– Как часто приходилось сталкиваться с беспределом в зоне?

– Нарушения за колючей проволокой были всегда, их и сейчас хватает. Они связаны либо с разгильдяйством сотрудников учреждений, либо с несоблюдением режимных требований со стороны администрации. С поблажками ворам, например. Самое крупное дело, которое в эти годы находилось в производстве спецпрокуратуры, касалось преступных действий начальника Тулунской тюрьмы Александра Остапенко. По его устным распоряжениям осуждённые, отбывающие наказание на тюремном режиме, выезжали по ночам в сопровождении сотрудников в город и совершали разбойные нападения и кражи. Добывали таким образом запчасти для служебного транспорта, комплектующие для оборудования, чтобы производство не останавливалось. Материальное положение в 1990-х годах в учреждениях действительно было тяжёлое: государство их не финансировало, как положено. И подполковник нашёл такой вот выход из ситуации. Он был позднее осуждён за 17 эпизодов превышения должностных полномочий. 

– А куда же смотрела спецпрокуратура?

– Мы только что приняли это учреждение под свой надзор. Ситуация в тюрьме была в то время очень сложная. Тулун – город небольшой, сотрудники учреждения – местные жители. Годами шло их сращивание с осуждёнными. 

В тюрьме практически не проводились обыски, не было досмотров камер. Помню, как мы делали первый обход тюрьмы. Зайдёшь в камеру – там чисто, ничего запрещённого нет. А стукнешь по стене – обнаружишь лаз, газетой заклеенный и закрашенный. Через эти, как их называли заключённые, кабуры можно было даже ходить к соседям в гости. В некоторые камеры сотрудники не заглядывали годами. Чего в них только не было: сахар, сгущёнка в таком количестве, что можно было гнать брагу. Это в те годы, когда и на воле-то карточная система была, и полки в магазинах пустые. Заходим, например, к вору в законе Дженгеладзе – он один сидит в четырёхместной камере, полностью завешанной и застеленной коврами. Мы после первой же проверки заставили сотрудников все эти излишества выгрести. Убирали на наших глазах, вывозили машинами. 

– А потом всё потихоньку возвращалось на круги своя. Навести порядок в этом учреждении было не так-то просто. Спецпрокуратура находилась за 400 км. В командировку мы приезжали на несколько дней, приходилось останавливаться в гостинице. В тюрьме уже о предстоящей проверке знали и к ней готовились. А учреждение огромное, с подвальными помещениями, в его лабиринтах заблудиться можно было. И легко скрыть то, что не предназначалось для прокурорского глаза. Приходилось приезжать внезапно, ночью, и прямо с поезда, нигде не останавливаясь, мы целой группой отправлялись в тюрьму, заставляли открывать камеры. Сотрудники учреждения на контакт с нами не шли. Многие из них были уволены за неслужебные связи с осуждёнными. Но кадровые чистки мало помогали, ведь в Тулун на работу из других городов никто не поедет. Понадобилось около года, пока мы не разобрались с ситуацией в тюрьме, тогда и появилось то громкое уголовное дело.

– Говорят, что все учреждения за колючей проволокой делятся на красные, которые находятся под контролем администрации, и чёрные, где зоной рулят преступные лидеры, поставленные криминальной властью. Наша зона какого цвета?

–  Сегодня зона контролируется администрацией – службой исполнения наказаний. Хотя смотрящие в колониях и СИЗО, конечно, есть, но порулить им не удаётся, и послаблений в режиме они не имеют. Такие факты встречаются теперь редко и быстро пресекаются. А в 1980-1990-х годах, действительно, администрация учреждений зачастую приближала к себе воров в законе и через них управляла зоной. Так было, к примеру, в той же Тулунской тюрьме. Когда там случалось ЧП и приезжало руководство УВД области, в чьём ведении тогда находились исправительно-трудовые учреждения, оно решало вопросы порой не с начальником тюрьмы, а с ворами. Тем самым придавало им ещё больше авторитета.

С подобной системой мы поначалу сталкивались и в колониях. В ИК-15, например, сидел вор в законе Боря Брянский. Так, прежде чем наказать кого-то из осуждённых за нарушения режима, администрация советовалась с ним. Условия для него были созданы неплохие: почти всё время он проводил на больничной койке. А при обыске мы изъяли у него 2 тысячи долларов. 

В 1989 году как-то приехали со старшим помощником спецпрокурора Андреем Кулишовым в «двойку» проводить служебную проверку. Поступила информация, что часть осуждённых  незаконно выведена на бесконвойное передвижение. И всплыл факт, что вор в законе по кличке Мираб пользуется особыми привилегиями. Вплоть до того, что ему девочек в камеру привозили с воли. Андрей Борисович этих девушек нашёл и опросил – всё подтвердилось. А когда обыск в камере вора проводили, обнаружили там бутылки шампанского, норковую шапку с мохеровым шарфом. Была даже информация, что его чуть ли не выпускали из учреждения, но доказать не удалось. Умели воры с помощью администрации устроиться за забором. Хотя этому Мирабу от роду было всего 28 лет, росточка он маленького, по комплекции – кожа да кости. Медики ему ставили недостаток веса 24 килограмма. 

– И какие меры вы принимали в подобных случаях?

– Мы подготовили представление, начальник ИК-2 был привлечён к дисциплинарной ответственности. Свою вину он признал. В то время существовала партийная система. Этот вопрос был поставлен на бюро горкома КПСС. Но к партийной ответственности начальника так и не привлекли, ограничились обсуждением на партсобрании в учреждении.

Ломали систему привилегий для преступных авторитетов, существовавшую в зоне  десятилетиями, не только с помощью так называемых мер прокурорского реагирования. Использовали все возможности. В Тулун-ской тюрьме, например, когда около сотни человек взбунтовались и не вышли на работу, выдвинув требование, чтобы им выдали питание по норме, администрация попыталась было, как прежде, решить этот вопрос через положенцев. Мы же заставили сотрудников открыть камеры «авторитетов», когда те были на прогулке, и завели туда бригадиров. Работяги увидели, как их лидеры жируют в то время, когда вся тюрьма сидит на голодном пайке, и тут же прекратили забастовку, вышли на смену.

Эта тюрьма была как гнойник на теле Иркутской области. В то время наказание осуждённые отбывали, как правило, по месту совершения преступлений, и только в тюрьму, на крытый режим, везли со всех концов России самых отъявленных преступников. Они нам тут и создавали криминальную погоду. Закрыли учреждение лишь после побега четверых большесрочников, совершивших захват заложника и убийство сотрудника. Это ЧП случилось в 2001 году, и, кстати, всё по той же причине: из-за поблажек группе осуждённых. Для приближённых к администрации там была особая камера – рабочая мастерская. Изготавливались сувениры для целей учреждения: чтобы выпросить что-то для тюрьмы, договор заключить, преподносили подарок. Больших нарушений тут не было, но другое дело – никто этих мастеров толком не досматривал, не обыскивал и не контролировал. Пользуясь этим, они изготовили муляжи оружия: арбалет и макет пистолета. Вечером к ним пришли сотрудники – забрать готовые поделки. Дежурного помощника начальника тюрьмы преступники связали и закрыли в камере, а сержанта убили. Забрав ключи, беглецы прошли через режимный корпус, направили арбалет на женщину, сидевшую на КПП. Она нажала кнопку и выпустила их. Попав в административное здание, они спрыгнули со второго этажа, из окна в кабинете бухгалтерии. И оказались сразу за территорией тюрьмы – от ветхости забор так наклонился, что с вышки постового этот участок территории не просматривался. Все четверо беглецов – особо опасные рецидивисты, у двоих смертная казнь была заменена лишением свободы. Задержали их в течение недели, но до суда дожил лишь один, трое были ранены при оказании сопротивления и умерли в больнице. Этот случай был при следующем после Остапенко начальнике – Александре Губкине. 

Администрация колоний делала поблажки блатным, а потом ей самой же это выходило боком. После каждого преступления в зоне, естественно, проводились служебные проверки, следовали наказания, вносились представления прокурором, делались выводы – а потом всё начиналось сначала. 

В ИК-15, например, двое осуждённых в течение месяца, лёжа в траве, наблюдали, как проводится досмотр машин, на которых из промзоны вывозят готовую продукцию. Изготовили куклу, подцепили к машине – и ждали, заметят её солдаты или нет. А раз не заметили – они сами подцепились таким же образом и покинули учреждение. Так ведь их исчезновения почти неделю не могли обнаружить! Четверо дежурных докладывали начальнику, что все осуждённые на месте. Пока не догадались принести картотеку и сверить спецконтингент по фотографиям. Всех четверых сотрудников потом, конечно, уволили. И траву наконец-то скосили. Это было в конце 1990-х. 

А в «семёрке» была попытка побега уже в 2004 году. Осуждённый состоял на учёте как склонный к побегу, и администрация обязана была проверять его местонахождение через каждые два часа. Но сотрудникам лень было идти в спальный корпус, на рабочее место – они заставляли самих сидельцев являться на отметку. Вот и этот «скалолаз» после подъёма в 6 утра надел тёмную гражданскую куртку вместо робы, за пазуху положил специально связанные из верёвок «когти» и пришёл как ни в чём не бывало к дежурному отмечаться.  Никто и не подумал проследить, в какую сторону он после этого двинулся. А он вычислил заранее такое место, которое с вышки не просматривается, и в три прыжка, закинув приготовленные «когти» за забор, одолел основное ограждение. А на воле его уже ждала машина. Если бы водитель остановился чуть поближе, побег бы удался. 

Я уж не говорю, на какие хитрости идут воспитанники детской колонии – с ними никак нельзя терять бдительности. Был такой, например, случай. Двое пацанов приближаются к системе ограждения и делают так, чтобы сработала сигнализация. Охрана проверяет – всё в норме. Через какое-то время сигнализация снова срабатывает. И так раз за разом. Пока сотрудникам не надоело, и её не отключили совсем. Тогда мальчишки подставили к забору обычную доску и ушли на свободу. Сотрудников охраны спрашивают потом, почему они отключили аппаратуру, а те говорят: «Ну, она всё время срабатывает, мы подумали, может, кошка там бегает». 

В расчёте на безалаберность, недобросовестное отношение к служебным обязанностям осуждённые придумывают иногда масштабные планы побегов – и ведь претворяют их в жизнь. В той же «семёрке» отбывающие наказание на особом режиме умудрились сделать в цехе подкоп. Придут к ним с проверкой – они набросают сверху доски, стружки, разный строительный мусор. Метров 30 прокопали, но немножко ошиблись в расчётах и упёрлись в бетонную плиту. Всё сооружение у них и рухнуло. А то бы, наверное, сбежали все 15 человек. Спрашивается, как за ними смотрели?

– Спецпрокурор, наверное, должен обладать особым характером. Вы считаете себя жёстким человеком?

– К сотрудникам я лоялен. А с теми, кто отбывает наказание, необходимо действовать строго в рамках закона, не отступая ни на шаг. Осуждённые это ценят. Для них следование закону – признак справедливости, честности человека в мундире. Уважения этих людей заслужить далеко не просто.

– Зачем вам их уважение? Полномочий у прокурора достаточно, чтобы наводить порядок в зоне.

– В зоне бывают нестандартные ситуации, когда очень много зависит от авторитета представителя закона, от того, верят ли осуждённые его слову. В седьмой колонии как-то нарушители режима, около 60 человек, содержащиеся в одиночных камерах, захватили в заложники заместителя начальника учреждения и контролёра. Среди бунтовщиков были самые отъявленные преступники, сторонники воровской идеи. Инцидент случился из-за того, что осуждённые сочли незаконными основания, по которым администрация приняла  решение на год перевести их в одиночки. Когда подполковник и прапорщик пришли с очередным обходом, в одной из камер их закрыли. Завладев ключами, выпустили всех, кто содержался в режимном корпусе. 

Я тут же выехал в колонию со своим помощником Владиславом Чалиным. Начальник учреждения авторитетом у осуждённых не пользовался, на переговоры с ним они не пошли. Так и заявили: «Пусть он уходит, разговаривать с ним мы не будем». Только когда начальник сказал, что при-

ехал прокурор Воеводин, бунтари притихли. Я им заявил, что должен сам изучить документы и проверить законность наказаний. Нас с помощником впустили в режимный корпус – это, можно сказать, тюрьма в тюрьме. Здесь я прежде всего поставил условие – выпустить заложников. Когда их освободили и отправили к медикам, мы приступили к работе. Осуждённые по очереди называют свои фамилии – мы с помощником смотрим документы. Когда находим незаконно водворённого в одиночку, я тут же подписываю постановление об освобождении и говорю: «Берите свою постель и возвращайтесь в отряд». А потом я попытался выйти из помещения, чтобы доложить ситуацию прокурору области по телефону, и оказалось, что двери кабинета забаррикадированы с внешней стороны. Мы сами оказались в заложниках.

– Вы были с оружием?

– В зону нельзя заходить с оружием. Я был вооружён ручкой и блокнотом. Это главное оружие прокурора. Тогда я сказал: «Так не пойдёт». И потребовал от организатора  беспорядков, чтобы все бунтовщики разошлись по отрядам, а с нами остались лишь двое представителей. Они, убедившись, что прокуратура работает, наводит порядок, разошлись по одиночкам ждать справедливого решения своей участи. До самой ночи мы работали, пока не проверили личное дело каждого. Несколько человек освободили, остальные остались на своих местах, но восприняли это как должное. Для меня это была обычная рабочая ситуация.

– Но вас могли убить.

– Что ж, работа такая. Бывали и более опасные ситуации – на грани массовых беспорядков. И заканчивались они не так благополучно. Всё в той же «семёрке» в 1989 году осуждённый Михайлов по кличке Солёный объявил себя вором в законе. Но из колонии № 2, где сидел законник Мираб, пришло сообщение, что Солёный – не признанный вор. Тогда Михайлов, чтобы утвердиться, поднять свой авторитет, вооружился двумя ножами, подбил осуждённых на бунт и захватил зону. Он убил начальника цеха Иващенко, который попытался его остановить, двоих осуждённых, ещё одного ранил. Погибший сотрудник никогда не превышал служебных полномочий, действовал только по закону. К осуждённым он обращался на «вы», его всё население зоны считало справедливым и уважало. И Солёный в том числе, но он сильно завёлся – уговорить его отдать ножи не получилось.

Когда я, получив сообщение, приехал в учреждение, вся колония была в движении. Сотрудников на территории уже не было, только на вышке стояли часовые. Мы вошли в зону втроём: с начальником учреждения Владимиром Алёхиным и начальником воинской части Евгением Мишиным. После нас в зону вошёл сводный отряд. Солёный сдал нам оружие. Потом был осмотр места происшествия – пришлось осматривать всю зону. Декабрь, холодно ужасно. Работу закончили только к утру. Иващенко был посмертно награждён орденом Мужества. А Солёного приговорили к смертной казни, но указом президента он был помилован и высшую меру наказания ему заменили 20 годами лишения свободы. 

– Вы не жалели, что вам достался такой опасный и неприятный участок работы – надзор за зоной? 

– Нет, никогда не жалел: нормальная мужская работа. Хотя приятной её вряд ли можно было назвать. Та же Тулунская тюрьма, построенная полвека назад и не знавшая за это время капремонта, была ветхой и сырой, канализация там забивалась, вентиляция не работала. Смрад стоял такой, что мне приходилось иметь два  комплекта форменной одежды. В одном костюме ездил в тюрьму и СИЗО – он так пропитывался запахами миазмов, что домой или в прокуратуру войти было невозможно, запах просто сшибал всех с ног. Приходилось переодеваться чуть ли не в подъезде, складывать форму в пакет, дома он хранился на балконе. 

– Как сегодня живёт зона?

– Сегодня, конечно, порядка больше. Ушли в прошлое массовые беспорядки, голодовки, забастовки, практически нет побегов. Разве что случаются уклонения от маршрута у отбывающих наказание в колонии-поселении. Материальные условия в зоне сейчас очень хорошие. Соблюдаются и норма площади – 4 квадратных метра на каждого отбывающего наказание, – и норма питания. Во всех колониях теперь есть кафе-бар: осуждённый может пригласить друзей на день рождения, встретиться там с родственниками. К его услугам не только телефоны-автоматы за колючей проволокой, но и видеоконференцсвязь для общения с семьёй. Я уж не говорю о фонтанах, зимних садах, церквях, которые понастроены в колониях за эти годы. Когда жизнь изменилась по ту сторону забора, она изменилась и в зоне. 

Конечно, не без участия прокуратуры. В этом году за 9 месяцев, например, проведено 142 проверки в поднадзорных нашей спецпрокуратуре учреждениях: семи колониях Ангарска и Зимы и следственном изоляторе. Принесено 20 протестов – в основном на незаконные приказы начальников о снятии с осуждённых взысканий, внесено 41 представление о нарушениях режимных требований, условий содержания, медико-санитарного обеспечения, воспитательной работы. Но это уже отдельные нарушения, в целом обстановка в зоне здоровая. Настолько, что некоторые не хотят даже выходить на условно-досрочное освобождение. Один освободился, добрался до Иркутска, разбил стекло в киоске, схватил что попало. И руку держит, не убегает, а сам кричит во всё горло, чтобы его милиция задержала. Сейчас он опять в зоне – за грабёж. Многие ведь никому на воле не нужны. Реабилитационные центры не создаются, а без них невозможно встать на путь исправления, если нет семьи, которая может поддержать. 

– Как часто сегодня сотрудники службы исполнения наказаний злоупотребляют служебным положением?

–  В этом году выявлено 3 преступления, все они связаны с получением взяток за пронос запрещённых предметов в зону. Причём в зиминской колонии № 32 за передачу наркотиков и сотового телефона осуждён даже не рядовой сотрудник, а начальник отряда. За 9 месяцев в этом году у осуждённых во всех учреждениях области изъято 208 мобильников. Это большая проблема. Пользуясь сотовой связью, даже из СИЗО арестованные пытаются давить на свидетелей, потерпевших, а могут ведь организовать и покушение на следователя. Был случай, когда суд присяжных приговорил подсудимого за шесть разбоев, так три из них он организовал по сотовому. 61 человек нынче задержан за попытку передачи в зону запрещённых предметов. Они пытались пронести почти 46 литров спиртных напитков, 57 граммов опиатов. В прошлом году мамаша в лифчике спрятала 90 граммов героина для своего ребёнка, отбывающего наказание. А несколько лет назад медики при досмотре обнаружили в интимном месте женщины, явившейся на свидание к сыну, 120 тысяч рублей. Что говорить, если даже мужчины умудряются проносить в себе сотовые телефоны. Сейчас при поступлении в учреждение проводится полный обыск, вплоть до промывания желудка, если есть оперативная информация, что осуждённый может пронести в желудке наркотики, например. 

– А если осуждённые отказываются?

– Случается и такое. Некоторые даже идут на членовредительство: достают лезвия и пытаются себя порезать. Естественно, на такого приходится надевать наручники, а если он сопротивляется, применяется физическая сила, дубинки. Но сейчас до спецсредств редко дело доходит: не больше 10 таких случаев в год, раньше бывало и по 40. В спецпрокуратуру поступают сообщения абсолютно обо всех происшествиях в зоне, выявленных травмах. Мы выезжаем и разбираемся с каждым синяком и царапиной у осуждённых – нет ли в этом вины администрации. Обычный ответ осуждённого: упал с кровати и ударился. У них случаются конфликты между собой, люди они непростые.

– Утверждаете, что права заключённых защищены надёжно?

– Сейчас осуждённые пользуются прямой связью с прокурором, начальником управления службы исполнения наказаний области Павлом Радченко и даже с ФСИН России. Во всех колониях есть для этого телефонные будки с табличкой «Гласность». Правозащитная функция для спецпрокурора – одна из основных. Нынче за 9 месяцев сотрудниками нашей прокуратуры принято на личном приёме 530 человек. Я веду приём даже в отрядах. В этом году удовлетворено 16 жалоб. Жалуются теперь в прокуратуру нечасто: нужды нет. Если я узнаю, что, прежде чем обратиться к прокурору, осуждённый пытался разрешить свою проблему в колонии и в его жалобу не вникли, начальника ждёт представление, он будет наказан. 

– А как защищаются права потерпевших? Например, почему так плохо возмещается ущерб осуждёнными?

– Потому что больше 60 процентов из них не трудоустроены. Сейчас у нас 2355 отбывающих наказание имеют исполнительные листы на 221 миллион рублей. А взыскано в этом году всего 3600 тысяч. 

–  Как домашние относятся к вашей службе?

– Супруга тоже отработала в прокуратуре 12 лет, мы вместе приехали в Иркутскую область по распределению Свердловского юридического института. Сейчас она федеральный судья, член коллегии областного суда по гражданским делам. Домой приезжает позже меня, в 9 часов вечера. Когда дети были маленькими, конечно, приходилось туго. Старший сын Алексей, насмотревшись на маму с папой, заявил, что в юристы не пойдёт – он инженер-программист. Я и сам в молодости мечтал о такой профессии, пытался даже после школы поступить в Кировский политехнический институт, на факультет электроники и вычислительной техники, но завалил экзамены. А батя у меня строгий был, в семье 10 детей, дал он мне бензопилу в руки – и на лесоповал отправил работать, пока не пришла повестка в армию. 

Зато младший наш сын Дмитрий пошёл по стопам родителей – работает следователем по особо важным делам в Ангарском отделе регионального управления СК России. Я его порой забирал из детского садика и таскал за собой: оставить было не с кем. Как-то вызвали вечером на службу (работал тогда прокурором города Ангарска). Я взял ребёнка с собой, думал, быстренько управлюсь. Два часа допрашивал задержанного, который убил и расчленил жену и любовника, потом пришлось ехать на осмотр места происшествия. Сначала – в квартиру, где произошло преступление, потом – на берег Ангары, где убийца выбросил куски тел. Ребёнок со мной мотался до поздней ночи, дома его потеряли: сотовых телефонов тогда не было. 

– Прокурором города, наверное, легче работать, чем надзирать за местами лишения свободы?

– Я бы не сказал. Был как раз самый разгар криминальной войны в Ангарске: «Квартальские» воевали с «Казино». За год в городе совершалось до 5 тысяч преступлений. Следователей катастрофически не хватало. Мне приходилось каждый день выезжать на убийства – с применением огнестрельного оружия, двойные, неочевидные. В иные дни пока один труп осматриваешь – поступает сообщение о следующей жертве. Кроме того, санкции на арест тогда давал прокурор, а не суд. И в будни, и в праздники, и в выходные ко мне приводили задержанных – до 1000 человек в год, с каждым надо разобраться. Хорошо ещё, что жил через дорогу от ИВС: удобно было на ночные проверки ходить, машину вызывать не приходилось. Дома привыкли, что я прихожу в 8 вечера, ужинаю – и снова на службу.             

С тех пор ситуация в Ангарске, который имел репутацию бандитского города, поменялась: нам удалось справиться с беспределом – и на воле, и за колючей проволокой.