В другой раз в ту же воду

Иван Петрович Моллериус второй раз входил в ту же воду: иркутским губернатором он уже был, целых восемь лет, с марта 1897 года. Уезжая в марте 1905-го из Иркутска, не сомневался, что навсегда; но пришлось вернуться по «милости» Кайгородова. Нет, Иван Петрович не сердился на Михаила Николаевича и уж тем более не винил его. Представляя, что бы делал он сам на этом посту в дни всеобщей забастовки, задавался многочисленными вопросами, а в ответах весьма и весьма сомневался. Иван Петрович вообще во многом сомневался теперь, хотя ничем не выказывал этого и, напротив, демонстрировал внешнюю твёрдость. 

Вернувшись в Иркутск в феврале 1906-го и уже без жены, Иван Петрович скоро почувствовал одиночество. Но уверял себя, что «так всё-таки лучше»: Анастасия Петровна Моллериус всегда была в центре местного общества, а теперь оно безнадёжно, страшно разделилось. Вид из окон был тот же, что и пять, десять лет назад, но времена устанавливались совершенно иные. Прежде редкий день обходился без выезда: энергичная губернаторша помогала благотворительному обществу «Утоли моя печали» и Обществу покровительства животным, возглавляла Дамское отделение губернского попечительства о тюрьмах и Дамский комитет Красного Креста. Да и сам губернатор охотно председательствовал в правлении Иркутского общества спасения на водах, а выезжая в приюты и училища, всегда имел наготове полное портмоне. 

И вот какой-нибудь год спустя из «оплота» и «благодетеля» он превратился в «гонителя» и «душителя». Напрямую обвинения не звучали ещё, но при закрытых дверях – уже сколько угодно. Иван Петрович это знал, огорчался, хотя и не подавал виду. Неприятным было и то, что в бумагах, ходящих по губернскому управлению, появился насквозь обвинительный дух. За всю первую половину июля Моллериус, кажется, лишь однажды отдал приказ о поощрении: «Ввиду засвидетельствованной верхоленским исправником особой распорядительности и энергии Ефимова, Знаменского сельского старосты при выполнении текущим летом дорожной повинности на Тыреть-Жигаловском тракте объявляю Ефимову благодарность». Хотя, по правде сказать, злосчастная эта дорога была вымучена: «Восточное обозрение» создало целую литературу, описывая все её ухабы и рытвины, а уж сколько перьев сломал лично он, Моллериус, и подсчитывать страшно! 

И о сусликах тоже

В первый свой губернаторский срок Иван Петрович много ездил по губернии; ревизовал делопроизводство и самую атмосферу окружных по крестьянским делам присутствий. С особенною настойчивостью добивался ремонта дорог и мостов, помогал изыскивать средства. Рассчитывал, сколько служителей, лошадей, экипажей, летних и зимних, с бочками для воды понадобится для усиления пожарных частей, предлагал собирать дружины из добровольцев и описывал образцы таковых в Иркутской губернии. 

Глядя на всё исключительно заинтересованным взглядом, подмечал и сусликов близ посевов, и низкие, не закрывающиеся колодцы, особо опасные в пору полевых работ, когда дети оставлены без присмотра. А после каждой поездки непременно садился за обобщение. Но прежде чем размещать его в «Иркутских губернских ведомостях», добивался предельной ясности изложения и тщательно выверял интонацию, требовательную и доверительную одновременно. 

Местных газет тогда было две, и, случалось, они раздражали опечатками, ошибками и безапелляционностью тона, но в общем, надо было признать, давали обширный материал, совершенно необходимый губернскому управлению. Теперь же печатные издания появлялись одно за другим – и с такою же быстротой исчезали. То есть Иван Петрович подписывал разрешение на издание, а потом хлопотал, чтоб его же закрыть: Петербург настоятельно рекомендовал не церемониться с оппозиционной печатью. 

Вообще, политическая струна звучала всё громче, порой совсем заглушая хозяйственную и доводя губернатора до отчаяния. «Как можно сохранить жизнеобеспечение, когда сотни лучших железнодорожников, докторов, адвокатов, учителей высланы, взяты под арест? – вопрошал он, оставаясь вечерами один. – Деревня не успела ещё опомниться от войны, а вчерашних фронтовиков уже гонят с полей – исправлять непроезжие дороги. А как не гнать, если ездить невозможно уже? От Урика тринадцатая верста с такой выбоиной, которую не объехать, не обойти; а к станции Половина не добраться даже и из ближайших сёл».

Расчёт от Запрудского

При распределении дорожной повинности на 1906 год прокладку пути к станции Половина возложили на три соседние волости: Бельскую, Черемховскую и Верхне-Булайскую. 224 крестьянина должны были явиться на строительство с лошадьми, инструментами, продовольствием и работать в течение месяца. Все расчёты сделал крестьянский начальник Запрудский, он же вызвался организовать все работы и проконтролировать их. Это бы и хорошо, да вот только, по сведениям губернатора, этот Запрудский не имел ни специального образования, ни даже опыта прокладки дорог. Моллериус подозревал, что Запрудский хотел просто отличиться перед начальством. Кроме того, Ивана Петровича смущало, что часть дороги должна была проходить по полям, уже засеянным. «Надо бы посмотреть всё на месте и уж только потом разрешать», – размышлял губернатор, но при этом хорошо понимал: вряд ли, вряд ли ему удастся выехать из Иркутска. 

И прокладка подъездного пути к станции Половина получила-таки губернаторское одобрение. А два дня спустя пришло запоздавшее сообщение: Черемховская волость категорически отказалась работать с Запрудским. Правда, Бельская и Верхне-Булайская волости поставили всех рабочих в срок.

Получив разрешение на начало работ, Запрудский первым делом распорядился… рыть канавы. А неделю спустя приказал… засыпать их и копать совершенно в другом направлении. Оно тоже оказалось «неправильным», а работа пустой, и однажды утром, выйдя со двора, Запрудский не обнаружил ни одного работника, кроме старшины. Разгневанный, он засадил «виновного» под арест. 

Месть за «начальственного индюка»

Формально поводом послужил срыв работ, но живший неподалёку внештатный корреспондент «Сибирского обозрения» был уверен, что истинною причиной стало… исчезновение индюка, откармливаемого Запрудским к празднику. Крестьянский начальник заподозрил, что это рабочие в отместку унесли индюка, а старшина им способствовал. Подозрение усугубилось тем, что бедняга выражался в адрес этой «начальственной птицы» самым оскорбительным образом. Да и в розысках её не показал ни малейшего рвения.

Прочтя про историю с индюком в «Сибир-ском обозрении», Запрудский отправился в Иркутск – посчитаться с редакцией, но газету накануне закрыли. Тогда мститель сделал решительный ход конём, объявив, что автор «клеветы» на него не кто иной, как революционер Соловьёв, скрывающийся от полиции в Черемховской волости. Жандармы тотчас совершили вояж по указанному адресу – и водворили-таки бывшего редактора «Молодой Сибири» в иркутский тюремный замок. 

«Вероятно, Запрудский получил удовлетворение; но путь до станции Половина от того не продвинулся ни на йоту, – с досадою заключил губернатор Моллериус. – Так же вот и в Иркутске из года в год проваливается кампания по мощению улиц».

Пустить по городу дилижансы

Большая часть домовладельцев губернского центра соглашалась оплачивать обустройство прилегающей территории, но хотела бы делать это в рассрочку и уж после того, как город выполнит все работы. Меньшая часть домовладельцев и такой обязанности не признавала и даже имела опыт судебной защиты своей позиции. По всему выходило: городской думе должно было рассчитывать на себя и решаться на отдельный, дорожный кредит. Но город и без того нуждался в солидных займах – на строительство моста через Ангару, водопровод и канализацию, освещение; при этом не находилось доходных статей, способных гарантировать выплату всех процентов по кредитам. Расходная часть вообще довлела над доходной, и никаких перспектив не просматривалось. Город оставался переполнен войсками, что, в свою очередь, добавляло проблем с топливом, продовольствием, медицинским, санитарным обеспечением; даже заурядный ямочный ремонт требовал теперь куда больше вложений, нежели до войны. 

Смягчая тряску, половина иркутских извозчиков перешла на резиновые шины, но и такса от этого подскочила немало. Большинство горожан давно уж стали пешеходами поневоле, и губернатор Моллериус не раз подавал думе мысль о дешёвых конках, линейках, дилижансах – на европейский манер. Но у городского самоуправления всё оставалось в области намерений и предположений. И вот в первых числах июля 1906 года объявился вдруг представитель компании, пожелавшей пустить по городу дилижансы. 

Управа так ухватилась за это предложение, что сразу же обговорила контракт. Сошлись на том, что на бирже у вокзала место для одного дилижанса будет обходиться по 40 рублей в год, а на прочих биржах – по 15 рублей. Плюс компания выплатит по три рубля с каждой лошади. Плату за проезд определили по 15 копеек до понтонного моста и столько же с понтонного моста до вокзала. 

Опасаясь, как бы фирма не передумала, управские запросили залог. Компания сочла это излишним, но за дело принялась сразу, и весьма скоро любопытная публика могла видеть новенькие дилижансы – каждый с парой свежих дышловых лошадей. Хозяева охотно проводили экскурсии: открывали входную дверь, предлагали занять любое из 12 мест, демонстрировали приспособление для багажа, полозья, на которые дилижанс будет ставиться поздней осенью, когда выпадет снег. 

Для начала решено было пустить три дилижанса, из которых два стояли бы у вокзала, а один – у второй части. Но перед самым пробным рейсом управа сообщила вдруг, что дилижансы слишком тяжелы для понтонного моста через Ангару и маршрут их придётся ограничить правобережною частью города. 

Иван Петрович Моллериус и сам не единожды повторял, что без надёжных мостов не будет и хорошего транспорта, но всё же предосторожность городского самоуправления показалась ему излишней, и, узнав об истории с дилижансами из газеты «Восточный край», он сейчас же пометил в календаре: «Ут., раз., п. в. наст.», что означало: «Уточнить, разобраться, по возможности настоять».

Заячьи дороги

А вот беспорядки на железной дороге были уже совершенно вне пределов его губернаторского влияния. До русско-японской войны Управление Забайкальской дороги было пусть и проблемным, но всесильным учреждением; однако с начала 1904 года «чугунка» оказалась во власти военных, зимой 1905-го перешла к забастовщикам, а от них – прямо в руки жандармов и двух генералов-карателей – Ренненкампфа и Меллер-Закомельского. В результате нет теперь на дороге ни порядка, ни людей, способных его поддержать. Начальник горного управления Боголюбский недавно жаловался Ивану Петровичу, что более суток ехал без места, между тем как во всём вагоне только он да редактор «Харбинского вестника» имели билеты – остальные «путешествовали» зайцами.

– За всё время я ни разу не встретил ни одного контролёра, как ни искал, – изумлялся тайный советник Боголюбский. – Решительно отказываюсь понять, для кого казна строит железные дороги!

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И.Молчанова-Сибирского