Пленительные образы! Едва ли
В истории какой-нибудь страны
Вы что-нибудь прекраснее встречали,
Их имена забыться не должны.
Н. Некрасов

Потеряв чины и богатства

14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Санкт-Петербурге была произведена попытка государственного переворота с целью уничтожения крепостного права и введения конституции. 

Сегодня это событие, отразившееся на всей дальнейшей истории России, оценивается исследователями и обществом неоднозначно. Но подвиг жён декабристов, последовавших за своими мужьями в Сибирь, остаётся символом супружеской любви и верности. 

В тайных обществах, которые были организаторами восстания, участвовали несколько сот дворян. После его подавления по следствию прошло более 600 человек.  По приговору об этом деле в Сибирь на каторжную работу, поселение и гарнизонную службу были отправлены 124 человека, среди них восемь князей, один граф и четыре барона.

Жёны осуждённых получали по приговору Верховного уголовного суда и по разрешению церкви свободу от брачных отношений. Они могли снова выйти замуж или сохранить свой прежний брак. По специальному указу «родственникам, детям благородного звания и другим лицам» отправляться в Сибирь к сосланным не дозволялось, но жёны имели право добиваться разрешения последовать за своими мужьями. 

До восстания были женаты 24 декабриста. Одиннадцать женщин – девять жён и две невесты-француженки, Полина Гебль и Камилла Ле-Дантю, – в полной мере разделили с любимыми мужчинами тяжёлую участь сибирской ссылки. 

Первой из жён «государственных преступников» с просьбой о разрешении последовать за мужем в изгнание обратилась к Николаю I княгиня Екатерина Трубецкая. Ещё в 1826 году она писала: «Чувство любви к другу заставляло меня с величайшим нетерпением желать соединиться с ним». 

«Высочайшее позволение» было получено, несмотря на то что «Его величество не одобрял следования молодых жён за мужьями, – писала в своих «Записках» княгиня Мария Волкон-ская. – Этим возбуждалось слишком много участия к бедным сосланным. Так как последним было запрещено писать родственникам, то надеялись, что этих несчастных скоро забудут в России, между тем как нам, жёнам, невозможно было запретить писать и тем самым поддерживать родственные отношения». 

Иркутскому губернатору И.Б. Цейдлеру было дано особое указание: «употребить всевозможные внушения и убеждения… к  обратному отъезду в Россию». Был выработан целый список запретов и условий, соглашаясь с которым  жёны «государственных преступников» добровольно принимали жестокое наказание за совершаемый ими гражданский акт любви, милосердия и мужества. Вот основные требования, утверждённые царём и приобретавшие тем самым силу закона:

«1. Жена <…> потеряет прежнее звание, то есть будет признаваема как жена ссыльнокаторжного, и с тем вместе принимает всё, что такое состояние может иметь тягостного, ибо даже начальство не в состоянии будет защищать её от <…> оскорблений людей самого развратного класса, <…> оскорбления эти могут быть даже насильственные. <…>

2. Дети, которые приживутся в Сибири, поступят в коренные заводские крестьяне. 

3. Ни денежных сумм, ни вещей, привезённых  с собою, взять не дозволено. <…>

4. Отъездом <…> уничтожается право на крепостных людей, с ними прибывших <…>». 

Самым тяжёлым для женщин был запрет взять с собой детей. До Сибири детей не было только у  Трубецкой и Нарышкиной (её единственная дочь умерла младенцем). Остальные должны были расстаться (возможно, навсегда) со своими детьми. Многие сегодня осуждают декабристских жён за то, что они «предпочли» мужей детям. Но они рассуждали, что оставляют своих детей в сытости и довольстве на попечении любящих родственников, тогда как их мужья терпят лишения и страдания безо всякой помощи и поддержки. 

Вслед за Трубецкой в далёкий путь отправились Мария Волконская, Александра Муравьёва, Елизавета Нарышкина, Наталья Фонвизина, Александра Давыдова, Полина Гебль (в замужестве Анненкова), Анна Розен, Мария Юшневская, Камилла Ле-Дантю (в замужестве Ивашёва) и Александра Ентальцева. Подписав поставленные условия, дамы были подвергнуты унизительным досмотрам привезённого имущества. Наиболее ценные вещи и деньги изымались в губернское казначейство, и пользоваться ими можно  было только с разрешения начальства. Кроме того, декабристки должны были ежемесячно отчитываться о собственных расходах перед комендантом Нерчинского комендантского управления С.Р. Лепарским. Он был вправе задерживать суммы, присылаемые им родственниками. 

Обретая душевный покой… 

Бытовые трудности были для женщин ничто в сравнении с моральными переживаниями. Около трёх лет их супруги носили кандалы. Декабристки «видели своих мужей за работою в подземелье, под властью грубого и дерзкого начальства». По рапортам лекаря Благодатского рудника, «Трубецкой страдает болью горла и кровохарканием. Волконский слаб грудью. Давыдов слаб грудью, и  у него открываются раны». Свидания с мужьями разрешались по часу два раза в неделю в присутствии дежурного офицера. Говорить можно было только на русском языке, а в XIX веке для аристократов домашним языком был француз-ский, поэтому барышни всё время сбивались на более привычную им речь. Офицеры кричали на них, один из них даже ударил Александру Муравьёву. Но и с этим приходилось мириться…

Сложнее всего, в смысле языка, было Полине Анненковой (Гебль), ведь она приехала в Сибирь, не зная ни слова по-русски! Но она не унывала сама и поддерживала своих подруг по несчастью, её так и прозвали: «неунывающая француженка». До её приезда бывшим великосветским дамам было нелегко выживать в «сибирских пустынях». Полина, будучи простого происхождения, многому их научила. Им приходилось самим колоть дрова, топить печи, готовить еду, штопать одежду нитками из сушёных рыбьих кишок, лечиться самыми болезненными способами (например, когда у Марии Волконской воспалилась десна, не нашлось ничего лучше раскалённого на свечке гвоздя) и даже бороться с несметным количеством клопов! 

Но и в таких условиях они находили возможность для радости. Как пишет Мария Волконская, «… счастье найдёшь всюду, при любых условиях; оно зависит прежде всего от нашей совести; когда выполняешь свой долг и выполняешь его с радостью, то обретаешь душевный покой».

Поначалу, приехав к мужьям в Нерчинск на Благодатский рудник, а затем и в городе Чите декабристки селились в крестьянских избах рядом с тюрьмами.  Постепенно они стали обзаводиться и собственными домами, образуя целую «дамскую» улицу. Вместе им легче было переносить невзгоды, поэтому они сразу подружились и разменялись прозвищами. Нарышкину звали Лизхен, Трубецкую – Каташей, Фонвизину – Визинькой, Муравьёву – Мурашкой или Сашази… Эти мелочи, в сущности, ничего не значат, но определяют близость, непринуждённые отношения и полную доверенность между ними.

Несмотря на то что их жизнь в Сибири потихоньку стабилизировалась, как счастья добивались они разрешения жить в тюремных камерах мужей. Получив такую возможность только в Петровском заводе, они всячески старались украсить жизнь своих супругов. В воспоминаниях той же Волконской находим: «Каждая из нас устроила свою тюрьму по возможности лучше; в нашем номере я обтянула стены шёлковой материей (мои бывшие занавеси, присланные из Петербурга). У меня было пианино, шкаф с книгами, два диванчика, словом, было почти что нарядно».

Женщины не только заботились об уюте, но и тщательно следили за своим внешним видом. Как пишет декабрист Иван Якушкин, «дамы, жившие в казематах…, всякое утро, какая бы ни была погода, отправлялись в свои дома, чтобы освежиться и привести всё нужное в порядок. Больно было видеть их, когда они в непогодь или трескучие морозы отправлялись домой или возвращались в казематы». 

Первые дети стали появляться ещё в Чите, где декабристы отбывали каторгу после Благодатского рудника. Там появилось «четверо премилых существ, при виде которых исчезала усталость, улучшалось настроение». 

Молодые женщины учились понимать и принимать «всю ценность жизни», несмотря ни что: в Сибири у них рождалось много детей, но большая часть из них умирала. Так, Анненкова родила 18 детей, 12 из которых умерли, у Волконской родились четверо детей, двое умерли, у Трубецкой родились семеро детей, трое умерли. Переживая гибель своих малышей, Екатерина Ивановна говорила: «Если бы мы по-настоящему любили своих детей, мы бы не тосковали, когда они умирают, а радовались, что они уходят к Творцу чистыми и безгрешными. Но мы, увы, слишком несовершенны и маловерны и потому страдаем и плачем…».

Самопожертвование этих прекрасных женщин было безграничным. Вот какую историю рассказывает Зинаида Лебцельтерн о своей сестре Екатерине Трубецкой: «Однажды она застудила ноги: на свидание с мужем и его товарищами к тюремному забору она пришла в старых, изношенных, прохудившихся ботинках, потому что новые, привезённые с собой в студёные края в предвидении суровых морозов, она изрезала, чтобы сшить мужу и одному из его товарищей тёплые шапочки, прикрывающие голову от стужи, оберегающие их в забоях от падающих беспрерывно осколков руды».

Как один счастливый миг

Дамы стали «ангелами-хранителями»  не только для своих мужей, но и для всех декабристов, отбывающих наказание в Сибири. Они заботились о «материальных средствах к существованию» и о «моральной пище для духовной жизни». Они соединили родственников и друзей, взяв на себя нелёгкий труд по переписке. Каждой приходилось писать по 10, 20,  а то и по 30 писем в неделю. И это не современные короткие послания, которыми мы привыкли обмениваться по электронной почте, а большие обстоятельные «эпистолы». Как вспоминает Евгений Оболенский: «С их прибытием и связь наша с родными и близкими сердцу получила то начало, которое потом уже не прекращалось, по их родственной почтительности доставлять и родным нашим те известия, которые могли их утешить при совершенной неизвестности о нашей участи». Он же рассказывает о значении декабристок в жизни каторжан: «Прибытие этих женщин, русских по сердцу, высоких по характеру, благодетельно подействовало на нас всех; с их прибытием у нас составилась семья. Общие чувства обратились к ним, и их первою заботой были мы же: своими руками шили они нам то, что им казалось необходимым для каждого из нас; остальное покупалось ими в лавках; одним словом, то, что сердце женское угадывает по инстинкту любви, этому источнику всего высокого, было ими угадано и исполнено… Как исчислить всё то, чем мы обязаны в продолжение стольких лет, которые ими были посвящены попечению о своих мужьях, а вместе с ними об нас? Как не вспомнить и импровизированные блюда, которые приносились нам в нашу казарму…, в которых их теоретическое знание кухонного искусства было подчинено совершенному неведению применения теории к практике? Но мы были в восторге, и нам всё казалось таким вкусным, что едва ли хлеб, недопечённый рукою княгини Трубецкой, не показался бы нам вкуснее лучшего произведения первого петербургского булочника».

А вот как пишет о них декабрист А.И. Одоевский:

Вдруг ангелы с лазури низлетели
С отрадою  к страдальцам той страны,
Но прежде  свой небесный дух одели
В прозрачные густые пелены.
И каждый день садились у ограды,
И сквозь неё небесные уста
Точили им по капле мёд отрады.
С тех пор лились в темнице дни, лета…
В затворниках печали все уснули,
Но лишь они страшились одного:
Чтоб ангелы на небо не вспорхнули,
Не сбросили покрова своего…

После выхода на поселение супруги декабристов делали много добрых дел для местных жителей. Их забота и «теплота их сердец» разливались на всех окружающих людей. В абсолютно чуждой для себя обстановке декабристки смогли организовать вокруг своих семей новое для Сибири культурное пространство. Так, дома Трубецких и Волконских в городе Иркут-ске стали центрами общественной жизни. Екатерина, будучи добросердечным, набожным человеком, курировала Знаменский женский монастырь, дом её всегда был полон странниками, богомольцами, калеками, нищими. Кроме своих детей, у неё было семеро воспитанников. 

Дом Волконских был центром культуры города. Чрезвычайной популярностью пользовался салон Марии Николаевны. В него стремились попасть не только жители Иркутска, но и гости, приезжавшие из Европы. Даже генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьёв, граф Амурский, бывал здесь, несмотря на то что это был дом «государственного преступника».

Одиннадцать героических женщин разделили со своими мужьями все испытания: казематное заключение, нелёгкую участь, борьбу с обстоятельствами и людьми. Но, потеряв «чины и богатства», эти замечательные женщины сохранили честь и достоинство, воспитали прекрасных детей и, самое главное, сумели стать по-настоящему счастливыми. Как писала своим родным Камилла Ивашёва, «год жизни в тюрьме пролетел для меня, как один счастливый миг». Секрет их счастья прост: они ценили каждое мгновение, проведённое рядом с любимыми мужчинами.  Этим они дарили и неизмеримое счастье своим супругам. Князь С.П. Трубецкой говорил об этом так: «Как же я благословляю десницу Божию…, показавшую мне, в чём заключается истинное достоинство человека и цель человеческой жизни, а между тем наградившую меня и на земном поприще ни с каким другим не сравненным счастьем семейной жизни…». 

В эти дни мы вспоминаем (по словам декабриста А.П. Беляева) о «славе мужей, удостоившихся такой безграничной любви и такой преданности таких чудных, идеальных жён, и славе страны, их произрастившей». С 14 по 25 декабря проходил XXVI областной фестиваль «Декабристские вечера», посвящённый 185-летию декабрист-ского восстания и 40-летию Иркутского музея декабристов. В программе фестиваля среди прочих мероприятий – открытий выставок, лекториев, музыкальных и поэтических вечеров – была представлена композиция Е.А. Ячменёва «Она других на подвиг увлекла», посвящённая одной из этих удивительных женщин – Екатерине Ивановне Трубецкой, в исполнении иркутских артистов Ольги Шмитгаль и Александра Чернышёва. Композицию составляют переписка Екатерины Трубецкой  со своей сестрой Зинаидой Лебцельтерн, исторические справки, поэма Н. Некрасова «Русские женщины». Спектакль представлен в местах поселений декабристов – сёлах Оёк, Урик, Усть-Куда, Введенщина, а также в городах Ангарске и Шелехове.