– Алексей Эмильевич, тема одного из ваших докладов звучала как «Восточный вектор в развитии нефтяной и газовой промышленности России в первой половине XXI века». Каковы, с вашей точки зрения, перспективы развития отрасли?

– Сначала о нефти. Всё, что находится непосредственно на трассе ВСТО, или уже введено в разработку, или будет введено в разработку в ближайшее время. Во-первых, нефть на восток поставляет гигантское Ван-

корское месторождение, расположенное на северо-западе Красноярского края, хотя от него до нефтепровода  не самый ближний путь. Во-вторых, введены в эксплуатацию крупные Верхнечонское и Талаканское месторождения. Я думаю, что в ближайшие год-два будет введено в разработку ещё одно крупное месторождение – Среднеботуобинское. Запасы нефти там много больше, чем считалось в семидесятые – восьмидесятые годы прошлого века. Вблизи границы Иркутской области и Республики Саха (Якутия) формируется мощный центр добычи нефти, а в дальнейшем и газа.

В перспективе, надеюсь, ближайшей, будут введены в разработку гигантское  Юрубчено-Тохомское и крупное Куюмбинское месторождения в Красноярском крае. Большая часть этой нефти идёт на экспорт, пока в Китай, но после завершения второй очереди ВСТО будет поставляться и в другие страны Азиатско-Тихоокеанского региона. В этом направлении всё более-менее ясно. Энергетическая стратегия России до 2030 года предусматривает, что мы будем поставлять на восток, в АТР, не только нефть, но и нефтепродукты. Во всяком случае «Роснефть» планирует построить мощный нефтеперерабатывающий завод, известно, что на Сахалине возведён один из крупнейших заводов по сжижению газа. 

Теперь о том, что касается газа. «Газпром» подготовил программу, согласно которой в первую очередь в регионе будет осваиваться Чаяндинское месторождение (расположено в Республике Саха (Якутия), сырьё с него будет поставляться на Дальний Восток и затем, по-видимому, экспортироваться в Китай. Но в этом проекте многое пока не ясно. Не ясно, где будет перерабатываться газ. Ведь на экспорт, я убеждён в этом, Россия должна направлять только  энергетический газ. Значит, предварительно газ нужно переработать и выделить из него конденсат, пропан-бутановую фракцию, этан и гелий. Конденсат придётся выделять в районе месторождения, это понятно. А поскольку в Генеральной схеме развития газовой промышленности до 2030 года, которую опубликовало Минэнерго, предусмотрено размещение газоперерабатывающих предприятий в Благовещенске и Хабаровске, то это означает, что до этих центров будет транспортироваться неразделённый газ. Но таких протяжённых многофазных газопроводов ещё никто не строил. Я думаю, что это проблема, которая требует очень серьёзной проработки, и насколько реален этот проект, не вполне ясно. Кроме того, если мы будем выделять гелий в Благовещенске или в Хабаровске, то надо строить гелиевое хранилище, а там геологических возможностей для этого нет. В одной из моих дискуссий с сотрудниками ВНИИГАЗа мне ответили, что «Газ-пром» планирует построить трубопровод для транспортировки гелия обратно, в Якутию, и там уже гелий закачивать в хранилище. Но, во-первых, это очень дорогое удовольствие – прокачать газ туда и обратно. А во-вторых, потери будут огромны. Так что вопрос остаётся открытым. 

– Меняет ли что-то предложение «СИБУР Холдинга», который подписал с Иркутской нефтяной компанией соглашение о строительстве газоперерабатывающего завода на севере Иркутской области?  

– Задолго до «СИБУРа» мы неоднократно предлагали построить газоперерабатывающий завод на юге Иркутской области, в Саянске, об этом полномочный представитель президента в Сибирском федеральном округе Анатолий Квашнин докладывал  и президенту, и премьер-министру. Сделать завод в две очереди: первую очередь на 2,5 млрд. м3 газа в год, вторую – ещё на 2,5 млрд. м3, всего на ближайшую перспективу на 5 млрд. Там есть куда закачивать гелий, чтобы он не пропал. На юге Иркутской области имеются нефтехимические предприятия с давними традициями производства, которые могут использовать этан, пропан и бутан в качестве сырья и которые сейчас испытывают в нём дефицит. Периодически в средствах массовой информации появляются разговоры о том, что такой проект обсуждается, но в реальности мы уже потеряли много лет. Поэтому нужна чёткая и ясная позиция государства по этому вопросу. Свои предложения аппарат полномочного представителя Президента Российской Федерации в Сибирском федеральном округе и Сибирское отделение РАН высказывали, предлагали включить их в Энергетическую стратегию России, но, к сожалению, пока ни в один из документов наша точка зрения не попала. 

– Как вы считаете, нужно ли вводить в эксплуатацию Ковыктинское месторождение? Руководство «Газпрома» сначала утверждало, что его начнут разрабатывать не раньше 2017 года, а теперь называет проект бесперспективным. С вашей точки зрения, что делать с Ковыктой? 

– В проектах, разработанных «Газпромом», вообще не планируется направлять газ Ковыкты на экспорт. Не берусь судить, почему принято такое решение, так как ни разу не видел серьёзной аргументации в его пользу. Поэтому я не берусь дискутировать с «Газпромом», который не посчитал нужным мотивировать свою точку зрения. Ясно, что пускать одновременно чаяндинский и ковыктинский газ на восток смысла нет, там не найдётся такого рынка, кроме того, мы не сможем освоить и переработать такое количество сырья. Был второй вариант, который сейчас как будто бы и не обсуждается: газ с Ковыкты может быть подан в Красноярский край и дальше на запад, в единую систему газоснабжения России. Но я ни разу не видел расчётов «Газпрома», в которых бы было видно, какое количество газа потребуется подать с востока на запад в единую систему газоснабжения и в какие сроки. Кроме того, имеются свои крупные месторождения газа в Красноярском крае, в Нижнем Приангарье, где можно достаточно легко разведать по крайней мере триллион кубометров. Казалось бы, зачем лишать будущего рынка красноярский газ, который как раз правильнее было бы направить на запад, в единую систему газоснабжения, или через Алтай на экспорт в Китай. Мы вносили такое предложение ещё в конце 90-х годов прошлого века. Но какой-то открытой, прозрачной и ясной дискуссии по этому поводу не было, а в документах, где рассматривались эти варианты, я чёткой мотивировки не видел.  

– Вы один из авторов проекта существующей трассы ВСТО, сдвинутой на север от Байкала. Как вы полагаете, достаточно ли ресурсов в Восточной Сибири для заполнения нефтепровода и будет ли их достаточно при расширении его первой очереди и запуске второй?  

– На первую очередь ВСТО нефти в Восточной Сибири достаточно с учётом Ванкорского месторождения. Но я думаю, что использовать его для наполнения трубы – это не оптимальное решение. Правильнее было бы ускорить разведку Юрубчено-Тохомского месторождения, на котором, с нашей точки зрения, достаточно нефти, чтобы заполнить первую очередь ВСТО. Что касается второй очереди, то для этого надо вести ускоренную геологоразведку. Министерство природных ресурсов и Роснедра проделали значительную работу, провели большое количество аукционов и распределили лицензионные участки в Якутии, Иркутской области и Красноярском крае вдоль трассы нефтепровода. Поэтому если геолого-разведочные работы будут доведены до необходимых объёмов, чего пока нет, тогда вторую очередь можно будет заполнить. Всё зависит от того, как государство и недропользователи будут сотрудничать в решении этого вопроса.  

– Какие затраты на геологоразведку считать достаточными?  

– Я могу сказать иначе. Известно, что западные компании на расширение своей минерально-сырьевой базы тратят 8–10% от выручки. А наши не тратят и 1,5%. Разница очевидна, как говорится, сколько пива – столько песен. Мы сейчас бурим в Восточной Сибири 30–40 тыс. м, в лучшем случае 50 тыс. м в год. Когда мы открывали Юрубчен, Верхнюю Чону, Ботуобу и другие месторождения в середине и конце 80-х годов, мы бурили 350–450 тыс. м в год. И говорили, что этого мало, считали, что надо бурить 1 млн. в год.  

– Даже при таком объёме геолого-разведочных работ, не говоря уже об его увеличении, можно ли рассчитывать на открытия уровня Севостьяновского месторождения? 

– Что касается Севостьяновского месторождения, то его оценка – очень предварительная, по одной скважине нельзя судить о запасах. Но на вершине Непского свода, где распределены лицензионные участки, есть очень крупные запасы нефти в карбонатных коллекторах, и при грамотном технологичном ведении работ там, конечно, будут хорошие результаты. 

– Если не ошибаюсь, вы были в числе авторов идеи перспективности нефте- и газодобычи в Восточной Сибири. Когда вы только её представляли, не было ли какого-то сопротивления со стороны научного сообщества? 

– Эта идея достаточно старая. Впервые о том, что искать нефть надо в Восточной Сибири, сказал академик Андрей Дмитриевич Архангельский в 1929 году, когда я ещё не родился. Но по-настоящему геолого-разведочные работы в Сибири были развёрнуты только после Великой Отечественной войны, особенно в 70-е и 80-е годы. Мы там нашли самую древнюю нефть на планете. В то время наш руководитель академик Андрей Алексеевич Трофимук, академик Виктор Семёнович Сурков, ныне здравствующий, я и наши товарищи доказывали, что в Восточной Сибири будут большие открытия. Нам тогда говорили, что мы принадлежим к тем учёным, которые удовлетворяют свою любознательность за счёт государства. А когда пришли открытия и мы получили большую нефть, эти же люди стали говорить, что они всегда так думали. Это обычное дело, и к этому геолог должен привыкать. Как учили Губкин (Иван Михайлович, основатель со-

ветской нефтяной геологии, начальник Государственного геолого-разведочного управления ВСНХ с 1931 года. – «СЭ») и Трофимук, геолог обязан смотреть в будущее с оптимизмом в том случае, если грамотно и в необходимых объёмах ведутся геолого-разведочные работы. Если геологоразведка не ведётся, здесь никакого оптимизма быть не может. Я вам приведу такой пример: мы в прошлом году не пробурили 600 тыс. м на всю Россию, а в 1988-м только в Западной Сибири пробурили 2 млн. 800 тыс. м, а на территории современной России – более 7,5 млн. м поисковых и разведочных скважин. Нефти добываем столько же или больше, чем в советское время, таким образом «проедая» запасы, подготовленные геологами ещё в прошлом веке. Об этом говорили неоднократно. Я так думаю: сколько верёвочке ни виться, конец известен. Без конца рассчитывать на запасы нефти, подготовленные в советское время, не приходится. Нужно срочно принимать меры по усилению геолого-разведочных работ. И я не считаю, что это должно делаться главным образом за счёт бюджета. Государство должно вести региональные работы, изучать шельфы морей Северного Ледовитого океана, может быть, готовить на них запасы, но в Восточной Сибири должны работать недропользователи. И должны работать не за страх, а за совесть. 

– В одном из своих выступлений вы говорили, что будущее как раз за освоением шельфа. Стоит ли сбрасывать со счетов добычу на материке? 

– Я так не утверждал. Я говорил, что шельфы станут активно разрабатывать во второй половине XXI века. А сегодня лишь 2010 год, это будет только через 40 лет. Представьте себе, что 40 лет назад мы только начинали добывать нефть в Западной Сибири. Для жизни  месторождения, нефтяной провинции 40–50 лет – это огромный возраст. Я говорю о том, что ресурсы шельфов арктических и дальневосточных морей России должны прийти на смену нефти Западной и Восточной Сибири, европейских районов страны, но это будет происходить постепенно, начиная с 2030–2040 годов. Однако говорить, что это проблема не сегодняшнего дня, неправильно. Существует огромное количество технологических вопросов: как бурить во льдах, как транспортировать нефть и газ при сложнейшей ледовой обстановке, как обеспечить экологическую безопасность работ, как сделать так, чтобы в этих суровейших условиях себестоимость нефти была такой, чтобы добыча себя окупала. Эти вопросы не решишь в один день. Я считаю, что Арктика в перспективе будет обеспечивать нефтью и газом не только Россию, но и всё человечество, так что наша страна, как великая арктическая держава, должна занять достойное место в решении этой общечеловеческой проблемы. 

– Не разделяете ли вы точку зрения, что богатые ресурсы Сибири являются «сырьевым проклятием», как считают американские аналитики?  

– А если американцы открыли на Аляске месторождения Prudhoe Bay, это тоже сырьевое проклятие? Я так не думаю. США добывают столько же нефти и газа, сколько и мы, а газа в прошлом году добыли даже больше. И свои месторождения явно бросать не собираются. Значит, сырьё нужно всем. И надо считать, что его наличие – это не сырьевое проклятие, а огромное богатство, подаренное нам природой и талантом, трудом армии геологов, геофизиков, буровиков. Другой вопрос, что если экономика страны рассчитана только на сырьё, если государство живёт только за счёт торговли ресурсами – это плохо, очень плохо. Это, конечно, приводит к отсталости национальной экономики. Страна должна, используя сырьё, создавать из него самые высокотехнологичные продукты с наибольшей добавленной стоимостью, и тогда это будет не проклятие, а счастье. Надо не нефтью торговать, а нефтепродуктами, не сжигать попутный газ, а перерабатывать его, создавать полимеры. Возьмём наши дороги, которые у всех на устах. Скажем, в Соединённых Штатах 70–80% покрытия автодорог составляют полимерные материалы, а остаток приходится на битумные продукты. Мы же покрываем дороги битумом, потому они и живут по три-четыре года. В России непочатый край работы для создания из нашего уникального сырья продукции с высокой добавленной стоимостью. В частности, в Восточной Сибири, я считаю, будет величайшим преступлением перед нашими земляками, перед будущими поколениями, если мы не развернём на юге Иркутской области производство по переработке газа, мощнейший нефтехимический кластер и не выйдем на мировые рынки с этими продуктами. 

– Вы являетесь инициатором создания кемеровского Угленаукограда, который не так давно одобрили власти Кузбасса. Расскажите об этом проекте, что он в себя включает и на какой стадии находится? 

– Это ещё только проект. Мы сейчас пытаемся его продвинуть и убедить правительство РФ в том, что он заслуживает большого внимания. Теперь собственно о проекте. Когда существовал Советский Союз, у нас была мощная отраслевая наука в области угля, нефти и т. д. После 1991 года она приказала долго жить, в особенности то, что связано с углём. Последние отраслевые институты погибают в Кузбассе на наших глазах. Но мы понимаем, что без научного обеспечения, без разработки новых технологий добычи и переработки угля, использования угольного метана, развития машиностроения мы не можем развивать угледобычу и станем сырьевым придатком, который будет закупать даже простейшее оборудование, вплоть до лопат, за рубежом. Нужен мощный центр угольной науки, коего нет не только в Сибири, но и в Российской Федерации. Поскольку Кузбасс был, есть и будет главной угольной базой страны, он больше всего подходит для его создания. Сибирское отделение РАН и администрация Кемеровской области поднимают этот вопрос: чтобы учёные имели место, где можно работать и где у них будет новейшее оборудование, нужно создать академгородок по подобию того, который есть в Новосибирске, Иркутске, Красноярске или Томске. Академический городок в Кемерове должен быть ориентирован на обеспечение развития угольной промышленности. Мы предложили для него такое, может быть, громкое, но, на наш взгляд, красивое имя – Угленаукоград. Я очень верю, что мы получим поддержку президента и председателя правительства страны. И когда мы говорим об этом городке, у меня в голове вертятся слова Маяковского: «Я знаю – город будет, я знаю – саду цвесть».

– Вы как председатель Кеме-ровского научного центра СО РАН выступаете инициатором создания Угленаукограда. Вы также являетесь научным руководителем Института нефтегазовой геологии и геофизики им. А.А. Трофимука СО РАН, к тому же преподаёте как минимум в четырёх университетах. Вам не тяжело справляться с такой нагрузкой?

– Когда ты работаешь, тебе некогда думать о том, что тяжело. Я читаю лекции в своём Новосибирском государственном университете, довольно часто бываю в Томске, встречаюсь со студентами Томского политехнического университета и Томского госу-дарственного университета, который я заканчивал. Хочу на будущий год прочесть ряд лекций в Российском государственном университете нефти и газа имени Губкина в Москве. Я получаю удовольствие от общения с молодёжью. Для меня это то, что повышает жизненный тонус. 

– Есть ли интерес со стороны молодёжи к геологии, геофизике и геохимии?  

– Вы знаете, я могу сказать таким образом: подавляющее большинство ребят – очень хорошие. Они старательно учатся и когда с третьего курса приходят в Институт нефтегазовой геологии и геофизики, в наши лаборатории, выполняют наши научные проекты, с ними работать – одно удовольствие. 

– Иными словами, есть кому передать науку? 

– Да. И я добавлю, что очень многие российские и иностранные компании, которые работают в России, охотно привлекают к себе выпускников нашего университета. Иногда, конечно, нас это обижает – я бы хотел, чтобы они остались у нас, но конкурировать с крупными компаниями по зарплате мы далеко не всегда можем и, может быть, никогда не сможем. Но тут ничего не поделаешь.