В процессе взросления у человека изменяется чувство времени. Оно с годами ускоряется, как говорят учёные, экспоненциально – то есть чем дальше, тем быстрее. В детстве, помню, когда я, ещё юный и сопливый шкет с ободранными коленками из стандартной советской семьи (отец – врач, мать – учительница), ходил в детский садик, один год мне казался дольше кайнозойской эры. Школьные каникулы казались бесконечными – мне казалось, что летом целых полжизни длится несправедливость, когда я торчу в детском саду и с отвращением глотаю подгорелую манную кашу, а в это время мои более старшие друзья-школяры носятся по крышам и катаются на мусорной машине.

Когда я учился в школе, песня известного барда «Лето – это маленькая жизнь» была ещё лет десять как не написана. А то бы я его, барда, как мы тогда говорили, «застремал»: я-то точно знал, что лето – это целая жизнь, большая и долгая. Маленькой жизнью были шесть уроков в школе, в течение которых можно было сделать всё то, на что взрослые тратят десятилетия: вознестись и стать кумиром, сделать карьеру, влюбиться, возгордиться; потом, на большой перемене, – обед с неизменным жареным минтаем и жидким компотом; потом претерпеть падение и насмешки былых поклонников, загубить карьеру, узнать, что любимая любит другого, и умереть с разбитым сердцем, по причине чего пропустить физру и смотаться домой пораньше. 

В моей неформальной юности суток уже стало не хватать, потому что тусовки сменялись репетициями и наоборот, потом нужно было бежать на сейшн и гулять всю ночь у кого-то на флэту. Но год по-прежнему был бесконечным, хотя изменились его пропорции: лето пролетало моментально, что уравновешивалось за счёт бесконечной зимы. Я тогда работал сторожем в школе и по утрам ехал через весь город домой в промёрзшем до звона пустом троллейбусе, и пальцы примерзали к струнам гитары, и я был уверен, что это никогда не кончится. 

Во взрослой жизни всё не так. Год начинается медленно, как старый негритянский блюз. Январь, правда, по причине праздников проскакивает быстро, но дальше… Можете мне говорить что угодно, тыкать пальцем в календарь, показывать математические расчёты, но я-то точно знаю, что самый долгий месяц в году – это февраль, пустой, скучный, бесконечный месяц в ожидании весны. Жизнь начинается весной, и это вовсе не метафора. Весна постепенно отогревает физиологию людей, ускоряется обмен веществ, и вот уже из-под растаявших шуб заколосились первые робкие девичьи ножки, и мужики, тряся наливными пузцами, гордо поводят плечами и косят лиловым глазом. Общественная жизнь выходит из русла, как горные реки в то же время, и разливается по городу неуправляемым потоком. 

В этом празднике жизни лето пролетает, как дальний полустанок из окна скорого поезда, и, опомнившись, мы видим багрянец бабьего лета, которое у меня всегда почему-то ассоциируется с пенсионным возрастом: ты ещё ого-го каким бодрячком скачешь, но уже делаешь каждые полчаса незапланированные остановки, потому что даёт о себе знать одышка, ноют старые переломы, а девушки смотрят как-то странно и всё норовят уступить место в трамвае. И, медленно замирая, как тот камень, который катил Сизиф, у вершины горы, течение времени останавливается где-то в середине ноября, когда ледяной ветер начинает мести омерзительной крупой, жёсткой, как песок, а небо становится серым. 

И только где-то впереди маячит последний просвет – неуклонно грядущий Новый год. И сдаётся мне, что любой взрослый человек где-то в глубине души каждый декабрь вновь становится сопливым шкетом с ободранными коленками и отчаянно верит, что произойдёт какое-то чудо. Потому что больше надеяться не на что.