– Виктор Михайлович, неужели ваш выбор именно так и произошёл?

– Представьте себе, да: поступление моё на горный факультет было отнюдь не случайным (смеётся). Когда мы с родителями переехали в Иркутск, я узнал, что сборная горно-металлургического института была чемпионом и города, и области по этим видам спорта. И даже в состязаниях с участием команд Красноярска, Читы и Улан-Удэ иркутяне неизменно становились победителями. Мне непременно хотелось стать участником команды-чемпиона, вот я и сделал свой выбор. Однако учёба сразу увлекла меня, так что учился я с удовольствием и нисколько не жалел о своём выборе.

– Вы сказали, что приехали в Иркутск к моменту окончания школы. Значит, вы не иркутянин? 

– Нет, хотя сибиряк. Родился на Алтае. Отец мой был военным, в 1938 году его в составе 17-й армии перевели в Монголию и разрешили взять туда всю семью. Так мы – мама, я и младшая сестра – оказались в далёкой Монголии. Всю войну пробыли там и только после победы вернулись на родину. Позже переехали в Иркутск, где я в 1951 году  и поступил  в вуз. 

– А ваше первое место работы тоже было на иркутской земле?

– Да, работать я начал в 1959 году в Черемхове на разрезе «Восточный» горным мастером. Затем меня перевели на разрез «Южный», где я проработал следующие 18 лет. Это были интереснейшие годы – времена знаменитой косыгинской реформы, которую не раз сравнивали с капиталистическими способами управления производством.

В угольной промышленности в эксперимент, проходивший в рамках этой реформы, попали четыре предприятия по всему Советскому Союзу, среди них и наш разрез «Южный». Это был единственный разрез, который не просто поучаствовал в эксперименте, но и закончил его, выработав эффективную систему экономического управления угольным предприятием. 

– А в чём заключался этот эксперимент?

– Что стимулирует рабочего на хорошую работу – сама работа или заработная плата? C этого вопроса мы и начали у себя на предприятии этот эксперимент. Возьмём экскаватор: есть четыре человека, которые его обслуживают. Именно они должны быть заинтересованы, чтобы их экскаватор давал больше вскрышных пород за смену. Как этого добиться? Оказалось, относительно просто: выработка сверх плана считается прибылью и… соответственно оплачивается. Теперь уже коллектив был заинтересован в превышении плана. 

– Это как-то меняло мышление рабочих?

– А как же! Более того, именно от них стала исходить инициатива по превышению плановых показателей, а также основные идеи изменений в производственном процессе. Например, одна из бригад выступила с предложением сократить в ней количество человек и вызвалась работать сокращённым составом. При этом вся заработанная сумма за произведённые работы оставалась в бригаде и распределялась между оставшимися рабочими. Сегодня это назвали бы оптимизацией производства.

Я уже говорил, что во время эксперимента в наш обиход вошло новое для советского производства слово – «прибыль». Оно вызывало у многих очень негативный отклик – за это слово готовы были отдать под суд. Однажды на разрез приехала комиссия из Иркутска, нам устроили настоящий налёт. И когда проверка не выявила никаких нарушений, «гости» высказали истинную причину своего приезда: оказалось, слово «прибыль» было не созвучно советским понятиям, слишком резало слух. Ни одно предприятие в Союзе не имело в своём производственном обиходе слово «прибыль» и не зависело от этого показателя. «Вы что, капиталисты? Только капиталисты заинтересованы в прибыли!» – был задан нам вопрос. «Вас пугает капиталистическое слово «прибыль»? Так капиталисты и живут лучше, чем живём мы», – ответил я. 

– Получается, что вы в какой-то момент были готовы противостоять системе?

– Получается, так. Но результаты работы, наши показатели не оставляли сомнения, что мы идём по верному пути построения производственного процесса. Благодаря эксперименту, мы смогли по-новому взглянуть на понятия «работать» и «зарабатывать». А возможность планировать собственное время и финансы являлась сильнейшим стимулом для достижений. Наш разрез был единственным, где двоим работникам было присвоено звание Героя Социалистического Труда. 

– Виктор Михайлович, именно в эти годы вы работали с Михаилом Щадовым?

– Действительно, с будущим министром угольной промышленности мы работали в 500 метрах друг от друга. Михаил  Иванович  Щадов в то время возглавлял  шахту «Объединённая». А знакомство наше было не совсем обычным. Как-то раз мы с моим директором Геннадием Андреевичем Коноваловым  узнали, что на соседнюю шахту приехал новый директор, и решили прийти к нему во время обеда – познакомиться. Приходим, а у Щадова на плите стоит огромная сковорода с жареными пельменями, и он пригласил нас отобедать с ним. Жареные пельмени он очень любил, как выяснилось позже. Так состоялось наше знакомство, которое переросло затем в настоящую дружбу, и мы не раз решали производственные проблемы под это сибирское блюдо во время совместных обедов. Я, кстати, жареные пельмени тоже очень любил. 

– А потом вы вместе работали в министерстве?

– Да, но это было много позже. В 1979 году  меня перевели в управление «Востсибугля» техническим директором и заместителем начальника комбината. А в 1981 году я получил назначение на должность генерального директора объединения «Якутуголь», перебрался на юг Якутии, где проработал следующие 8 лет.

– И каковы были первые впечатления от северного края?

– Суровая и необыкновенно прекрасная природа, её уникальная растительность. Знаете, когда я прилетел на якутскую землю, первое, что бросилось в глаза уже в аэропорту, – мужики, которые не напрягаясь взваливали на себя полные кули и куда-то их тащили. Я попросил начальника аэропорта: «Узнай, что там в мешках». «Так это трава», – нисколько не удивился он. Оказалось, что это – золотой корень, редкостное по лечебным свойствам растение, которое на территории России находится на грани исчезновения и занесено в Красную книгу. В Якутию за золотым корнем ехали со всего Союза, и, конечно, такой бесконтрольный сбор мог привести к исчезновению редкого растения, несмотря на то что рос он на щедрой северной земле в больших количествах. Позже, когда я стал членом Верховного совета Якутии, лично содействовал тому, чтобы вышел указ, что земля якутская – собственность самой Якутии и то, что на ней росло, соответственно, также должно принадлежать этому краю. С этого момента сбор уникального растения был упорядочен и таким образом спасён от варварского уничтожения. 

– Скажите, Виктор Михайлович, условия труда на северном разрезе отличались от черемховских? 

– Конечно, и прежде всего очень низкими температурами. Температура зимой в среднем была минус 45 градусов. Вторая сложность, которая, впрочем, проистекала из первой, – отсутствие техники, способной работать в столь жёстких погодных условиях. Мне, как руководителю, приходилось не раз бывать в Японии и Америке, которые на тот момент являлись лидерами в производстве подобного рода машин. От хорошей техники многое зависело. По сути, она являлась отправной точкой в длинной цепочке экономических процессов. Как раз в 1980-е годы мы стали свидетелями кризисных явлений в мировой экономике. Потребность быстро развивающихся предприятий опережала способности генерирующих компаний. Шло торможение многих производств из-за того, что не хватало электроэнергии, выработка которой, в свою очередь, зависела от добычи угля. В то время первыми, кто обратился к нам, были японцы. Они приехали в Якутию, им необходим был ресурс, они просили газ. Но мы могли предложить им только уголь. Переговоры прошли на редкость быстро и результативно. Нас устроили взаимно предложенные условия – мы начали поставки твёрдого топлива в Японию. Следом за японцами потянулись корейцы, индийцы. Объёмы поставок на экспорт составляли несколько миллионов тонн в год, наши доходы росли. 

– Это скорее политическая и экономическая стороны взаимоотношений. А повлияло ли это на модернизацию?

– Естественно. Стала появляться новейшая техника – японская, американская, которая давала совершенно новые по тем временам объёмы добычи угля – это было крайне необходимо. Техническими разработками занимались специалисты. Руководителю же было крайне важно грамотно распорядиться техникой – подыскать человека, который бы не только владел этой техникой и мог справиться с ней, но и был способен дать результат. А для этого необходимо было вплотную работать с людьми. Многих, кстати, я привёл за собой из Черембасса. Но только тех, с которыми работал, в которых был уверен и которые были уверены во мне. Вообще, в то время на первом месте всегда оставался человеческий фактор – это было главным. Взять можно было умением, способностями, чисто человеческой надёжностью. Сегодня, на мой взгляд, это несколько стёрлось – многое можно купить. Позже, в 1988 году, я был назначен заместителем министра угольной промышленности СССР и уехал в Москву. 

– Изменила ли вас работа в министерстве? Ведь это другие масштабы, другая ответственность.  

– Но и я стал другим. Тот опыт, который я получил на прежних местах работы, очень мне помог: я досконально знал внутреннюю структуру угольного производства, эффективные способы управления угольными предприятиями. В министерстве под моим контролем велись открытые горные работы всех разрезов Советского Союза. Я ездил по Кузбассу, Украине, да по всему Советскому Союзу. Основная задача, которая стояла перед нами, – добыча угля с меньшими затратами, и мы к этому стремились всеми способами.  

– Для этого применялись исключительно собственные разработки или вы пользовались и зарубежным опытом?

– Конечно, нам был интересен опыт наших зарубежных коллег. Помню, перед своей первой поездкой в Америку я тщательно изучил из тех источников, которые удалось достать в то время, как идёт добыча угля «за океаном». Но всё же, когда оказался там, одно меня удивило и даже, можно сказать, поразило. Американцы стали смешивать уголь и воду в определённых пропорциях – получалась такая водно-угольная суспензия, которая не только хорошо горела из-за содержащегося в воде водорода, но и в меньшей степени загрязняла атмосферу. Полученную смесь они транспортировали по трубопроводу через всю страну – от одного океана до другого. После своей первой поездки в Америку я вышел с предложением к правительству СССР применить подобный опыт у нас. Надо сказать, что отношения между Америкой и  Россией были в те годы достаточно тёплыми, и стороны нашли возможным применить подобные технологии в России. Тогда были построены такие трубопроводы с Кузбасса в Новосибирск. Уже в процессе доработки этого метода труба подходила прямо в угольный забой. Уголь там измельчался, смешивался и с водой подавался в трубу. 

Позднее, когда были открыты месторождения газа, угольное производство пошло на спад, и многие разработки того времени остались невостребованными.

– Сегодня, на ваш взгляд, каково должно быть соотношение угля и газа по использованию на станциях Восточной Сибири? 

– Когда я был заместителем министра, я неоднократно встречался с газовиками по подобным вопросам в целом по территории России. Тогда уже было принято решение, что необходимы совместное планирование, совместная работа. Во-первых, нужно чётко определять потребности внутреннего рынка, а также объёмы поставок на экспорт. Только в этом случае возможно успешное развитие разных отраслей, способных дать энергетические мощности – газ, уголь, воду…

– Виктор Михайлович, вы уже много лет живёте в Москве. Стали москвичом?

– Ни в коем случае. Да, с тех пор как меня назначили заместителем министра угольной промышленности, я живу в Москве. Теперь здесь обосновалась вся моя семья – дети, внуки, правнук. Но до сих пор Сибирь считаю лучшим местом в России. Сибиряки – самый лучший народ, более внимательный, доверчивый, в хорошем смысле этого слова. Я большой любитель природы: тайга, река, удочка – для меня это лучший отдых. И как только появляется возможность – еду в Сибирь на рыбалку, к друзьям. И без этого не мыслю свою жизнь.