Отец Виктора Кузеванова, Яков Андриянович, служил в Великую Отечественную на Восточном фронте. И после войны остался в армии. «Мама на том же фронте была радисткой, – рассказывает сын. – Военная судьба носила их по всему СССР и зарубежью. Моя сестра родилась на Сахалине, а я в Тбилиси. В нашем подъезде в Тбилиси жили русские, украинцы, грузины, армяне, курды, осетины, евреи и татары. Огромная разноголосая коммуналка». Едва мальчик Витя успел отучиться первые классы в Тбилиси, как семья уехала в Польшу. 

– Мы жили в Легнице, на границе с Германией. Там я первый раз в жизни увидел людей, которые прошли фашист-ские концлагеря, – рассказывает Виктор Яковлевич. – И первое моё впечатление о войне не из книг, а от этих людей. Я до сих пор сохранил тот детский ужас: война – это что-то страшно плохое. Люди нам показывали следы номеров, выбитых на руках. А у одного человека была совершенно сухая рука. Он рассказал, что в концлагере ему на неё надевали кожаный мешок, а внутрь запускали кровососущих насекомых. Они питались живой плотью, размножались, а потом их заражали болезнями, чтобы использовать как оружие. Войну и всё, что с ней связано, в нашей семье никогда не любили. Я такое слышал о войне, что инстинктивно решил свою жизнь связать с миром.

«Когда я узнал, что в Польше похоронено сердце Кутузова, это было таким ярким впечатлением! – вспоминает Виктор Кузеванов. – Это прекрасная, цветущая страна с замечательными людьми. С бесконечными садами, удивительными змейками, ящерицами, саламандрами, разноцветными лягушками… Вот этот контакт с живностью повлиял очень сильно на моё сознание. В пять лет уже знал, что стану биологом». К пяти годам Витя умел читать, и родители начали давать ему и журнал «Юный натуралист».

Сыну было 12 лет, когда Яков Кузеванов вышел в отставку и приехал в Иркутск, где был «снег, снег и снег». «Я недавно навещал те места, где вырос: был и в Тбилиси, и даже в Польше, – рассказывает он. – В Грузии дома и памятники стоят на месте такие же, а вот в Польше совершенно по-варварски отнеслись к памятникам советским воинам. Я помню, какими красивыми они были в моём детстве. А сейчас осталось ощущение, что какие-то люди просто намеренно разрушали всё, что напоминало о дружбе наших народов. Но на всю жизнь так у меня и стало три родины. Первая – Грузия, вторая – Польша и третья – Россия». У Виктора Кузеванова, как говорит он сам, «азиатское ощущение семьи». «Мама с папой никогда мне не препятствовали ни в чём, и я благодарен им за то, что они дали правильные ориентиры в жизни. То, что у меня сейчас кое-что получается, – их заслуга, – говорит Виктор Кузеванов. – Свою миссию в жизни вижу в том, чтобы, как мостик, соединять две культуры: европейскую с её индивидуализмом и азиатскую с её самопожертвованием ради семьи». Это хорошо видно по тому, как он относится к отцу. Подполковнику запаса Якову Кузеванову больше 92 лет. Сейчас сын живёт у него, чтобы помогать. Каждый вечер завершается у них одинаково – они играют в шахматы. «Это у нас зарядка для серого вещества», – улыбается Виктор Яковлевич. Благодаря таким «зарядкам» Яков Андриянович в свои годы сохранил абсолютно ясный ум. В его доме на стенах картины, собранные из тысяч пазлов. На полке возле кровати – «Заповедник» Довлатова. Рядом компьютер сына – Виктор Кузеванов состоит в переписке с сотнями коллег из ботанических садов мира. «Отец и мама очень мне помогали, пока были молодыми, теперь, когда отец старше, в сложных случаях я беру его вот так за руку и крепко держу. И всё тяжёлое отступает», – говорит Виктор Кузеванов.  

На ломаном английском

В ботанический сад Виктора Кузеванова привело кресло депутата. В перестройку на три года его делегировали в Совет народных депутатов Свердловского района Иркутска от ИНЦ СО РАН. «Я был председателем комиссии по экологии, – рассказывает он. – А университетский ботанический сад в 90-е годы необратимо разрушался. Большая территория в 27 га, денег на которую не было. Вот мы и стали думать, как этот сад спасти. По нашему предложению Иркутский облисполком придал Кайской роще статус особо охраняемой природной территории местного значения, в эту территорию вошла и лесная часть ботанического сада». Тогда Кузеванов и обратился как депутат-эколог в ИГУ с просьбой, чтобы «руководство университета что-то сделало для спасения своего сада». Ему ответили: «У нас нет ни людей, ни денег. Вот вы же не возьмётесь за сад?». 

– А я взялся. Правда, не сразу. Перед этим была Индия. Академический институт СИФИБР направил меня на три месяца работать в Ядерный исследовательский центр в город Бомбей. Там в биомедицинском секторе мы разрабатывали биотехнологии выращивания целых растений из отдельных клеток. Индийцы – опытные специалисты в клеточных биотехнологиях, в применении ядерных технологий для улучшения растений. Кстати, там же, в центре, они свою ядерную бомбу и разрабатывали. Они показали свои биотехнологические центры в Дели, Бангалоре, Бомбее, и я видел, как устроены их замечательные ботанические сады. И вот однажды в Бангалоре меня пригласили в гости к Святославу Рериху, сыну известного художника и учёного Николая Рериха. Весь день мы провели в беседе с ним и его женой. Он тогда мне сказал: «Я вижу, что, когда вы вернётесь в Россию, ваша жизнь кардинально изменится». Эта знаменательная встреча всё во мне перепахала. Я вернулся, вскоре ушёл из института и стал директором Ботанического сада ИГУ, доцентом биофака. 

Кузеванов сразу обратился в Московский ботанический сад при МГУ с просьбой посоветовать, как из разваливающегося хозяйства сделать современный ботанический сад. И директор Владимир Новиков ответил просто: «В России вы опыт рыночного строительства такого сада не найдёте». На ломаном английском Кузеванов написал письма в ботанические сады мира. И стал их рассылать, в том числе через всех знакомых. Ответ пришёл из Чикаго. Американский Чикагский ботанический сад дал растения, ботанические инструкции, литературу, взял на обучение иркутских специалистов, а взамен создал у себя по итогам совместной экспедиции русский сибирский сад. 

С того письма прошло более десятка лет. Сейчас все специалисты Ботанического сада ИГУ с высшим образованием, есть кандидаты наук. Виктор Кузеванов уже свободно говорит на английском – жизнь заставила. Он посетил более сотни ботанических садов мира. В его почте – десятки писем от директоров БС США, Англии, Японии, Германии, Австралии, России. В 1998 году Кузеванов работал директором-экспертом в Королевском ботаническом саду Кью в Англии. По условиям гранта директор из далёкого Иркутска должен был в итоге дать экспертное заключение, как Королевскому саду лучше развивать свои возможности. Сибирский учёный рекомендовал придать саду статус объекта мирового природного наследия. «Мой друг директор сада сэр Гиллеан Пранс тогда заявил: «Это невозможно!» – вспоминает Кузеванов. – А через два года Королевский сад  Кью стал объектом всемирного природного наследия». Директор Чикагского ботанического сада  при приёме новых сотрудников на работу требует знания статьи иркутских ботаников «Материальные и нематериальные аспекты ресурсов ботанических садов». 

Прорастают в город

«Давайте я вам настоящего японского чая налью», – говорит Виктор Яковлевич и уходит на кухню. Недавно он вернулся из Нагои, где был избран президентом Сети ботанических садов Восточной Азии. «Это же никакая не синекура, тут работать надо», – качает головой президент и разливает настоящий японский чай. Отсюда, из Иркут-ска, он два года будет координировать работу 70 садов Японии, девяти российских в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке, 140 китайских, двух десятков в Корее, Тайване, Гонконге. Идея возникла в 2005 году в Китае. Цель – создать глобальную азиатскую сеть по сохранению разнообразия видов растений, как фактор того самого «устойчивого развития». 

– А тут нет преувеличения? Ботанический сад всё же не нефтяной запас. 

– Я думаю, что скоро мы будем называть ботанические сады не просто садами, а экологическими технопарками. В основе фундамента благосостояния любой страны, как бы странно это ни звучало, лежат не нефть и не газ, а человеческий капитал и экономически значимые растения. Всё остальное – преходящее. В последние годы разнообразие растений по всей планете уменьшается. Первыми забили тревогу учёные. У нас учёных слышат в последнюю очередь, а вот в Китае на уровне правительства срочно развивают ботанические сады. К 2020 году там их будет более двухсот. Такие сады – удивительное изобретение человечества. Они работают как уникальные генетические банки. Из одной почки, одной клетки в течение года можно получить более миллиона растений. Одновременно такие сады формируют городскую культуру, влияют на сознание. Это важно, потому что сейчас в России около 80% населения живёт в городах, а в будущем это число увеличится до 95–97%. Сады – это часть особо охраняемых природных территорий страны, но только «прорастающих» в город. Любой ботанический сад, как стол, стоит на четырёх ножках-фундаментах. Первая – это научные исследования. Вторая  – образование и просвещение, третья – сохранение биоразноообразия и четвёртая – инновации. В каждом саду мира эти «ножки» разные, у нас, к примеру, самая сильная часть – просвещение. 

– А какие в ботаническом саду могут быть инновации?

– Любое новое выведенное или привезённое издалека экономически ценное растение или новая технология выращивания – это инновации, если они идут в экономический оборот. Два примера свежих инноваций из европейских ботанических садов, за которые присуждены национальные премии по биотехнологии. В Голландии создали защиту от выцветания для ярких красок – из воскового налёта с поверхности листьев и плодов, который обычно защищает растения от ультрафиолета. А в Германии придумали способ получения высококачественной резины не из нефти, а из альтернативы – из одуванчика, точнее, из млечного сока этого сорняка. Мы испытываем в культуре около тысячи видов новых растений. Через 10 лет, по нашему опыту, выживает примерно 7%. Это те самые «золотые крупинки» устойчивого генофонда, которые мы можем использовать в нашем сибирском климате. С ними знакомятся студенты, школьники и посетители на специальных экскурсиях по ботаническому саду. 

– Можно глупый вопрос: апельсины на улицах Иркутска расти будут? 

– Нужно ли это, когда экономическая ситуация позволяет покупать те же апельсины в регионах, более приспособленных для их выращивания? У нас в ботаническом саду разные цитрусовые великолепно растут. 20 лет назад, к примеру, считалось, что в Иркутске не получится выращивать абрикосы. Привезли на испытания самые разные формы абрикоса из отдалённых мест России. Оказалось, что лучше всего для нашего климата приспособлены дальневосточные. Опытные садоводы знают, что именно в ботаническом саду можно найти элитные саженцы для своего сада. Таких растений, введённых в культуру, у нас более 3000 видов. В Иркутске пока используется очень бедный ассортимент растений для озеленения. Даже специалист насчитает всего около 40 видов древесных растений. А у нас в ботаническом саду есть более 400 видов, которые могут жить на улицах Иркутска. Из них мы сейчас рекомендуем в практику озеленения около 150 видов. Но, к сожалению, пока это никому не нужно, кроме садоводов. Идёт разрыв между чиновниками, принимающими решения, и разработками учёных. Любопытный парадокс: все крупные чиновники, приходя в наш сад, говорят о его очевидной пользе для своего домашнего сада, а вот помочь сделать этот уникальный государственный ресурс доступным для всех иркутян затрудняются – слишком велик масштаб проекта. Есть такая интересная цифра – процент озеленения по отношению к площади города. В Нижнем Новгороде – 17,07%, в Уфе – 29,9%. А в Иркутске – 7,99%. Забудьте про улучшение, если не будет применения науке, если не будет вложений в науку. Строители ведут себя варварски, испытывая терпение людей. На кладбищах дома строят, на дорогах и в парках. Это неизбежно заканчивается конфликтами, такими как по Кайской роще, другим паркам и зелёным зонам города. Проблемы экологического нездоровья нашего родного города во многом коренятся в опоре лишь на «здравый смысл» и в игнорировании науки.

– Недавно на слушаниях в Госдуме предлагали, насколько я знаю, лишить сады охранного статуса?

– Вместе с другими директорами садов из разных городов я был на этих слушаниях с докладом по приглашению зампредседателя Госдумы и председателя Комитета по природным ресурсам. Да, там звучали идеи лоббистов-строителей о том, чтобы территории ботанических садов лишить федеральной охраны. И начать строить дома и дороги. Однако в итоге эти разрушительные идеи не прошли. Главная сложность пока в том, что у таких земель нет однозначной защищённости и чётко прописанного юридического охранного статуса. Отсюда все посягательства. Я как раз и предлагал чётко прописать этот статус в Законе «Об особо охраняемых природных территориях РФ» со всеми вариантами ведомственной принадлежности как земли, так и управляющих организаций. Нужен и межведомственный контроль за использованием таких земель, и право местных и региональных бюджетов финансировать социально и экологически значимые программы ботанических садов вне зависимости от их ведомственного подчинения. На днях, к нашей великой радости, пришло известие из Госдумы, что в редакцию второго чтения обновлённого Закона «Об ООПТ РФ» внесены именно те ключевые поправки о ботанических садах, которые предложили мы, иркутяне. Депутаты решили также создать специальный закон и федеральную целевую программу финансирования для всех ботанических садов.

«Вот я – мечтатель»

Три года назад в мэрии Иркутска вместе с ИГУ задумали проект создания экологического технопарка на базе Кайской рощи и Ботанического сада ИГУ. 100 га земли должны быть разделены на блоки – публичную часть, зону с ограниченным доступом и заповедную зону. На территории сада запланировано появление нескольких этноботанических садов, характерных для разных стран мира, в структуру должна быть встроена система кафе, магазинов, аквариум, зоопарк. При полном сохранении генного банка ценнейших коллекций растений и исследовательской базы. Предварительную оценку проекту в несколько сотен миллионов рублей дали немецкие эксперты, в нём даже готов был участвовать Инвестиционный банк Германии. 

– Что с этим проектом сейчас? Раньше его презентовали как одну из идей к 350-летию Иркутска. 

– Проект не забыт, просто продвигается не так быстро. К 350-летию мы планируем открыть часть территории сада для посетителей. Вероятнее всего, летом люди увидят в нашей оранжерее японский мини-сад. Наши коллеги – два профессора из Император-ского университета Хоккайдо – помогли адаптировать идею японского сада к иркутской природе. Сделали бесплатно анализ потенциала нашего сада и предложили два варианта: мини-сад в оранжерее и большой сад на открытом пространстве. Стоимость мини-сада – от 25 тысяч долларов. У нас уже есть коллеги в Японии, которые могли бы практически заняться созданием японского сада. Но наши люди, которые могли бы помочь деньгами, тут же заявляют: «Да зачем такие сложности? Мы считаем, что это можно сделать дешевле своими силами. Месяц делов, и сад будет готов!». Но это будет не сад-картина, не искусство, а лубок, дешёвая имитация японского сада. Вот это и есть тот самый губительный «здравый смысл». А мы хотим создать не только настоящие сады Азии, но и русский, французский, библейский сады. Возможно, у нас появится вариант постройки садов городами-побратимами. Мы находимся в центре Азии, в харизматичном месте, и именно в Иркутске нужно создавать сады мира. Это наша идея для любимого Иркутска.

– Когда и на какие деньги?

– За последние две недели мы дважды совещались по проекту с новой администрацией Иркутска. Со стороны мэрии координацию этого проекта возглавил вице-мэр Дмитрий Разумов, у которого, на мой взгляд, несмотря на молодость, колоссальный практический опыт управления, много замечательных идей для улучшения города. Администрация обещала изыскать инвестиционные возможности на архитектурный проект для всей Кайской рощи, полная стоимость которого около 15–30 млн. рублей. Проектирование первой очереди стоит 2-3 млн. рублей. 15–30 млн. – по мировым меркам немного. Например, две недели назад в Токийском ботаническом саду мне показали возводимую оранжерею стоимостью около 300 млн. долларов.  Нормальный архитектурный проект БС «тянет» на 2-3 млн. долларов. В мэрии пообещали помощь, а мы привлечём высококлассных британских и японских специалистов, иркутских архитекторов. Сейчас ищем инвесторов, неравнодушных иркутян, желающих участвовать в создании этого «храма природы» на века. Многие иностранцы-профессионалы воспринимают участие в проекте как большую привилегию. У них есть возможность сделать такое, чего нет ни в одном ботаническом саду мира.

– Вы сами верите в реальность его осуществления?

– Да, конечно! Знаете, любые прорывные идеи, впоследствии меняющие мир, в нашем обществе идут от людей, которых называют мечтателями. Вот я – мечтатель. Я иду методом «от невозможного». Этот сад – инновация в масштабе целого региона. А успешные примеры есть везде за рубежом. Почему же не у нас в Иркутске? Меня радует то, что наши идеи начали прорастать в других городах России. Например, в Ростове губернатор с подачи местного университета представил проект развития большого Ростовского ботанического сада. В его основе, и это подтверждает сам руководитель сада, лежат наши идеи проекта Иркутского ботанического сада. 

– А чему вы радуетесь? Ваша идея уходит в другой город. 

– Задача любого учёного – генерировать идеи. А где они найдут хорошее применение с пользой для россиян, это неважно. Проблема людей, принимающих решения, – не упустить эту идею. Но если проект не может реализоваться в Иркутске, пытаться быть «пробкой», которая бы заткнула его, я не могу. Пусть классный ботанический сад будет в Ростове, других достойных местах. Впрочем, я верю в новых людей в администрации города и области, которые пришли сейчас. Сад будет.