка, болел я, – неторопливо отвечает тот густым баритоном. – Два месяца в больнице с аритмией пролежал.
Он уходит обедать, а Анна Николаевна вполголоса поясняет:
– Вот обычная история: уволили с работы, несколько месяцев ходил к нам, потом исчез. Через месяц опять появился – у него друг сильно болел, и он несколько недель приходил за едой с судками, носил ему, кормил. А недавно вот снова стал обедать – опять лишился работы.
Ненормально то, что в столовую для нищих вынуждены ходить молодые здоровые парни. Почти два года здесь каждый день появляется Костик – ему 26, жить негде, подрабатывает на «Шанхайке», но рассказывать о себе не любит. Одно время было много девочек из детских домов и престарелых женщин, выгнанных своими же детьми. Как-то постоянно приходила 72-летняя женщина. Была крепкая семья – муж, сын и дочь, четырёхкомнатная квартира, сама она работала в аэропорту. Сын вырос и женился – разменяли для него квартиру. Потом умер муж. Дочь вышла замуж, родились внуки, она их вырастила, а после неожиданно стала никому не нужна.
Дочь стала агитировать её переехать в дом престарелых. Тогда бабушка собрала свои вещи в несколько объёмистых сумок и ушла кочевать. Живёт на вокзале, везде передвигается с сумками – «всё своё ношу с собой», а обедать ходит в столовую «к попу» – так называют это место между двух церквей, Иерусалимской и Крестовоздвиженской.
Анне Николаевне удалось спасти одну 20-летнюю девочку – приехала из Челябинска к подруге, на вокзале украли документы, и она пошла скитаться по подворотням. Познакомилась с местными бомжами, те её приютили и привели в столовую. Тут её и заприметили, как говорит Анна Николаевна, «нерусские» – хотели затащить в сексуальное рабство. Анна Николаевна узнала, что она крещёная, увела в храм Ксении Петербургской и «передала в руки Божьи». Ещё долго приходили «нерусские» с горящими глазами и спрашивали: «Где она?» – «Господь ведает», – кротко отвечала Анна Николаевна.
Но даже в таком мрачном месте не обходится без светлых событий. За время работы столовой здесь образовались три семейные пары. Несколько месяцев назад сюда ходили две сестры, Аня и Настя. Они жили с матерью в деревне под Иркутском. Мать повесилась, и сёстры переехали в областной центр к отцу – он работал на стройке и снимал квартиру. Пока искали работу, девушки ходили обедать в социальную столовую. Здесь Аня и познакомилась с 27-летним Андреем, только что вышедшим из тюрьмы. Аня вышла замуж за Андрея, они уехали жить в Хомутово – парень устроился на стройку, Аня дома ведёт хозяйство. А Настя ходит в столовую до сих пор – она «проблемная», несколько раз попадала в милицию за драки.
Одно время приходила мама с дочкой Катей, но скоро мама познакомилась здесь с мужиком, устроилась на рынок – продаёт аксессуары для обуви, а Катю пристроили работать мойщицей посуды. Ещё был такой тувинец Марик, гроза столовки. Он бывший милиционер, отсидел девять лет и, попав в столовую, считал всех остальных не ровней себе – приходил обычно пьяный, цитировал громогласно Библию и обличал всех, что они неправильно живут. Сейчас женился, осел где-то на Синюшке, говорят, успокоился.
– Я сначала многих пыталась воцерквить, но быстро поняла, что они ничего не хотят менять в своей жизни, – сокрушается Анна Николаевна. – Вот, на стене висит Николай Чудотворец, который помогает всем, даже иноверцам. Я говорю: помолись, попроси у Господа, сделай первый шаг сам. Никто не хочет. Ни один так и не дошёл до исповеди.
Кому-то может показаться, что называть их бомжами и нищими слишком жестоко. Но они не нуждаются в нашей жалости. Они нуждаются в нашей помощи.
