История одного дома
Вторая жизнь
Это одноэтажное строение барачного типа. Откуда он взялся, этот дом, доподлинно неизвестно, поэтому история начинается в середине восьмидесятых. В то время дом расселили и он два года стоял позабыт-позаброшен. А потом случилась его вторая жизнь – он стал ведомственным. Даже не знаю, есть ли сейчас такое чудо, поэтому на всякий случай объясню. Большая организация своим рабочим даёт жильё. А если они увольняются – отбирает. Это жильё можно занимать, будучи пенсионером, но его нельзя завещать и наследовать – это вам не майорат, не замок в Йоркшире.
Дом приобрёл Иркутский хлебозавод. И заселил в него своих рабочих. Татьяна Жукова, бухгалтер расчётной группы хлебозавода, живёт в нём 23 года, с начала его второго заселения. Это позволяет предположить, что вторая жизнь дома началась в 1985-1987 гг. (Татьяна не была первой его жительницей, поэтому дата приблизительная. – Авт.). Правда, в середине нулевых бухгалтер уволилась с предприятия из-за низкой зарплаты, но живёт в доме до сих пор, вызывая недовольство администрации завода.
В доме двенадцать квартир, каждая представляет собой маленькую гостиную, ещё более маленькую, кукольную спаленку, зато есть собственный совмещённый санузел. В документах здание числится как производственная общага, но на самом деле это нормальный дом, коммуналка, полстраны в таких выросло. Хлеб – всему голова, поэтому жители дома беспроблемно пережили перестройку, лихие девяностые и прочие временные трудности, пекли хлеб и лиха не знали.
Первой пустующей квартирой оказалась третья. Муж бухгалтера предприятия Лены Бондаревой в 2001-м купил новую квартиру, и они уехали. А потом пропала Наватка. Наватку звали труднопроизносимо – Науткуль Кунтубаева, она была таджичка, трудилась на предприятии разнорабочей и жила в квартире № 5 с десятилетней дочерью, имени которой уже никто не помнит.
– Это был не то 2001-й, не то 2002 год, – вспоминает её соседка Лариса Гурская. – Поздняя осень, ноябрь-декабрь. Нет её и нет. Дочь одна. Мы забеспокоились, вызвали милицию. А её сожитель до этого уже имел неприятности с ними, его в хранении наркотиков подозревали, поэтому он быстро сбежал от греха подальше. У Наватки была сестра, на рынке торговала. Они и заселились сюда: сама сестра, её муж, двое детей, маленький сын и дочь лет десяти, ровесница дочери Наватки. Но они не платили за жильё.
Потом ещё несколько семей или купили себе новое жильё, или построили. К середине прошлого года в доме осталось жить всего пять семей. Большинство – уже бывшие работники предприятия, ветераны и инвалиды. Все семьи – с маленькими детьми. Половина квартир пустовала. А осенью начались активные действия по освобождению дома от его жителей.
Меры пассивного выживания
Сначала администрация предприятия исповедовала мирные пути. Тех, кто ещё работал на заводе, вызывала к себе заместитель директора по кадрам Ольга Смолянинова и предлагала переехать в общежитие предприятия на Розы Люксембург, 295а. Остальным пришли по почте уведомления (орфография сохранена):
«Поскольку все жители помещения, находящиеся в общежитии-бараке, не соответствует установленным требованиям и не пригодным для проживания, а сам этот многоквартирный дом является аварийным подлежит сносу в связи с наличием реальной опасности его обрушения и невозможности обеспечить безопасность пребывания в нём граждан». Поэтому жителям предлагалось сделать три вещи: выселиться, расторгнуть договор найма и заселиться в производственную общагу в Ново-Ленино.
Это вызвало у жильцов шок и трепет. Во-первых, предлагаемое новое жильё – это общежитие секционного типа, секция по четыре комнаты площадью 8 – 19 кв. м, с общей кухней и уборной. То есть предлагалось убираться из двухкомнатной квартиры в центре города на окраину, по четыре семьи в четырёхкомнатную секцию. Во-вторых, даже там предлагалось заключить договор найма жилья только на один год, и жители мятежного дома имели опасение, что по прошествии этого года договор просто не продлят и они окажутся, как говорят в народе, «с голой жопой на морозе».
А самое главное, не поверили жильцы в заботу владельца об их безопасности. Дом хоть и называется в документах «бараком-общежитием», на деле представляет собой каменное одноэтажное здание, которое вполне способно простоять не одну сотню лет. До жильцов уже дошли недобрые слухи, что здание продано новому собственнику и в нём собираются достроить второй этаж (что проблематично сделать в аварийном доме) и открыть не то гостиницу, не то развлекательный центр (что проблематично при наличии сварливых жильцов).
Тем временем администрация завода стала предпринимать собственные меры. В январе 2010–го приходило несколько комиссий во главе с главным инженером Николаем Бондаревым, осматривали квартиры.
– Правда, он приходил днём, когда все на работе, – рассказывает Лариса Гурская, живущая в квартире № 12. – У меня дома была только племянница. Он попрыгал в прихожей, пол просел, он и говорит: «Ну вот, все полы сгнили, нужно срочно всех расселять». А там этот пол всегда таким был. Я племяннице после этого запретила двери посторонним открывать. Они пришли ещё раз и очень ругались, что им не открывают. Николай Николаевич грозился за это всё отключить: и свет, и воду…
Угрозы начали воплощаться уже в феврале, когда жильцам «прикрутили» отопление. Не отключили совсем, а убавили. У Анны Луц от этого стали болеть дети (одному два года, второму девять месяцев) и завелась сырость в шкафах. 15 апреля очередная комиссия, на этот раз с представителями комитета по градостроительной политике администрации Иркутска, подписала заключение № 4 о признании многоквартирного дома аварийным и подлежащим сносу. Уже 17 мая отключили горячую воду. В течение июля зачем-то сняли все рамы в пустующих квартирах и в коридоре со стороны двора. Сразу после этого в пустых доступных квартирах появились бомжи, экскременты, водочные бутылки и использованные шприцы.
– Мы считаем, что их наняли, чтобы подорвать наш моральный облик в глазах других людей. Они сами по себе исчезли через две недели, словно им перестали платить, чтобы они тут ошивались, – рассуждает Лариса Спартаковна. – Мы сразу заколотили окна. Но после очередной жалобы днём пришли и вскрыли полы в том крыле, где пустующие квартиры. Дело в том, что нам что-то разрушали каждый раз, когда мы писали очередную жалобу.
Потом последовали и вовсе диверсионные действия. В конце лета попытались вырубить двери: в прямом смысле слова рубанули по двери девятой квартиры, где живёт Татьяна Жукова с сыном. Повезло, что в соседней квартире двое рабочих делали ремонт – они выскочили и спросили: «Мужик, ты чего делаешь?». Мужик сказал, что ему приказали снять в доме все двери, и нервно удалился.
Через несколько дней после этого во двор въехал кран. На счастье, кто-то из жильцов оказался дома, вышел во двор и демонстративно записал номер. Кран немедленно уехал, но перед этим водитель посетовал: «Да я-то тут при чём, мне заплатили полторы тысячи и приказали разобрать крышу в аварийном доме!».
Чем всё это закончится – пока не ясно, ведь каких-то открытых боевых действий не идёт. Скорее всего, жители вымерзнут, когда со дня на день ударят морозы, а тепло в «аварийный» дом так и не дадут. А если и это не поможет, то, можно уверенно предположить, обрежут свет. Разберут крышу. Снимут двери. Да мало ли…
Это история, в которой нет правых и виноватых. Собственник дома имеет право делать с ним всё, что захочет, – хоть бассейн на его месте вырыть. Жильцы имеют право на жильё и уважение. Другое дело, что не стоит, наверное, отстаивать свои права на строение таким странным партизанским образом. Эти люди десятилетиями кормили нас хлебом. Они не заслужили того, чтобы их оставили без крыши над головой.
P.S. Мы послали администрации завода запрос о судьбе дома и его последних жителей, но на момент публикации ответа ещё не получили.
