Неучтённый райский уголок

Дело в том, что во второй половине дня в Управлении государственными имуществами разбирали ходатайства, и одно из них начиналось с любопытного сообщения, что в 80 верстах севернее города Верхоленска расположено озеро Никанор. Говорилось также, что добраться до него можно только вьючным путём, и поэтому побережья населяют одни тунгусы, что с окрестных гор в озеро стекают таёжные речки, несущие тайменей, ленков, хайрюзов, окуней, налимов, огромных щук… Однако тунгусы не умеют заготавливать рыбу впрок, и, кроме них, ей никто не может воспользоваться. Потому-то живущий в этих местах крестьянин Торский и хотел бы взять озеро в аренду, устроить к нему удобную дорогу и начать промышленную заготовку рыбы.

Прочтя ходатайство, управляющий государственными имуществами подошёл к карте, но, сколько ни всматривался, никакого озера в окрестностях Верхоленска не обнаружил. Коллеги подали мысль расспросить бывшего верхоленского исправника, переехавшего в Иркутск, и уже через час этот господин сидел у Штромберга в кабинете. Он подтвердил, что озеро Никанор, действительно, существует. Но относится ли оно к землям казны или к угодьям тунгусов, он не знал. Был уверен только, что передача угодий крестьянину Торскому обречёт тунгусов на голод.

Подумав, управляющий государственными имуществами взглянул на часы – и, не медля более, поспешил к губернатору. Иван Петрович Моллериус сразу взял сторону тунгусов, и два дня спустя, на юбилее у товарища, Штромберг с удовольствием поднял тост за торжество здравого смысла. Однако по дороге домой (и возможно, под влиянием знаменитых шустовских коньяков) он предался философическим размышлениям, что благо одних, увы, несёт вред для других: «Вот и я, Штромберг, государственный человек, вынужден был поставить подножку едва народившемуся крестьянскому капиталу».

Толстые и тонкие

На рынке капиталов к лету 1906 года произошло очередное распределение сил. За годы войны ещё более укрепилось положение фирмы Щелкунова, прибыль от торговли позволяла уже вкладываться в разработку углей, и в Черемхове строились новые подъёмники, возводилась столовая для рабочих. Предприниматель не знал ещё, что единственный его крупный заказчик (Управление Забайкальской железной дороги) уже сделал предварительные расчёты, показавшие: выгоднее отказаться от угля и перейти на дрова. К концу октября семьи безработных угольщиков заполонят иркутские улицы, но пока Щелкуновские копи на подъёме, и от снующих приказчиков исходит приятная, будоражащая энергия. И инженер Бжозовский, владелец каменноугольных копей близ станции Тарбогатай, с надеждою смотрит в будущее: в это послевоенное лето он отстроил здание начальной школы для детей служащих и рабочих, нанял учительницу, и, по всему видно, это только часть его планов.

Иркутский купец Брянцев из-за долгов вынужден был спустить за бесценок большой каменный дом на углу Большой и Амурской, но именно благодаря этому коммерсант Гиллер стал владельцем недвижимости, приносящей до 200 тысяч в год, и с начала августа обустраивал здесь первоклассный театр-ресторан. Работы велись с рассвета до темноты, и за этим ощущалась порывистость устремлённого вширь молодого капитала!

И огромный дом инженера Никитина недавно ещё представлялся воплощением многообещающего капитала; правда, посвящённые знали уже: он заложен, и, увы, без надежды на выкуп. Завеса упала нынешним летом, когда на торгах роскошный особняк отошёл к новому владельцу – г-ну Тышковскому. Из 340 тысяч, вырученных от продажи, 271 тысяча ушла в погашение долга, и у самого Никитина осталось менее 70 тысяч рублей. Но выглядел инженер так, словно только что выиграл миллион. Причины тут были иного, нематериального, свойства: только что окончилось следствие по делу о злоупотреблениях в Русско-Китайском банке, и товарищ прокурора Иодловский пришёл к заключению о недостаточности улик. Это был очень благоприятный исход путаной истории, в которой инженер и предприниматель Никитин выступал одним из основных фигурантов.

Обречённые на неуют

«И всё-таки нелегко, должно быть, расставаться с таким особняком…», – Иван Александрович Мыльников, никогда не имевший доходных домов, в последнее время задумывался о непростых отношениях с недвижимостью. Его собственное жилище, любовно обставленное, наполненное запахами варенья и цветов, в точности соответствовало укладу его семьи, и каждый уголок его был обуючен, обжит. В девяностые годы, когда страсть к доходным домам завладела уже не только купцами, но и чиновниками, фотографами, Иван Александрович приглядел удобный участок земли и обсудил будущее строение с архитектором Кузнецовым. Но чем более завораживали предлагаемые Алексеем Ивановичем картонные образцы, тем менее хотелось вдохнуть в них жизнь: общею участью всех доходных домов были неухоженность, неуют, натурально убивавшие гордый замысел зодчего. Так, отстроенный Файнбергом дом на Толкучей, задуманный как причудливый средневековый фрегат, на глазах у всех терял изначальное великолепие. И огромный особняк купца Кузнеца на Графо-Кутайсовской выглядел неряшливым и холодным; первый этаж его был набит мелкими заведениями, от колбасной до парикмахерской, а вверху так же тесно (от 17 до 40 человек в одной комнате) разместились многочисленные службы Управления Забайкальской железной дороги. Полы мелись, но не мылись, с углов свисали тенёта, в коридорах стоял удушающий, спёртый воздух…

«Лишние» пять рублей

И в торговых домах, изначально строившихся на началах семейственности, нынче воцарились неуют и разлад. Прежде в фирме у Стахеева приказчики посреди рабочего дня уходили домой обедать, после продажи магазинов Второву все отлучки решительно запретили, а в качестве компенсации предложили пятирублёвую прибавку к жалованью. Однако четверо служащих демонстративно не подчинились, и в наказание двоих из них «сослали» в пассаж Юциса (где приказчики сами метут пол, кипятят самовары ), а ещё двоих просто уволили.

Вместе с другими бывшими служащими они учредили товарищество на паях, открыли мануфактурную торговлю и теперь уж не только не отлучаются из магазина, но и обедать не успевают порой. Унижавшая их недавно прибавка к жалованью представляется уже в новом свете, и вчерашние бунтари сокрушаются, что «на пять-то «лишних» рублей можно было бы пять мешков картошки купить, или полмешка самой лучшей муки, или двадцать отборных капустных кочанов, или целый месяц арбузы кушать, да ещё и впрок засолить. А прибавка за два месяца обернулась бы шкурой красной лисицы – супруге на воротник! Но теперь-то все мысли у нас об одном: как бы денег отложить на аренду… Выручка-то никакая сейчас, потому как товары по «чугунке» не идут, а ползут, да к тому же ещё и разворовываются. Вон, вчера: открываем ящик с обувью, а там вместо двух пар ботинок полено лежит…»

Надёжнее было бы получать товары почтой, но это резко увеличило бы расходы, да и цены стали бы недоступными для большинства.

Денежный отлив

В последнее посещение Сибирского торгового банка Иван Александрович Мыльников снял со счёта непривычно крупную сумму: ежедневные походы за деньгами стали отнимать слишком много времени. А ведь прежде он ограничивался тремя визитами в месяц, как и многие другие коммерсанты. Ещё год назад в иркутских банках лежало не менее 12 млн. рублей: (7 – в Сибирском, 3 – в Русско-Китайском и 2 – в Медведниковском и Обществе взаимного кредита); теперь же, утверждают осведомлённые лица, их вдвое меньше. И общее мнение таково, что отлив денег спровоцирован оживлением на железной дороге. Пока она оставалась на военном положении, перевозка продуктов и мануфактуры была страшно затруднена – теперь застоявшиеся грузы резко хлынули на восток, потребовав значительных выплат.

Но самое главное – при таком активном движении наступила полная неразбериха. Иван Александрович в апреле ещё выписал вина и конфеты для своего нового магазина, но вот уже середина августа, а вагона не только нет, но даже и неизвестно, где он сейчас находится. В коммерческом отделе Управления Забайкальской железной дороги повторяют заученное «подождите, куда ж он денется», но Мыльников хорошо знает: ещё как денется! Вон коммерсант Масленников полгода уже разыскивает 20 вагонов крупчатки, посланных им в Иркутск из Ново-Николаевска, лично проехал весь маршрут, осмотрел все станции и тупики – и ничего не обнаружил!

Возможно, что в Харбине, но, может быть, и нет

– Отправляюсь теперь на восток, – досадливо сообщил он Ивану Александровичу. – В товарной конторе сказали, что, возможно, крупчатку по ошибке отправили в Сретенск. А ещё советуют съездить в Харбин и Владивосток. Я, конечно, съезжу, но боюсь, что мука моя скоро испортится. А с железной дороги все взятки гладки – напишут акт, что «груз пришёл в негодность от собственного свойства»!

Слушая Масленникова, Иван Александрович с горькою усмешкою вспоминал, как в недавнем застолье юбиляру желали «всевозможных побед, даже и над железной дорогой». Правда, именно тогда кто-то очень кстати припомнил, что министр путей сообщения скоро сделает остановку в Иркутске, – и сейчас же явилась идея подать ему жалобу. Тут же набросали и текст, правда, он оказался переполнен эмоциями и фактами, но на другой день его перечитали, убрали длинноты, канцеляризмы – и в конце концов вышло совсем неплохо:

«Иркутяне пережили два тяжёлых года войны, но мирились со своим положением, будучи уверены, что с заключением мира всё войдёт в нормальную колею. Но спустя год после окончания войны положение только ухудшилось – из-за беспорядка на товарном дворе станции Иркутск. По железной дороге грузы идут из столиц два – два с половиною месяца, и столько же времени требуется им для того, чтобы одолеть две версты от станции. При этом уплатившие за доставку грузополучатели платят шестикратный штраф за хранение. Во второй половине июля по всем железным дорогам вообще прекратили приём грузов на Иркутск…».

Министр путей сообщения обязал Управление Забайкальской железной дороги в течение недели совершенно очистить станцию. И в самом деле, очистили, но товары стали застревать неподалёку, во вновь устроенном складе. Его скоро окрестили кладбищем для купеческих капиталов, и действительно, за хранение каждого из вагонов с товаром взималось по 127 рублей. Часто приходилось выплачивать огромные штрафы за лежалый товар: забрать вагон сразу не удавалось никак, потому что получить достоверную информацию о месте нахождения груза было крайне сложно.

Смета пропала!

Оставалось либо снова обращаться к министру, либо составлять депутацию к начальнику Забайкальской железной дороги Свентицкому. Иван Александрович Мыльников более склонялся ко второму варианту и даже рассорился из-за этого с одним добрым знакомым. И вскоре пожалел – после того как прочёл в газете «Сибирь» одно характерное сообщение: «Начальник Забайкальской железной дороги инженер Свентицкий в сопровождении помощника главного бухгалтера Знаменского отбыл в Петербург для утверждения смет на 1907 год. Но с пути ими послана телеграмма, сообщающая, что смета пропала».

Украдена была смета или просто потеряна, неизвестно, но у регистратора бухгалтерии Иванова появилась возможность скататься за казённый счёт в Петербург.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского