«Сколько живём, столько отца и искали»
«Ваш муж, Решетников Максим Моисеевич, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, умер от болезни 20 января 1942 года». Эту похоронку Ольга Решетникова получила тогда же, в 42-м. На руках у неё осталось четверо детей. Семья провела полтора года в немецкой оккупации. До конца жизни женщина искала место, где был похоронен муж. Умерла, так и не узнав. Её дочь, жительница Черемхова Нина Козлова, нашла захоронение отца только в этом году. Через 68 лет после похоронки.
«Мы обнаружили, что в братской могиле одного из городов Орловской области был похоронен отец нашей землячки. Вы съездите к ней, она вам такое расскажет! Я вам сейчас схему нарисую, как проехать», – руководитель совета ветеранов Черемхова Константин Коломоец начал чертить что-то в моём блокноте. Мы с фотографом уже выполнили всю работу в Черемхове и хотели ехать домой. «Нет, вы к ней обязательно попадите. Это потрясающая история!» – не унимался Коломоец. И мы поехали, по схеме. Прямо на улицу Пятую Пятисотниц.
«Там и упала в обморок»
«Сколько живём, столько отца и искали, – Нина Козлова, мама четырёх сыновей, бабушка восьми внуков и четырёх правнуков раскладывает на столе бумаги: похоронка, пенсионное, копии справок. – Четверо их было братьев. Старший Архип погиб ещё в первую мировую, Сергея убило током в армии. А они вдвоём, отец Максим Моисеевич и брат его Фёдор, погибли на Великой Отечественной. На отца пришла похоронка, а Фёдор так и остался пропавшим без вести. Я в этом году была на родине, встретила своего двоюродного брата, сына Фёдора. Не знала, что брат жив. Проплакали мы с ним долго. Наверное, это последняя наша встреча».
«Ваш муж, Решетников Максим Моисеевич, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, умер от болезни 20 января 1942 года» – эта похоронка – всё, что осталось Ольге Решетниковой от мужа. Они были ровесниками, оба родились в 1905, оба были сиротами. Только Максим в Россоши, а Ольга – в Самарине, ныне это Белгородская область. Их свёл и обручил местный священник. А в итоге она осталась одна. В бумажке не написали, где похоронен муж.
Когда началась война, Нине Решетниковой было пять, в семье, кроме неё, было ещё трое детей. Жили они в селении Россошь. «Папа был бригадиром, в поле работал, – рассказывает Нина Максимовна. – Я хорошо помню: придёт он с работы – и меня, и младшую Зину на руках вверх подбрасывает. Аж дух захватывало. Он у нас был высокий, под два метра». Отца призвали тем же летом 41-го.
«Мама в казанке яйца варила. Готовит, а сама плачет, соседи все плачут, деревня-то небольшая, все собрались. А потом, когда повезли, мама побежала за подводой, упала, её люди подобрали, привели домой. Зина на руках сидела, ей всего 2,5 года было. Никогда я этого забыть не смогу, – говорит Нина Максимовна. – А после этого, как отплакалась, мама нам ни разу слёз не показывала. Когда в 42-м пришла похоронка, я вижу: сестра и брат старшие плачут. А Зина, крохотная, хвастает: «Ой, мама, а мы не плачем!». Мама в ответ сказала только: «Дети, да этого и ждать надо было». И пошла коров доить. Там и упала в обморок».
А после понеслось. Начались бомбёжки. «Бабёнки сами ямы против бомбёжек рыли – убежища такие на три-четыре семьи, – говорит Нина Козлова. – Правда, мы всего раза два-три там сидели, потому что не успевали добежать. Как начнётся перестрелка, мама нас под кровать прячет. Однажды сидим под кроватью, а в дверь заколотили сильно. Мама побежала открывать, немцы залетают, кричат: «Партизан? Партизан?». Мама на нас: «Вылазьте, покажитесь, что вы не партизаны!». Когда Нина Максимовна в 50-х с семьей приехала в Черемхово, здесь как раз шли взрывные работы в карьерах. «Как ударит взрыв, так мы раз все – спрячемся, – говорит она. – Несколько лет это продолжалось, никак мы не могли привыкнуть, что это не бомбёжка».
«А вдруг моему Максиму помогут?»
А потом через селение пошли войска. «Первые шли важные такие, с кокардами, – вспоминает она. – Немцы, наверное. Нас в угол загнали, прямо в хате у нас поселились. Съехали скоро, а следом появились итальянцы, румыны. Хозяева такие, двери сам открывали, выбирали себе дом. Если кто не отпирал – дверь ломали. Так и жили. Мы, дети, на русской печке, и они рядом – на лежанке, на полу. Помню, итальянцы очень добрые были. Мне губную гармошку подарили, Зине – зеркало. Нас на руки взяли, мама им мамалыгу варит, а они плачут: «Сталин бы с Гитлером подрались, кто кого поборет, зачем нас-то губят?». А немцы, те думали, что идут надолго. И школы уже свои открывали, заставляли в классах молитвы читать, вспоминает Нина Максимовна.
«Был как-то раз случай. Гнали через деревню русских пленных. А возле домов оградок не было уже: топить было нечем – всё посожгли. Сады уже спилили на дрова. Мама, как конвоир отвернулся, схватила пленного русского и затолкнула во двор, затем – в огород и на пустырь. Помню, бежит она, кричит: «Дети, ну-ка, идите отсюда!». Отогнала нас, чтобы мы криком не выдали. Она отцу оставляла рубашку и брюки, всё думала, вернётся, вдруг похоронка – неправда. А тут солдат. Она его форму в речушке утопила, а и отцовское отдала. Так он и ушёл. Соседки потом говорили: «Ивановна, да как же ты не побоялась! У тебя же четверо детей, ведь убили бы тебя, сожгли бы и всё. Она говорит: «Не думала в это время. А вдруг моему Максиму тоже кто-то поможет?».
Ели в основном макуху – жмых от семян, привозили по куску на человека. «А ещё сахарный буряк сажали, этим и выжили, – говорит Нина Максимовна. – Люди с голоду умирали. Как в перестрелку убьют лошадь, так все бегут, куски отрезают, домой тащат. А я всё это видела. Мама натушит конины с луком, а я не ем. Она говорит: «Да ты же умрёшь!». Я в ответ: «Лучше умру, но лошадь есть не буду». Жалко было. До сих пор конскую колбасу есть не могу».
Русские в очередной раз отступали. Но кто-то, уходя, сказал: «Не переживайте, это ненадолго». Оказалось – правда. Погнали немцев в последний раз зимой. Советские войска перекрыли единственную дорогу, и немцам пришлось отступать по полям. Снегу было много, и они, загнанные в тупик, замёрзли. Так и лежали до весны, а когда начали оттаивать, баб нагнали. «Мама вспоминала: плачут все, страшно, а куда деваться, надо убирать, – говорит Нина Максимовна. – Брали трупы, клали на повозку и хоронили вповалку в старых окопах. Забросали землёй, разровняли – и нет могил».
– А в День Победы, знаете, как голосили бабы? Плакали страшно. И всё вперемешку: вой, слёзы, песни, гармошки. Потому что в деревню из мужиков почти никто не вернулся. Только человека три-четыре, один без руки. Почти все наши в первые годы войны и погибли. Бабам просто некого ждать уже было. Похоронки у всех. Я когда туда поехала в этом году, удивилась, сколько старичков мужчин там! Потому что запомнила: когда в 50-х уезжала, там ведь одни женщины были.
Хлеба они не видели до 1953 года. Нину уже после войны в 12 лет отдали в няньки к родственникам, чтобы она не умерла с голоду. «Когда мне исполнилось семнадцать, мамина сестра нас в Сибирь позвала, – говорит Нина Козлова. – Мама продала избушку, денег хватило только на дорогу, хлеб и маргарин. А как за Урал перевалили, старшая сестра на станции купила две сайки. Мы в них как вцепились, мама испугалась, думала, что у нас будет заворот кишок. Мы, младшие, до этого и не знали, что такое сайки». Мама в Черемхове уже не смогла работать. Привезли её «совсем болезную». «Она нас вытащила в войну, а после в колхозе работала с утра до ночи, – говорит дочь. – Помню с того, военного, времени только, что одевалась она, как казачки: длинная юбка, приталенная кофточка. А так не видели мы её совсем. В четыре утра уйдёт в поле, придёт – мы уже спим. Врачи потом, уже тут, признали у неё истощение нервной системы». За мать теперь работали дети. Нина в 17 лет пошла на угольную обогатительную фабрику. Да и за погибшего отца дали пенсию и квартиру. «Мама всё отца вспоминала: «Дочки, вот бы вам такие мужья попались, как он был!» – говорит Нина Максимовна. – Очень хороший, добрый был человек. У меня младшенький, четвёртый сын на него сильно похож, Максимом тоже назвала его».
«Умер от пневмонии»
Мама умерла, так и не узнав, где могила её Максима. Отец писал с фронта, письма эти долго хранились в семье. Но когда старший брат женился, невестка все сожгла, как лишний мусор. «Мы так плакали, – вспоминает Нина Максимовна. – Я помню только последнее письмо. Отец радовался: «Наконец-то вышел из окружения и попал в родную часть». И больше никаких известий от него не было». Когда составлялась Книга памяти Белгородской области, Нина Максимовна как раз была в родных местах. Через 15 лет после отъезда в Сибирь. И там в местной газете увидела списки тех, кого предполагалось внести в эту книгу. Среди прочих был Максим Михайлович Решетников. Она приехала домой и рассказала всё сестре Клавдии. Та написала письмо составителям книги об ошибке: не Михайлович он был, а Моисеевич. Дочь просила найти могилу. Вскоре пришёл ответ из Вейделевского районного комиссариата Белгородской области: «Уважаемая Клавдия Максимовна! Мы разобрались в вашей просьбе: действительно, была допущена ошибка. Эти сведения прислали нам из Должанского сельсовета. В Книгу памяти он будет внесён правильно, как Решетников Максим Моисеевич. У нас в военкомате каких-либо сведений о вашем отце нет. Спасибо вам за помощь в уточнении данных. Группа работы по составлению Книги памяти». На самом деле если заглянуть на 65 страницу второго тома этой Книги памяти, то увидишь ещё одну ошибку. Максим Решетников умер 20 января 1942 года, а в книге – 20 октября 1942. Рядом на странице – Фёдор Моисеевич Решетников из села Долгое, и короткая отметка о смерти – март 1943 года. «Федя наш, россошинский, был, а не должанский», – говорит Нина Козлова.
Если пролистать пятый том Книги памяти уже Орловской области, то увидишь, что русский, рядовой Максим Решетников «погиб в бою». Он не погиб в бою. На самом деле похоронка была права: он умер в госпитале. «Хорошо, что сейчас компьютер есть, мне всё нашли в компьютере», – говорит Нина Козлова. В объединённой базе данных Минобороны в «списках безвозвратных потерь» значится последнее место службы Максима Решетникова: Тринадцатая армия, четвёртый стрелковый полк. Вот теперь становится понятно последнее письмо. Осенью 41-года оборонявшаяся на севском направлении 13-я армия была окружена немцами, и лишь к концу октября немногим удалось выйти из окружения. Среди них был, очевидно, и Максим Решетников. А уже в декабре армия вошла в Брянский фронт, который ударил по 2-й немецкой армии. В начале января фронт достиг линии Белёв – Мценск – Верховье, северо-западнее Ливен. Здесь советское наступление столкнулось с ожесточённым сопротивлением. Видимо, Максим Решетников был среди тех, для кого эта мясорубка стала последней. В базе данных Центрального архива Минобороны (ЦАМО) напротив фамилии Максима Решетникова стоит короткая запись: «умер от болезни». Здесь же можно прочитать подлинный документ. 15 января 1942 года боец поступил в госпиталь города Ливны с пневмонией, а 20 января скончался. «Мы были в Ливнах в музее, нам рассказали, что бои от города шли далеко, самые сильные сражения были ближе к Курску и Орлу. Раненых отправляли в Ливны, где стоял госпиталь. А пока везли их, они простывали. У отца было ранение, а потом уже пневмония», – говорит Нина Козлова. В карточке ЦАМО значится: «Максим Решетников похоронен в Орловской области, в Ливнах».
«Папке пожалуюсь»
Два года назад Нина Козлова отправила запрос в Ливны, чтобы узнать, где же могила. Ей пришёл ответ: «Уважаемая Нина Максимовна, получив ваше письмо, сообщаю, что ваш отец, Решетников Максим Моисеевич, по книгам погибших и захороненных в братских могилах по УВК города Ливны не значится. Временно исполняющий обязанности военного комиссара Кондрашкин».
– Я не поверила, ведь в компьютере, в базе данных, Ливны стоят! Меня так это задело, и я думаю – нет, не успокоюсь! Сказала детям: «Давайте деньги, я бумаги возьму, сама туда поеду!». Но отправилась она не в Ливны, а к председателю совета ветеранов Черемхова Константину Коломойцу. Тот дал контакты председателя орловского областного совета ветеранов Николая Кутузова, сам тоже написал запросы. И там, в Орле, помогли. Они подтвердили данные ЦАМО. Максим Решетников действительно похоронен в Ливнах! Его имя есть в Книге памяти Орловской области. И вот, 22 апреля 2010 года Нине Максимовне пришло письмо, где сообщалось, что над братской могилой в городском саду Ливен установлен мраморный памятник, на котором выбиты имена нескольких солдат. Среди них был и Максим Решетников. А в начале июля Нина Козлова с племянником приехала в Ливны. «Там в центральном парке есть братская могила революционеров, а рядом поставили наш памятник восьми солдатам. Свеженькое всё, цветы насадили. Я поклонилась там и сняла с себя как сто пудов. Теперь свободно дышу, миссию свою исполнила», – говорит она. Ещё в мае имя Максима Решетникова появилось и на стене мемориала погибшим в Черемхове. «Мама у меня умерла, старшая сестра и брат тоже, – рассказала Нина Козлова. – Осталась только я и младшая сестра моя, Зинаида Максимовна. А она у меня у мемориала живёт. Зина говорит: «Так бывает мне плохо – я пойду постою у стены, папке пожалуюсь, и так легко становится, так хорошо». Они ждали этого 68 лет.
