Как «победили» мафию

– Как вы думаете, поможет реформа, которую проводит государство, вернуть милиции доверие населения?

– Я к этим реорганизациям отношусь очень критично. Моё мнение: государство само разрушило систему, способную противостоять криминалу. Знаете, какие оргии устраивали бандиты, когда были ликвидированы региональные управления по борьбе с организованной преступностью, в том числе и наше, Восточно-Сибирское? Ведь у нас были лучшие кадры – и в профессиональном плане, и в человеческом. Но большая часть коллег вынуждена была снять милицейский мундир и искать работу на «гражданке». Вслед за нашим ведомством были ликвидированы управления по борьбе с организованной преступностью, работавшие при областных УВД.

Тогдашний министр внутренних дел Борис Грызлов, выступая по телевидению, объяснил этот шаг достигнутыми успехами в борьбе с коррупцией и организованной преступностью. Мафия была признана в целом побеждённой, и государство сочло целесообразным разогнать спецподразделения. Почему-то в Америке никому не пришло в голову ликвидировать ФБР, в Канаде – жандармерию и в других развитых странах – соответствующие структуры, хотя по пути борьбы с организованной преступностью там продвинулись гораздо дальше. 

– А вы не считаете, что воровское движение на сегодняшний день себя изживает? Ряды коронованных преступников в стране редеют. У нас в регионе, например, уже давно ни одного вора в законе нет на постоянном жительстве. 

– Воровское движение, конечно, по-прежнему существует. И кроме всероссийских кланов на территории страны действует ещё множество региональных воровских сообществ, не менее опасных: уральское, подольское, казанское, тамбов-ское и другие. В том же ряду и братское, возглавляемое вором в законе Тюриком. Он хоть и живёт в Москве и проводит много времени за границей, но и оттуда неплохо управляет преступным миром региона. 

Просто сейчас у нас пошёл процесс легализации крупных криминальных авторитетов. Это естественный процесс. Помните, как в фильме «Крёстный отец» герой говорит: да, я преступник, но мои дети будут юристами, бизнесменами, уважаемыми в обществе людьми. Хвост криминального прошлого в развитом обществе – плохой признак для бизнесмена. А представители нового воровского движения, к которым относится и лидер действующего на территории Иркутской области братского преступного сообщества Тюрик, по духу своему – коммерсанты. Тот же Тюрик не раз говорил, что воровская корона мешает ему в бизнесе и в политике. Но от звания вора в законе уже не избавишься. 

– Кому он так говорил?

– В РУБОПе я курировал борьбу с бандитизмом, заказными убийствами, вымогательством, незаконным оборотом наркотиков и оружия. Приходилось общаться и с ворами, и с другими крупными лидерами преступной среды. Система работы наших подразделений отличалась от организации оперативно-розыскной деятельности в уголовном розыске. Там сыщики идут от совершённого преступления: выезжают на место происшествия, делают осмотр, отрабатывают разные версии, собирают доказательства и так далее. Мы же двигались не от преступления, а от лица, то есть занимались организацией разведывательно-поисковой работы среди активного криминального элемента либо на территории его концентрации. Конечно, раскрывали и множество конкретных преступлений, но, в принципе, с нас не спрашивали за их количество. Мы отвечали за количество выявленных преступных организаций. Эта деятельность требует большей квалификации, поэтому у нас и собрались лучшие кадры: набирали к себе тех, кто уже отработал в уголовном сыске по 8–10 лет, умел добывать информацию. И имел, кстати, веский авторитет в преступной среде – там противника ценят в первую очередь за честность.

У полковника своя версия, почему в уголовном розыске борцам с мафией не нашлось места

– И вам приходилось беседовать с Тюриком «за жизнь»?

– Не раз. Мы встречались и в начале его криминальной карьеры, когда Япончик, один из авторитетнейших воров в законе, короновал его, поставив во главе братского преступного сообщества, потерявшего тогда первого своего лидера – Моисеева по кличке Мася. Тот был взорван в своём автомобиле в 1992 году на объездной дороге Братска в самый разгар криминальной войны между кавказским и славянским преступными сообществами, делившими сферы влияния в Приангарье.

Общались мы с Тюриком и спустя годы, когда он стал уже крупным бизнесменом, имел собственность в Москве, Питере, за границей. Насколько мне известно, он много раз жаловался, что, когда попытался в 1990-х годах выйти на международный уровень, никто из приличных западных предпринимателей, не говоря уже о политиках, не пожелал с ним работать. Понятно почему. 

– Так он, по понятиям, и вообще-то работать не имеет права, зато должен быть неоднократно судимым. Почему Япончик после «правильного» вора Маси поставил на управление братским сообществом Тюрика, пренебрегавшего традициями? И как тому удалось набрать такой вес?

– Тюрик – человек очень необычный. Инициативный, умный, хороший психолог. Выше по интеллекту, практичнее в добывании денег, чем все его собратья по преступному сообществу. Потому его и выбрали лидером, хотя были другие претенденты, более «правильные». Он оказался очень дальновидным. Уже в начале 1990-х понимал, что криминальный лидер, если хочет занимать достойное положение, должен быть крупным бизнесменом. Когда он стал много зарабатывать, поступал тактически правильно: не жадничая, увозил в Москву, главам клана, большую часть дохода. Так что его поддержали и Дед Хасан, и другие воры, стоявшие во главе славянского движения, несмотря на то что сами пропагандировали воровские традиции и придерживались старой психологии. 

«В каждом человеке есть и хорошее, и плохое» 

– Был ещё в Иркутске «правильный» вор Солома. Из местных жителей. С ним вам не приходилось общаться? 

– С Соломой мы в детстве были хорошими знакомыми. И когда повзрослели, отношения у нас оставались человеческими. 

– У вора с милиционером? Разве такое возможно?

– Когда нам было лет по 13–14, мы вместе занимались спортом в «Спартаке». Ходили в зал бокса на улице Литвинова. Дружили. Большинство ребят из нашей компании уже имели приводы в милицию, некоторые даже привлекались к уголовной ответственности. Кто-то позднее отошёл от криминала благодаря спорту, другие, наоборот, в 1990-е годы стали лидерами преступных группировок из спортсменов. 

У полковника своя версия, почему в уголовном розыске борцам с мафией не нашлось места

А Солома ничем особенным из мальчишек не выделялся. Он был дерзкий, но не подлый – по нашему, пацанскому понятию. Потом он из секции ушёл, а я продолжал заниматься спортом. Периодически мы встречались. Лет в 17–18 он подсел на тяжёлые наркотики, начал пить. Первый раз сел из-за того, что подрезал кого-то. Всегда носил в кармане ножик. Я ему много раз говорил: «Выброси ты его». Чуть подопьёт – и залетит. На моей памяти за воровство ни разу не попадался. 

Когда я уже работал в уголовном розыске, мне позвонили и сказали, что Солома опять кого-то подрезал, нанёс несколько ножевых ранений и скрылся. Я его нашёл, спрашиваю: «Что опять натворил?». Привёл его в Кировский райотдел. 

– И он с вами пошёл не сопротивляясь?

– Ну да. Наши отношения сформировались в детстве. А в таких случаях, хотя сами люди становятся другими, доверие друг к другу остаётся. С Соломой мы иногда встречались, разговаривали о жизни, несмотря на то что я был уже оперативником, а он – профессиональным вором. Я спрашивал: «Зачем тебе это? Брось, это опасно». Он говорил: «В этой среде я свой. Засосало уже, здесь моё место». У блатных – своя романтика. А Солома был неглупый, по-своему честный, упорный, всегда стремился быть лидером. Нет ничего удивительного, что он сделал карьеру в криминальном мире. 

Я думаю, окружение, в котором он вырос, в большой степени определило его место в жизни. Отец Соломы был известным в криминальных кругах вором-рецидивистом по кличке Культяпый. Один из самых квалифицированных карманников в Иркут-ске. А по матери Солома был цыганом, много общался с сородичами, а это довольно криминализированная среда. 

И вообще, если бы я не стал милиционером, кто знает, мог бы и сам оказаться на той стороне. В молодости я был горячий, запросто мог влезть в драку. А бил так, что можно было и не встать после моего удара. 

Думаю, в каждом человеке непременно есть и хорошее, и плохое. Работая в РУБОПе, мы серьёзно изучали личности всех наших «подопечных». Прежде всего потому, что одним из наиболее важных направлений нашей работы было разложение преступных организаций, дискредитация воров в законе, криминальных лидеров. У каждого из них в биографии было что-нибудь такое, что могло бы поспособствовать их развенчанию. Знаю одного, например, который до того, как стал вором, спал на толчке в колонии, другого вообще «опустили». Кто-то залез в общак, воровскую кассу, кто-то постукивал в органы. 

– А не приходилось, наоборот, прибегать к авторитету вора?  

– Для этого я ездил в тулунскую тюрьму, встречался с Япончиком. Мы тогда работали над раскрытием убийства его ставленника Маси. Долго подбирались к исполнителю заказа – им оказался местный парнишка, молодой совсем. Грузинские авторитеты заморочили ему голову рассказами о романтике блатной жизни, уговорили нажать на кнопку взрывного устройства. Нашли мы доказательства, посадили парня в СИЗО, но под чужим именем. Пришлось обвиняемого скрывать даже в тюрьме, чтобы его не растерзали члены славянского сообщества. К тому времени из пяти убийц Маси трое были уже мертвы. Паренёк под давлением доказательств начал давать правдивые показания, но до суда мог не дожить. Мы его даже из СИЗО потом забрали, прятали в разных местах. 

Я попросил Япончика дать своим команду не трогать парня. Убедил его, ведь если с обвиняемым что-нибудь случится, у лидера славян уже не будет контраргументов в борьбе с кавказцами. Я пообещал, что мы раскроем преступление, доведём до суда, огласим фамилии его врагов и озвучим всю информацию о кавказ-

ском воровском сообществе. Япончик, в свою очередь, заверил, что исполнителя преступления не тронут, и слово сдержал. Парень стал и подсудимым, и единственным свидетелем на том процессе. Он получил условный срок – лет восемь. Наказание ниже низшего предела. В принципе, ему можно было медаль за мужество давать – ведь он пошёл против мафии. Причём и своей, и чужой. Мы тоже выполнили обещание, данное Япончику: убийцы Маси были названы в суде, а затем и в прессе. Вина их полностью доказана. 

– Япончик действительно был такой необыкновенной личностью? Чем объяснить, что за вора, когда он сидел в тулунской тюрьме, ходатайствовали важные персоны? 

– Есть такая версия. Близким другом Японца был известный авторитет Тайванчик. Классный картёжник, не-смотря на тёмное криминальное прошлое, вхожий в очень приличные дома. Вращаясь в высоких кругах, умел быть полезным для нужных людей. Несмотря на то что был профессиональным игроком, иногда проигрывал, и по-крупному. Знал, кому проиграть. Чаще, конечно, выигрывал, но мог простить долг, попросив партнёра о маленьком одолжении – замолвить словечко за друга, который томится в сибирской тюрьме. Тайванчик жив и по сей день, живёт в Европе. В отличие от Японца, ему оказалась не нужна власть в криминальном мире: хватило власти денег над человеческими душами. В воровские разборки он не лезет.

– Воровское движение возникло в России после революции, но советская власть смогла его одолеть. Значит, в принципе это возможно?

– Воры-законники были, конечно, и до перестройки, до развала Союза. Но в условиях социализма организованная преступность не имела возможности развиваться. Советские люди жили примерно одинаково, воровать по-крупному было не у кого. Да и невозможно: вора обязательно упекали за решётку. За одно звание вора в законе можно было там оказаться.

Профессиональные преступники тогда в основном щипали по карманам мелочь. Я знаю рецидивистов, которые имели по 10–12 судимостей: карманников, домушников, мошенников, карточных шулеров. 

Лишь в конце 1980-х годов, когда в стране начался кризис в экономике, политике, идеологии, образовалась почва для бурного развития организованной преступности. Появились люди с большими деньгами, и уголовники начали их «доить». А в правовом поле существовал вакуум. Пока в УК не внесли изменения, вымогателей привлечь к уголовной ответственности было практически невозможно. 

Вскоре начался процесс сращивания уголовного мира и «беловоротничковой» преступности. Уголовники становились «крышей» деловых людей, выполняли заказы на устранение конкурентов. Это и было начало современной организованной преступности. 

Воровское движение в то время подняло голову. На территории Иркут-ской области постоянно жили 3–4 вора, плюс 2–3 сидели в наших тюрьмах. Воры стали регуляторами криминальной деятельности. И не только преступного сообщества. В общак заставляли платить с незаконных доходов любого, кто воровал, если об этом узнавали бандиты, – чиновников, предпринимателей. Кто не платил, тех грабили. К лидерам воровских сообществ потекли колоссальные деньги. Если раньше средства из общака жёстко шли на поддержку семей заключённых, детей, оставшихся сиротами, подогрев зоны – теперь появились свободные деньги, которые оседали в карманах руководителей сообществ. 

Неудивительно, что начались криминальные войны за сферы влияния по всей стране, в том числе и на территории региона. Мы в то время изымали оружия немерено, гранаты – целыми ящиками. Я чуть выговор не получил: начальник как-то заглянул в мой сейф и увидел, что он набит гранатами, а их складывать уже было некуда. 

В сферу обслуживания ВС РУБОП входила чуть ли не половина России: кроме Иркутской области, ещё Забайкалье, Красноярский край, республики Якутия, Бурятия, Хакасия, Тыва. Приходилось мотаться по командировкам, иногда мы месяцами жили в других регионах. 

«Жил, можно сказать, на работе»

– Никогда не пожалели, что пошли в милицию?

– Никогда. Эту работу я очень любил, хотя оказался в милицейских рядах вообще-то случайно. В школе учился очень хорошо, моим коньком были точные науки. После школы подал документы на физмат госуниверситета. Но за день до окончания приёма встретил на пляже товарища, который учился на первом курсе юридического. И он стал рассказывать про сыщиков-разбойников, про всю эту романтику. Запудрил мне мозги до такой степени, что я прямо с пляжа пошёл и перенёс документы из первого корпуса университета во второй – на юрфак. А когда начал там учиться, определился с выбором окончательно. В студенчестве мы работали в оперативном комсомольском отряде, вместе с сыщиками раскрывали преступления. Моей мечтой стал уголовный розыск. 

Устроиться туда оказалось очень непросто. В то время даже среди следователей был очень низкий процент людей с высшим юридическим образованием. В областном УВД мне заявили: «Нам в уголовный розыск специалисты с дипломами не нужны». А я был спортсменом, членом сборной России по боксу, мастером спорта. «Ладно, – сказал я кадровику, – тогда пойду года 2–3 поработаю кулаками, зарабатывать буду больше, чем вы». Но этим его не пронял. Недели через две сделал вторую попытку – и опять получил отказ. Вышел из кабинета расстроенный, а по коридору идёт начальник УВД генерал Иванов. Я набрался наглости: «Товарищ генерал, разрешите обратиться! Хочу работать в уголовном розыске». Он завёл меня в свой кабинет, вызвал начальника управления кадров и велел показать мне все вакансии в уголовном розыске: «Куда пальцем тыкнет – там и будет работать». Я «тыкнул» пальцем в Куйбышевский райотдел, потому что жил в этом районе. Но и здесь у меня чуть было не сорвалось. Я специально нацепил на пиджак значок мастера спорта, чтобы произвести хорошее впечатление на начальника райотдела Рашида Беймуратова. Но он как узнал, что я боксёр, тут же заявил: «В сотрудниках не нуждаемся». Оказалось, у него двое милиционеров были привлечены за мордобой. Хорошо, за меня вступился его брат, с которым мы вместе спортом занимались.

– Зато потом вы по карьерной лестнице продвигались неплохо. Вас считали талантливым сыщиком. 

– Было у кого учиться. Мне посчастливилось работать в одной команде с такими профессионалами, как Юрий Шевелёв, Анатолий Капустенский, Сергей Сокол, Валерий Удовиченко, Валерий Рудаков. 

Иркутская область и в то время лидировала по числу зарегистрированных убийств. Но уровень их раскрываемости был выше, чем сегодня. Число нераскрытых колебалось от 5 до 10%. В звании старшего лейтенанта я попал в так называемый убойный отдел и оказался самым молодым среди матёрых оперов, в основном майоров и подполковников. Вот уж когда покатался по всему Советскому Союзу. Иногда 300 дней в году проводил в командировках. 

– А как семья к этому относилась?

– Родители мне всегда доверяли и выбор мой уважали. Они были простые люди: папа – шофёр, мама – медсестра. Для них убеждения относились к вечным ценностям – их нельзя было менять. Когда, например, все стали выходить из компартии, отец говорил: «Пусть они что хотят, то и делают. А меня кто принимал на фронте под Сталинградом в коммунисты, тот и будет исключать». 

Супруга тоже относилась к моей работе с пониманием, хотя ей пришлось нелегко. Я даже вместо свадебного путешествия умудрился уехать на несколько месяцев в командировку. Так получилось. Взял отпуск, решил провести его с молодой женой на Байкале, но погода испортилась. Тут раздался звонок из управления: «Надо съездить на недельку в Усть-Илимск». Я как 6 сентября уехал, так 29 декабря вернулся. Уже из Ташкента. По всему Союзу гоняли преступную группу, пока не задержали. 

Квартиру я получил в Ангарске, когда работал там заместителем начальника городского УВД, затем руководил Центральным райотделом. А потом меня перевели в областной аппарат – и к семье удавалось выбираться от силы пару раз в неделю, на несколько часов: автобус уходил поздно вечером, а рано утром надо быть на службе. Жил, можно сказать, на работе. 

Тогда наш отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков раскрывал преступлений больше, чем всё управление уголовного розыска. Именно в то время мы раскрутили и первую банду – милиционера Стаховцева. Работали вместе с только что созданным 6 отделом, который возглавлял Роман Биктимиров. С этим раскрытием связана анекдотичная история. Около трёх недель мы сидели по ночам в засаде. Столько времени без сна – вымотались так, что пришли к начальству просить под-

крепления из других подразделений. Нам в помощники выделили… Стаховцева. Подозрений тогда на него не падало. Хорошо, что у всех участников оперативной группы был опыт работы по тяжким преступлениям и чётко определены формы общения между собой. Каждый подозреваемый проходил у нас под вымышленным именем. Стаховцев неделю сидел с нами в засаде на самого себя, но так этого и не понял. Успокоило его ещё и то, что мы ошиблись с объектом – налёт он планировал совсем на другую организацию. Зато благодаря этой ошибке мы смогли вычислить главаря, которого никто в банде, кроме его ближайшего помощника, не знал.

После этого раскрытия меня пригласили работать в оперативно-розыс-кное бюро – подразделение, на базе которого вскоре был создан РУБОП. Первая сложность, с которой мы тогда столкнулись, – пробелы в законодательстве: оно не поспевало за переменами в обществе. Приходилось заниматься, так сказать, профилактикой преступлений. Иногда, получив информацию о том, что на человека совершаются «наезды», мы выдёргивали членов криминальной бригады в управление и предупреждали: «Кончайте, а то будете иметь дело с нами». Это была очень эффективная мера – нас ведь тогда боялись. 

– Так и до злоупотреблений недалеко. 

– Ну, я был за себя спокоен, потому что к моим рукам никогда ничего не прилипало. Количество преступлений, которые мы раскрывали и доводили до суда, – лишь крохи по сравнению с числом людей, которым удавалось помочь. В таких случаях не стеснялся: если ко мне обращались за помощью и я видел, что задокументировать преступление не удастся, просто говорил: «Будут наезжать – скажите, что ваша «крыша» – Эдельман из РУБОПа». Это срабатывало всегда.

– Почему вы не остались в милиции, когда РУБОП был расформирован? Ведь звали же, наверное, в уголовный розыск.

– Предлагали должности, через которые я проходил лет 20 назад. Ходили слухи о негласном указании министра внутренних дел Бориса Грызлова: никого из руководителей РУБОПа в территориальные органы не брать. За полгода до указа, когда о предстоящей реорганизации ещё не было и речи, я встречался с одним очень крупным криминальным авторитетом, близким к главам воровских кланов. Он тогда заявил: «РУБОПам недолго жить осталось. Скоро вас прикроют. Так воры решили». 

– Вы верите, что судьбу спецподразделений решили законники?

– Были ещё две причины разогнать РУБОПы. Мы достаточно плотно сели на «белые воротнички», впервые в стране начали привлекать к ответственности чиновников-коррупционеров. И получили ответ на угрозу власти. К тому же невольно влезли в сферу деятельности органов госбезопасности, перешли дорогу коллегам в какой-то степени. Это тоже вызвало недовольство. Не знаю, какая из трёх названных причин оказалась более значимой, но уверен, что имели место все три.

В период ликвидации РУБОПа я как раз отвечал за трудоустройство тех, кто пожелает остаться в органах. Большая часть коллег предпочла уволиться, хотя я всех уговаривал: «Если такие, как вы, из милиции уйдут, что с ней будет?». Но люди чувствовали себя оскорблёнными. У меня самого до сих пор обида осталась, хотя и остыла. 

Мы создали Ассоциацию ветеранов спецподразделений по борьбе с организованной преступностью. Встречаемся, помогаем друг другу.