«Это ниже моего до»

К Вере Павловой долгое время было не подобраться. «Приходи, – сказал мне один из организаторов фестиваля поэзии на Байкале, –  мы поедем в Тальцы, попробуешь поговорить с ней в автобусе». Но в автобусе поэтессы не оказалось: в музей они с мужем поехали какими-то своими путями. Уже в Тальцах, узнав в черноглазой длинноволосой женщине Павлову с фотографий в Интернете, я подошла к ней и сообщила, что единственной целью моего приезда стала она. «Подстава, – пробормотала собеседница, застигнутая врасплох. – Ну ладно, давайте на обратном пути в автобусе поговорим», – и удалилась под ручку с мужем прогуливаться по берегу Ангары. Поэты, слышавшие мою просьбу, посоветовали держать Павлову на виду: кто её знает, мол, она и в их тусовку не слишком вхожа, и вообще, видимо, внимания не любит. Нетипичная, короче, поэтесса. 

В результате ненавязчивого шпионажа я поймала момент, когда поэтесса с мужем двинулись к автобусу, и пристроилась за ними в хвост. Мужа Павловой зовут Стивен Сеймур. Он в течение 30 лет был переводчиком госдепартамента США, потом 8 лет работал в Москве в качестве переводчика трёх послов Америки, а после оставил дипломатическую карьеру и посвятил себя литературному переводу. В том числе, конечно, он работает и с текстами своей избранницы. А ещё практически везде ездит с ней. Вот они приехали на Байкал, через неделю отправятся на другой поэтический фестиваль, который пройдёт на греческом острове Тинос, через две – в Нью-Йорк (там они живут), а потом в Москву (и там они живут). «Нужно же кому-то таскать её книжки и остальной багаж», – объясняет своё присутствие он сам. На самом деле в отношениях литературной четы сквозит перманентная нежность, хорошо заметная даже незнакомцам. Но ради нашей беседы  Вера ненадолго отсела от мужа и кивнула мне: «Спрашивайте». 

– Вера, скажите, а правда, что вы не любите журналистов и интервью?

– Вы мне нравитесь, почему же. 

– Говорят, вы обычно отказываете корреспондентам. У вас даже есть такое стихотворение: «Никогда не буду давать интервью, это ниже моего до. Никогда не буду брать интервью, это выше моих си». 

– Да, в общем, я этих интервью и не даю. Делаю исключение только когда где-то в гостях. Потому что мне кажется, что гость должен слушаться хозяина. А дома исключение могу сделать только для родных и близких. Так, я давала интервью своей дочери Лизе, оно опубликовано в журнале Elle, Игорю Шевелёву (российский писатель, журналист, критик. – «Конкурент»), с которым я давно дружу,  бывшему мужу Михаилу. 

Михаил Поздняев – третий муж поэтессы. Кусочки биографии из-за пресловутой нелюбви к прессе удаётся сложить с трудом. Известно, что фамилию поэтесса взяла от второго мужа (как объясняет сейчас сама, потом стало её лень менять). Ещё известно, что у неё две дочки: Наталья и Елизавета. Сейчас им 27 и 21 год. 

Поэтическая мистификация

Самой Вере Павловой 47 лет. Из них стихам отдано 27 – ровно столько же времени, вплоть до дня, сколько лет первой дочери. До 20 лет Павлова, выпускница Академии музыки им. Гнесиных по специальности «История музыки», и не думала о поэзии. Сочиняла музыку и хотела стать композитором. Работала экскурсоводом в Доме-музее Шаляпина, печатала музыковедческие эссе, около десяти лет пела в церковном хоре. Первое стихотворение написала в роддоме на следующий день после рождения Натальи.  

– Это было очень неожиданно, – призналась она. – Рождение дочери стало тем событием, которое перевернуло мою жизнь. Ведь до этого я совсем не писала стихов, а сочиняла музыку и рисовала.

– А почему вам вдруг стало удобнее словом, а не нотами описывать действительность?

– Ну, может быть, потому, что в роддоме рояля не было? – заулыбалась поэтесса. – Шутка. Я не знаю. Мне трудно до сих пор объяснить, как так произошло. Честно говоря, я почти не заметила перемены. Начала писать стихи, а потом поняла, что я, кажется, больше не пишу музыку. А потом – что, кажется, не могу больше делать вообще ничего, кроме писания стихов. 

– А не жалко терять умения? 

– Я вообще сейчас не понимаю, как я это раньше делала. Под пыткой не напишу никакой мелодии. А вот если представить, что у меня в жизни произойдёт ещё одна смена вида деятельности, теперь, думаю, мне трудно будет вновь переквалифицироваться. Хотя кто знает. Может, что-то изменится с рождением внуков, например.  Начну писать сказки. Я мечтаю это делать, но пока некому, мои дочки уже выросли. 

С рождением детей в жизни Веры Павловой вообще связано многое. Так, печататься она стала как раз после появления второй дочери, Елизаветы. Первая подборка её стихов была опубликована в журнале «Юность». Сейчас поэтесса – автор литературных журналов России, Европы и Америки.

– 20 лет – это довольно поздно для того, чтобы вдруг начать писать стихи, обычно люди начинают этим заниматься в романтической юности. У вас не было комплекса по этому поводу?

– В романтической юности мне было чем заняться – я писала музыку с 8 лет. А комплексов по поводу стихов у меня не было, потому что я совсем не собиралась печататься. Меня  заставили это сделать другие люди. Злые люди, – усмехнулась Павлова. – Поэтому и первая моя книга вышла довольно поздно, мне было 33 года. Долгое время издавать книги мне и в голову не приходило. 

– Первых отзывов, критики было волнительно ждать или вам достаточно было оценки близких людей? 

– Я, честно говоря, не помню уже, что там было. Но хочу сказать, что на протяжении всей жизни я не заботилась особенно как о публикациях, так и об отзывах. Само писание стихов даёт такое удовлетворение, что последующее не так важно. Стихи появились, а там уже что будет, то будет, они живут своей жизнью.

Известность к Павловой пришла в конце 90-х с появлением в газете «Сегодня» разворота из семидесяти двух стихотворений. А вместе с известностью появился и миф, что поэтесса – литературная мистификация, созданная несколькими авторами-мужчинами. Вокруг неё и первых её книг вообще было много шума. Неудивительно: эротическая лирика Павловой, коей в начале творческой деятельности поэтессы у неё было предостаточно, провоцировала многих критиков на едкие замечания. Чего стоит, например, стихотворение:  

Битва, перед которой брею лобок 
бритвой, которой бреется младший брат.
Битва, а собираюсь, как на парад.
Бритый лобок покат, как тот колобок,
который мало от кого до сих пор ушёл.
А от тебя и подавно не уйти.
Бритва новая, бреет хорошо.
Битва стара. Поражение впереди.

– Раньше про вас писали много ругательного: «Вера Павлова? Это которая пишет про сперму?», «Стихи Павловой списаны со стенки моего подъезда», «Невозможно у неё найти приличного четверостишия», – а теперь это поутихло. Сейчас кто только про сперму не пишет. Вы не скучаете по ажиотажу? 

– Во-первых, это не поутихло, просто я перестала публиковать рецензии на своём сайте. И сейчас этого, не будем произносить чего, вполне достаточно.  Люди продолжают обсуждать мои стихи. Во-вторых, я по ажиотажу вокруг себя совершенно не скучаю. Меня он не волновал, разве что немного развлекал. Тем более боже меня упаси что-то сознательно развивать. Я никак не формирую мнения о себе, этим просто смешно заниматься. Это стихийный процесс.

«Никто не читает моих стихов лучше, чем я»

Сейчас у Веры Павловой вышло уже 14 книг. На подходе 15-я. Она стала лауреатом премий имени Аполлона Григорьева, «Антология», специальной премии «Московский счёт». Она переведена на 20 языков. Она написала либретто опер «Эйнштейн и Маргарита», «Планета Пи» (композитор Ираида Юсупова) и «Дидона и Эней, пролог» (композитор Майкл Найман). Записала как чтец семь дисков со стихами поэтов Серебряного века. Спектакли по её стихам поставлены в Скопине, Санкт-Петербурге, Москве. Фильмы о ней и с её участием сняты в России, Франции, Германии, США. 

– А вам нравится то, как вы читаете свои стихи?

– Хм. Да, нравится. 

– А есть другой человек, который правильно их воспроизводит?

– Никто их не читает лучше, чем я, но недавно в Москве в театре «Практика» поставили спектакль «Вера Павлова. Стихи о любви», там семь актрис читают мою поэзию. Я с ужасом шла на этот спектакль, думая, что мне, как  и раньше, это будет отвратительно и меня стошнит под конец. Но, знаете, мне очень понравилось. Потому что режиссёр дал девушкам установку: вы не актрисы. И они читали спокойно, без надрыва, просто стараясь как можно чётче слова произнести. Соблюсти то, что есть в тексте. А потом, умолкая, они садились и улыбались счастливой загадочной улыбкой. Вот представьте: семь женщин на сцене, шесть из них улыбаются, а седьмая тихо и спокойно читает стихи. Это был прекрасный спектакль. 

–  Это не единственный спектакль, который поставлен по вашим стихам.

– Да, ещё в Рязанской области, в городе Скопине, сделали моноспектакль, там 20-летняя девочка читает мои стихи. Она немножко покрикивает, к сожалению. Но тоже милая постановка. 

– Но от большинства постановок вы не в восторге?

– Актёрское чтение мне ненавистно. 

– На меня в юности ваши стихи тоже произвели впечатление. Лет в 15 я даже написала стихотворение – подражание Вере Павловой. 

– Да, я знаю, что мои стихи побуждают людей к творчеству, – довольно рассмеялась поэтесса. – Молодые начинают писать стихи, а те, кто постарше, – пародии. У меня огромное количество пародий на мои стихи. 

– Вам это приятно?

– Да, конечно, я рада, что бужу в людях творческую жилку. Хотелось бы думать, что во мне достаточно самоиронии.

О смысле жизни 

Вера Павлова «будила в людях творческую жилку» не только собственными стихами. 11 лет она вела студию детского литературного творчества «33». Под её началом занимались 12 детей, которые пришли в студию ещё в три-четыре года. 

– Надеюсь, я кое-что передала этим детям, – сказала она. – А учить писать стихи взрослых у меня никакого желания нету. Мне это совсем не нравится. Мне стыдно, каюсь, но я отказалась вести мастер-класс в Иркутске. Знаете, есть такое поверье, что на маленький грибочек не надо смотреть, а то он расти перестанет. Это как раз про литературную учёбу. Надо дать грибочкам вырасти самим. А уж потом мы их и срежем, – снова рассмеялась поэтесса. 

– Сейчас вы общаетесь со своими бывшими воспитанниками? 

– Конечно. Они мне как родные, мы встречаемся, переписываемся. 

– Из них получились поэты или писатели?

– Нет. У них серьёзные специальности. Много технарей, математиков. Только одна журналистка. Но хорошая. Так что для них всё обошлось благополучно.  

– Наверное, всем творческим людям свойственна ирония над собственной профессией, потому что результаты её очень эфемерны.

– Да, что же это за профессия такая? Болезнь да и только. 

– А для вас важно, чтобы то, что вы делаете, имело смысл для других людей, какой-то социальный выхлоп? 

– Знаете, мы, поэты, живём в полоску. Есть моменты, когда мы можем писать, и моменты, когда мы писать не можем. Когда я пишу, мне никто больше не нужен. Я чувствую себя всесильной, уверенной в себе, понимаю, что моя жизнь сама по себе имеет ценность. А потом приходит время, когда вдохновение – назовём его так, потому что по-другому пока не назвали, – уходит, и надо как-то жить без него. И в это время я никто. Потому что больше ничего я не могу. В такие моменты слабости я лезу в Интернет и смотрю, читает ли меня кто, пишут ли обо мне что-нибудь. Замечаю: да, читают, пишут – и так убеждаю себя в том, что в моей жизни есть смысл. 

– Вы общаетесь с этой публикой из Интернета? Что её интересует в вашей жизни? 

– Да, в последнее время у меня происходит активное общение по электронной почте. У меня уже год есть сайт, мне его подарила одна поклонница. И я стараюсь отвечать на вменяемые письма, которые приходят туда или на электронку. Потому что, как оказалось, много больных людей. Зато некоторые задают очень трогательные вопросы. «У вас такие стихи, почему вы до сих пор не повесились? Я вот, например, собираюсь, что вы мне посоветуете?».

– И вы отвечаете?

– На такое конечно, что ж я буду грех на душу брать? Отговариваю. Я вешаться не буду и вам не советую.

После прочтения – сжечь 

– Для вас важна оценка вашего творчества мужем? Вы ему читаете стихи после написания? 

– Конечно. Я ему их и пишу. 

– Вас устраивает, как он их переводит?

– Очень. Особенно меня устраивает то, что он в курсе, как писались эти стихи, то есть он прекрасно знает контекст. И мы всегда обсуждаем их, он спрашивает меня: «А что ты тут хотела сказать?». Это ещё одно испытание для поэта. 

– В одном из немногочисленных интервью вы вспоминали о том, как читали отцу свои стихи, и говорили о нём как об особенном слушателе. 

(Вообще-то в изложении поэтессы это звучало так: «Чем дальше, тем яснее единственным цензором и критиком видится пьяный Матвеич на кухне в деревне, приоткрывающий глаза после каждого сказанного мной стихотворения: «Х..ня! Дальше». – «Конкурент»).

– Да, есть особенные слушатели, которым читать стихи особенно страшно, потому что это не обычные ценители поэзии. Для меня это папа, бабушка и мои дети, когда они были совсем маленькие. Потому что, когда ребёнок учится читать, к нему попадает твоя книга, и он начинает разбирать твои мысли – ты и сам по-другому смотришь на то, что написал. Похожие ощущения испытываешь, когда читаешь старенькой бабушке, которой сейчас 97 лет. Или отцу – ему 71, он до сих пор работает, в Монголию ездит почти каждый год, обогащает медные руды. Папа мой доктор наук в области металлургии, мама тоже сугубо технарь, я у них первый такой выродок. И читать им мои стихи было для меня труднее всего. Зато самой приятной победой стало их признание меня. Меня признал даже папа, но не сразу, потребовалось время. 

– А как ваши дети интерпретировали для себя ваши стихи?

– Ой, конечно, они всё понимали по-своему. У меня есть стихотворение «Во мне погибла героиня/во мне погибла балерина/во мне погибла негритянка/во мне погибла лесбиянка/как много их во мне погибло!/И только Пригов жив-здоров». И как-то Лизочка, будучи совсем маленькой, прыгала и приговаривала: «Во мне погибла лесбиянка!», потому что думала, что это какая-то обезьянка. Но ей нравились эти стихи, они были её любимые. 

– Когда вы перечитываете свои стихи, вы их начинаете понимать по-другому?

– Да, всегда. Потому что в них сказано больше, чем я хотела. 

– Со временем откровенность в вашем творчестве уменьшается?

– Нет, она увеличивается. Чем больше я владею мастерством, тем большую откровенность могу себе позволить. Только так откровенность превращается в художественное высказывание, а не просто в исповедь. 

– Но это плохо вяжется с тем фактом, что вы начинали с эротических стихов. 

– Дело в том, что первые 10 лет я писала исключительно для себя и своих близких. Но и сейчас есть вещи, которые я не выношу на публику. Раньше я публиковала каждое пятое стихотворение, сейчас – каждое третье. Остальное остаётся у меня в столе, и я надеюсь, что успею до смерти это уничтожить. 

– Зачем? 

– Потому что не хочу, чтобы то, что я не выношу на публику, стало достоянием общественности. Многим поэтам это не пошло на пользу.