Село украли

В администрации Александровского с полудня обед. Мэр ушёл перекусить домой, все двери открыты. У входа на месте привычных стендов о жизни села только «Уголок безработного». Внутри ободранных кабинетов беспорядок, вещи свалены в кучи. Полное ощущение, что находишься в городе-призраке, оставленном с советских времён. В зале заседаний неизменный рельеф Ленина и ряды деревянных сидений. Как выяснится позже, в местной школе ещё жива традиция посвящения в пионеры и комсомольцы. Правда, посвящать последнее время особо некого: в старших классах учится всего по четыре-пять человек. 

В администрации холодно, потому что не топят. А не топят, потому что сам посёлок может вскоре исчезнуть. Вправду вымереть. Доказательство у александровцев прямо под окнами – дорожное ремонтно-строительное управление. Вернее, уже почти бывшее управление: больше ста человек уволили этим летом и передали все его функции в Иркутск. Работники ДРСУ, которые сидят в этом же здании, показывают приказ о ликвидации их пред-приятия с 30 ноября. Не скрывая обиды, говорят, что у них «не работу украли, а целое село». 

«Моя Брестская крепость»

«Говорю жене: мол, вот сейчас сяду обедать – точно приедут. И как в воду глядел! Пришлось возвращаться», – глава Александровского Сергей Прохоров встречает нас у своего кабинета, который в эти дни был ещё и переписным пунктом. Хотя у Прохорова все и так давно подсчитаны. «Сейчас здесь живёт 1701 человек. Из них 530 – пациенты Александровского централа (его здание с 1873 года до середины прошлого века использовалось как место заключения, сейчас является памятником. – «Конкурент»). Они в селе прописаны. Плюс 260 человек обслуживающего персонала. Цифра стабильная, потому что почти никто отсюда не уезжает», – рассказывает глава по пути в больницу. До неё от администрации ехать минут пять. «Видите холм? Так вот, пересыльная тюрьма, где Дзержинский сидел, находилась там, в бараках», – говорит Прохоров и добавляет, что бараки, конечно, не сохранились. Зато на этом месте открыли детский лагерь «Чайка» с прекрасным видом на больницу. Как раз на ту сторону памятника, что сгорела в середине 90-х и продолжает разрушаться по сей день.

Царский кирпич и стараниЯ сотрудников больницы – единственное, на чём сейчас держится Александровский централ

«Больница существует до сих пор в этом здании только благодаря коллективу. Хотя в таких условиях вообще-то работать невозможно», – не успел Сергей Прохоров это сказать, как во дворе показался Юрий Маслов. Заведующий двумя женскими отделениями шёл, слегка согнувшись. «Давайте осмотрим то, что осталось от централа, – начинает Маслов тоном экскурсовода. – Я-то зову это Брестской крепостью в Сибири, ведь здание практически разрушено». 

Врач подводит нас к той стороне здания, на которую, может, и Дзержинский смотрел. До 1994 года здесь находились два мужских отделения. Теперь – всё, что от них осталось: кирпич, брёвна, мох, мусор, сажа. Вместо потолка – осеннее небо. «Обратите внимание: стены толщиной больше метра, кирпич царский, поэтому пока и держится», – комментирует Маслов. Напротив восстанавливают деревянные здания, которые горели три года назад. Местные рассказывают, будто некий мужчина ночью с кем-то поссорился, выпил, облил с горя постройки бензином и поджёг. 

«Вряд ли здание когда-нибудь восстановят. Это же огромные деньги, и тратить их никто не хочет. Хотя Александровский централ – знаменитый памятник федерального значения», – говорит Маслов, и он, скорее всего, прав. Со зданием, принадлежащим области, чиновники действительно не знают, как быть. Хотели было найти инвестора и отдать централ ему на ремонт и в пользование. Но ничего лучше тюремного музея не придумали. В итоге желающих не оказалось, а область продолжила «искать другие схемы финансирования» реконструкции памятника. Капитального ремонта здесь не помнят. Здание уже много лет не соответствует нормам: стоит на болоте и под своей тяжестью проседает. Вода заполняет подвалы, поэтому на первом этаже приходится менять полы два раза в год. Денег на это больнице никто не даёт. «Выкручиваемся сами. Не скажу как, иначе нам запретят и накажут», – отмахивается Маслов, стоя посреди разрушенного отделения. 

– А как в больнице туалет устроен?

– Тёплый, внутри. Под него есть специальные выгребные ямы, которые откачивают ежедневно. В остальном селе со времён Некрасова ничего не изменилось. Быт примитивный. Пришёл с работы – дрова, вода, удобства на улице.

Доктор Папа

Больным сложно удивить доктора Маслова. Его первый рабочий день 44 года назад началсЯ с того, что пациент сбросился с 30-метровой трубы

Через дворик, где до 1956 года совершали прогулки заключённые, проходим в острое женское отделение. 

– Беспокойные, опасные, агрессивные и так далее, – поясняет Маслов. 

– А преступники тоже у вас лечатся? 

– Раньше были. Осуждённых психбольных сейчас содержат в больнице, что в Юбилейном в Иркутске. Но никакой охраны ни тогда, ни сейчас нет. Все заботы на санитарах и санитарках. Представьте, в смену на отделение, где находятся более ста человек, положено всего по два сотрудника. Получается на одного по 60–70 больных. 

Острых пациентов от внешнего мира отделяет простая железная дверь, как в обычной квартире. Здесь от стопроцентной влажности «плачут стены» и сразу запотевают очки и линзы фотоаппарата. Заходя в отделение, мы опускаем головы вниз – многие пациентки очень низкого роста. Здороваемся с санитарками как бы вскользь, а «до свидания» вообще стараемся не говорить – сюда откровенно не хочется возвращаться. Уже потом, у себя в кабинете, Маслов расскажет, что острых больных как раз лечить проще, чем хроников, страдающих своими недугами десятилетиями. «Больница в Александровском централе задумывалась с 1959 года для хронических больных, число которых росло с каждым годом. Чтобы они не занимали в других больницах места «остриков», легче поддающихся лечению, – вспоминает врач. – В самом здании к тому моменту уже, разумеется, каторжной тюрьмы не было. Из него вроде бы хотели сделать техникум или что-то ещё, но все отказались. А для психбольных, решили, подойдёт». Уже несколько лет этих самых хроников практически не выписывают до первого обострения из централа. Куда, мол, денешь человека, если он не только разум потерял, но и родственные связи, документы, квалификацию, если имел, конечно. Ведь некоторые пациенты даже не помнят, откуда приехали. Жизнь за забором, уверены здесь, для них не страшнее, а то и лучше того, что происходит снаружи. 

Из коридора видно, что в палатах стоит по восемь–двенадцать коек. О тумбочках для личных вещей речи не идёт: кровати поставлены впритык. На каждого больного приходится по полметра-метру, хотя положено в семь-восемь раз больше. На окнах ещё царские решётки. В соседнем, «спокойном» отделении, которым тоже руководит Маслов, это редкость. Считается, что решётки там и не нужны, потому как в «подостром» многие пациенты дряхлые, старые, немощные, лежачие, говорит врач. Хотя в прошлом году одна больная из «спокойного» попыталась сбежать и прыгнула со второго этажа. Далеко не ушла: сломала ноги и была переведена в «острое». 

Маслов направляется в свой кабинет, но его останавливают женщины, трогают за рукав и тихо так говорят: «Папа, папа». 

– Вас все пациенты папой называют?

– Заметили всё-таки? – смущается врач. – Да, называют, но по имени-отчеству тоже. Я же их защитник. Они каждому «папа» не говорят. 

Когда это «папа» за ним закрепилось, не помнит. В Александровском централе Маслов работает 44 года. Самому ему 73 года. Под его наблюдением 137 человек, то есть работа на четверых, хотя официально полторы ставки. И это только по психиатрии. А вообще-то Маслов тут ещё за гинеколога, окулиста, невролога и других профильных врачей. Все эти ставки, утверждает он, сократили, объяснив, что «больница неперспективная». Хорошо хоть «кожник» нашёлся – периодически приезжает в Александровское. «Но я не жалуюсь. Я констатирую», – предупреждает он, заводит нас к себе и захлопывает дверь.

«Даже искать не надо, за что закрыть»

Пятое, мужское отделение персонал больницы между собой называет «кромешным адом»

В кабинете заведующего тесно: книги, бумаги, стол и диван советского образца. «Внутри самой медицины психиатрия всегда была золушкой. Ей уделяли меньше денег, внимания, – начал издалека Маслов. – При социализме было постыдно, что у нас есть наркоманы, проститутки, психбольные. Поэтому их скрывали, чтобы другим вроде как строить коммунизм не мешали. А теперь вся медицина оказалась в упадке, не говоря уже о психиатрии. Особенно больницы в деревнях». Маслов в этой теме уже эксперт: год назад его больницу объединили с той, что находится в 130 километрах в Сосновом Бору в Иркутском районе. Там лечатся 800 человек. Вместе с централом получилось около 1300 больных. «Это сделано, дабы сократить бюджетный дефицит. А вышла очередная чиновничья дурость. Главный врач теперь сидит в Сосновом Бору. Мотается к нам пару раз в неделю бумаги подписать. Но оперативность нарушена. Ни одной хозяйственной или медицинской проблемы быстро не решить», – рассказывает доктор. Говорит, сразу заподозрил, что его больницу ведут к закрытию. «Так и получилось», – уверен Маслов. В минувшем сентябре, пока он был в отпуске, из больницы в Александровском сделали филиал. «Ко мне уже персонал начал ходить, мол, что с нами будет. А у нас, понимаете, в 2012 году лицензия кончается. Так что, по правде говоря, больнице осталось максимум два-три года», – Маслов махнул рукой и признался, что надежды у него не осталось.

Врач уже дважды отстаивал свою «Брестскую крепость», и третьего раза, говорит, не будет. Первые две победы вспоминает с удовольствием. Как он лично защищал больницу перед губернаторами Борисом Говориным и Александром Тишаниным. «У нашего населения, знаете, в генах страх перед высокими начальниками. Но я его не испытываю. Потому что понимаю, что они должны служить людям, а не наоборот. Так что, когда Говорин приехал с гонором, я ему всё объяснил. И он, пока была предвыборная горячка, решил строить новую больницу», – рассказывает психиатр. «Горячка», разумеется, вскоре прошла, про проект забыли. Тем временем начали строительство трёх корпусов на 180 человек каждый в Сосновом Бору. Планировалось, что туда же переедут и александровские пациенты. Но мест даже своим не хватит, не то что приезжим. 

Потом у централа появилась ещё одна надежда, теперь уже вместе с новым губернатором. Тишанин даже собрался приехать в больницу. Приехать, чтобы её закрыть. «Я тогда сильно загрипповал, но пришёл, чтобы всё объяснить. Сначала осмотрели женские отделения, а потом – мужское. Он увидел этот кромешный ад, где двести больных друг на друге в бывших общих камерах, рассчитанных на 30 человек. Воздух стоит такой, что нужно надевать противогаз: всё из-за единственного туалета и отсутствия вентиляции. Тишанин вышел ошарашенный и созвал совещание», – вспоминает Маслов. Там губернатора удивили ещё раз: когда он узнал, что Иркутская область находится в лидерах по количеству психически больных. По разным данным, здесь в 1,8–2 раза больше психбольных, чем в других регионах. Только детей-инвалидов, страдающих психическими заболеваниями, в три раза больше, нежели в среднем по стране. «В области более 70 тысяч психически больных. Это официальные данные, которые нужно умножать на два, а то и на три. Больницы переполнены, нас по телефону молят, чтобы мы из Иркутска пациентов приняли», – говорит Маслов. Тишанин сдался и согласился, что надо строить новую больницу и жильё для персонала, причём здесь же, в Александровском. Казалось, победа была окончательной. Проект оценили в 1,5 млрд. рублей и включили в Стратегию развития Сибири и Дальнего Востока. Достигли предварительных договорённостей по земле, энергоснабжению. В доказательство Маслов передаёт нам увесистую папку с соответствующими документами. Все они удивительным образом потеряли смысл после отставки Тишанина. 

Реанимировать тогдашние планы у александровцев не получилось. Маслов с Прохоровым дважды пытались встретиться с заместителем председателя правления Иркутской области Александром Моисеевым, но тот в последний момент оказывался в командировке. На вопрос, будет ли продолжаться борьба за больницу, Маслов коротко отвечает «нет» и смотрит в пол. Повторяет, что бесполезно что-то делать, ведь если понадобится её «добить», то это будет несложно. 

– Был у нас Ростехнадзор недавно. Приходила инспектор.

– Наверное, легко найти, за что закрыть?

– У нас даже искать не надо. Воду-то берём из труб, – Маслов стучит по батарее. – Душевых нет, много чего нет. Всё приспособлено.

Пятый круг ада

В белых халатах отправились по больнице. Был тихий час, хотя кругом шумно. Многие отказываются ложиться спать днём – смотрят телевизор, ходят по коридору, и всё это поодиночке. Маслов называет их состояние «госпитализьмом»: больные практически ничем не занимаются и, видя один и тот же режим и одни и те же лица, постепенно деградируют. В дежурной комнате у острых сестра Вера. Напротив неё огромный стенд со списками. Здесь больные делятся на тех, за кем нужен «постоянный надзор», «особо строгий надзор», «усиленное наблюдение». Всё это означает непрерывный контроль за состоянием больных. Но санитарки иногда просто не успевают уследить за всеми. 

– Своих я научил: как только заметили изменения в поведении больного – сразу ко мне. Я его смотрю, разговариваю. Купирую дальнейшие действия. Пока слава богу… – Маслов едва ли не стучит по дереву. 

– А суицид совершить пытаются?

– Конечно. Как угодно: и вешаться, и вены резать. Ну, голоса приказали. Так называемые вербальные галлюцинации устрашающего характера.

Здесь же списки социально опасных больных, склонных к суицидам, побегам, дракам. 

Рядом решётчатая дверь в «мини-аптеку». Сильнодействующие лекарства хранятся в сейфах, более безобидные – на полках. Маслов говорит, что сейчас с лекарствами стало полегче. А вот на постельное бельё и одежду по-прежнему нет средств. Всё покупается на пенсию больного. «Стараемся брать на «шанхайке», где подешевле», – говорит врач. 

На пути в столовую останавливаемся у одной из палат. 

– Вот видите, больная с горшком идёт. Это Юля. Синдром Маугли. Когда её сюда привезли с Иркутска, она ползала, рычала, пряталась под кроватью, ела только с пола. Сейчас ходит, ест за столом. Хотя к туалету так толком и не приучили – приходится покупать памперсы. У неё врождённое тяжёлое слабоумие. По-русски – идиотизм. При этом у неё есть отец и мать. Раз в год летом приезжают к ней из Братска, – говорит Маслов. 

– Кстати, у неё довольно-таки симпатичные родители, – добавляет санитарка.

Столовая находится здесь же, в отделении. Обед недавно закончился, и вместо больных в столовой сушатся простыни. На питание больного рассчитано 40 рублей в день. Вчера, говорят, на обед пельмени давали. А сегодня – овощное рагу, суп с вермишелью и чай. На ужин будут каша и оладьи. 

То же самое и в «условно спокойном отделении». Там и вправду всё то же самое, только поспокойнее и запах крепче, потому что часть больных лежачие. Среди пациенток в основном пожилые женщины. Говорят, самой старой больной, страдающей органическим поражением мозга, уже 80 лет.

Переход в пятое отделение, обещанный «кромешный ад», – это всего лишь длинный коридор.

– Чем мужчины чаще болеют?

– Они вообще чаще попадают на лечение к психиатру. Наиболее распространённый диагноз – шизофрения. А у женщин в основном поражение головного мозга и слабоумие, – говорит Маслов, звеня ключами. 

Пространства для жизни здесь действительно ноль. Только воздух. Маслов говорит, что нам ещё повезло попасть сюда в тихий час. В остальное время все двести пациентов выходят в коридор и курят. За порядком следят два-три санитара, а положено человек семь-восемь. От этого становится не по себе – инстинктивно прячусь за спину Маслова и почти готова ухватить его за рукав. Всё-таки он проработал 18 лет в мужском отделении, где на тот момент ещё были принудительные больные-преступники. Рассказывает, что был у него больной, убивший пятерых человек. Работая с опасными пациентами, которые иногда и с заточками набрасывались на санитаров и могли покалечить их, Маслов понял: персонал дороже, а психов милиция потом переловит. Такие указания он до сих пор даёт своим подчинённым. 

Культуротерапия

На третьей сотне больных хочется окончательно вжаться в стену или провалиться под пол. Маслов ходит невозмутимый. 

– Меня давно сложно удивить. Мой первый день в этой больнице начался с того, что пациент забрался на тридцатиметровую трубу и грозил сброситься. А я только приехал принимать отделение, после института. Его попытались уговорить, но бесполезно. Как только побежали, чтобы матрасы положить и одеяла натянуть, он прыгнул. Убился насмерть. Спрашиваю у главного врача, что делать. А тот отвечает: «Поздравляю тебя с первым рабочим днём. Отделение принял? Разбирайся!». И ушёл. 

– Как сами до сих пор с ума не сошли? 

– Пока бог миловал! – смеётся врач.

– Надо же как-то расслабляться. 

– Сейчас у меня человек есть, который меня разгружает, – маленькая внучка. Славная, говорливая. Ей 3,8 года. Читать любит, сказки любит, от меня не отходит. И ещё есть кое-какие увлечения, чтобы с ума не сойти. Живопись например. Я собираю картины Рогаля. А впрочем, пойдёмте отсюда уже. В кабинете договорим.

И если Маслов уже казался в хорошем смысле ненормальным врачом, то теперь ещё и немного чудаком. Он оказался преданным поклонником живописи Виталия Рогаля. В своё время доктор познакомился с художником, потом написал стихотворение к его юбилею. Сочинение так понравилось дочери Рогаля, что та согласилась продавать Маслову картины отца с большим дисконтом. «А вы думали, что мы тут совсем опустились, только дрова носим?» – смеётся Маслов. В его коллекции уже 50 картин художника. Мечта Маслова – издать их каталог. 

– Стихи пишете? А собираетесь, как классики, написать врачебные мемуары?

– Да ну, зачем? На это времени нет. 

– Отдыхать ещё не планируете?

– Человек должен быть активен. Это хорошо, что у меня нет времени. Как только появляется время, начинается другая жизнь. Вспоминаешь о неприятностях, что-то болит, колет. Если я в депрессию впаду, то всё, конец всему на свете, – говорит врач и передаёт вырезку из газеты – про его увлечение Рогалём, чем добивает нас. 

– Вы что, всю зарплату отдаёте на картины?

– Да. В медицине ведь есть даже целое направление – культуротерапия.

– Так для здешних больных какая культура…

– А я о нас с вами! Для кого что. Кто-то музыкой лечится, кто-то литературой. А я вот себе в доме наверху пристройку сделал, сяду там, выставлю несколько картин и смотрю. Вроде отпускает.