Одной из версий была «наследственная болезнь»: матушка моя, сколько помню, шагала из «истории» в «историю» и сейчас, на девяносто втором году, не утратила вкус к неожиданным поворотам «сюжета»: каждый год она месяца три проводит в дороге, и если, скажем, отправляется из пункта И. в пункт П., то вовсе не факт, что в назначенный час она будет именно в П., а не сделает крюк через Н. – вместе с соседями по вагону. 

Папа был потрясающим рассказчиком, и, возможно, поэтому все считали: выдумывает Михаил Тихонович, но после-то я поняла – всё так и было. В последнюю «историю» он попал уже четверть века спустя после смерти: в нынешнем, юбилейном, году меня вызвали в суд – засвидетельствовать, что моя мама и есть вдова моего папы, участника Великой Отечественной войны. До показаний, впрочем, не дошло: суд решил, что верить мне просто нельзя – как лицу заинтересованному.

Предрасположенность к «историям» могла обостриться в детях – потому я вышла замуж за домоседа, консерватора и флегматика. Однако осмотрительность не спасла: со временем «не представлявший опасности мужчина» оказался вполне «историческим». Пришлось это принять, и, возможно, в награду за смирение «дурная наследственность» дала осечку. А может быть, просто закончился некий цикл.

Если верно второе, то пора уже подвести черту, собрав «истории» под одной крышей – рубрикой. Тем более что в каждой из них отразился какой-то отрезок времени – так, как он того захотел. 

В одну неделю я получила три странных письма: адрес на конверте был мой, но получателем значилась фабрика фотохудожественных работ. Отправилась в почтовое отделение, а там нисколько не удивились:

– Мы лет десять уже доставляем такие письма по этому адресу, – и вручили ещё два конверта.

Пришлось искать прежнего хозяина дома.

– Надо-надо сделать дополнительно переадресовку, – улыбнулся он, ничего более не поясняя. И для этого были причины: в том, 1973 году даже любая частная мастерская была вне закона.

Между тем я везде натыкалась на признаки производства: ванна сохраняла следы химикатов, дальняя, уткнувшаяся в куст сирени комната была тёмной, а в гараже хранились кипы конвертов с заказами и многочисленные экземпляры переснятого на фотоплёнку учебника «Гражданская оборона».

Издание было старым, именно оно помогло «фабриканту» сбить свой первоначальный капитал. 

Курс гражданской обороны был введён во всех учебных заведениях СССР после очередного охлаждения отношений с капиталистическим Западом и опускания «занавеса». Приказ о новом предмете появился, как водится, в одночасье, но подготовить и издать учебники в условиях бывшей тогда плановой экономики удалось далеко не сразу. И вот тут-то пошёл от училища к техникуму, а от техникума к институту заветный адресок некой фабрики фотохудожественных работ! Фотобандероли с изображениями противогазов и облачённых в них советских людей полетели наложенным платежом. Иркутска предприимчивый фотограф, по понятным причинам, избегал, но соседние регионы проинформировал тщательно, а уж дальше пошло само, достигая Астрахани, Армавира, Архангельска…

Идея такого бизнеса зародилась в секретариате «Восточно-Сибирской правды», куда заскочил однажды вернувшийся «с северов» внештатный фотокорреспондент Костя Шаров. Он высыпал целый ворох снимков охотников и лесников, и ответственный секретарь, взяв один и вглядевшись, одобрил:

– Вот это – жизнь, а мы тут заметки высасываем «Как правильно надеть противогаз». 

Разговор перескочил на новый учебный курс по гражданской обороне; журналисты ёрничали, хохмили, и только Костя молчал и даже как бы не вслушивался. На когда он добирался к себе на Спартаковскую, в голове уж составилось то, что много лет спустя станут называть бизнес-планом.

Судя по конвертам, противогазная эпопея продолжалась у Шарова около трёх лет. Результатом же, как признавался он позже, стал вездеход «УАЗ». Он немедля был пущен в дело: если прежде Костя ездил в командировки на перекладных, то теперь уже сам брал попутчиков. Его любовь к дальним точкам на карте обернулась очередной удачей: в одной из поездок, слушая у костра небылицы из охотничьей жизни, он схватил вдруг рассказчика за руку: «Если правда медведь был такой огромный, я куплю его шкуру – за любые деньги куплю!».

В действительности Миша оказался совсем небольшим, но его чучело, заказанное лучшему таксидермисту Иркутска, вышло на редкость симпатичным – и при первой возможности Костя Шаров вывез его в Листвянку, к туристам. К этому времени он закупил и большую партию пластмассовых шариков для фотослайдов. Для приманки использовался один из видов на Байкал с возвышенности «Камень Черского». Туристы нашли его очень удачным, и медведь немедля был поднят «на пик». 

Заказы понадобилось исполнять очень быстро – и Шаров взял в дело и сына, и жену. Бывало, походная лаборатория открывалась прямо в квартире кого-то из листвянских знакомых: «Костику Шарову» было невозможно отказать. При его появлении в доме дети начинали «ходить на голове», но особенно оттягивались собаки, коробками получавшие свежие мозговые косточки. 

Он и мне, съезжая на другую квартиру, оставил три коробки мыла, две коробки стирального порошка и шесть новых стульев в придачу – «за знакомство». Хотя, казалось бы, наша сделка не могла его радовать: она случилась неожиданно и как раз в тот момент, когда на горизонте появился другой, солидный покупатель, предложивший хорошую по тем меркам сумму в восемь тысяч рублей. Но до Нового года оставалось два дня, оформление документов решили отложить на неделю – и именно в эту неделю события завертелись с необыкновенной быстротой. Коммунальную квартиру, в которой и я снимала несколько метров, в один день расселили, и все с временной пропиской остались, натурально, во дворе. Где-то на углу Дзержинского и Фурье в небольшой однокомнатной квартире жил мой дальний родственник Гавриил Васильевич Дианов, очень пожилой человек. Сразу после Нового года он ложился на ампутацию и в этот день последний раз вышел прогуляться по любимым местам. Встретившись со мной у подъезда, он немного подумал, поднялся обратно в квартиру и, достав из заначки тысячу рублей и бутылку коньяка, поехал к другу Косте на Спартаковскую.

На другое утро Екатерина Алексеевна Шарова поведала мужу немало «интересного»: прежнему покупателю он, оказывается, вчера отказал, а решил продать дом некой родственнице Гавриила Васильевича, с уступкой в две тысячи рублей и в рассрочку. И уже принял задаток. 

Изумлённый Шаров хотел было идти на попятную, да только Екатерина Алексеевна пристыдила его, сказав, что, верно, деньги его испортили, если лучший друг для него значит меньше. И когда 31 декабря я пришла за ключом и знакомиться, он, протянув руку клинышком, улыбнулся: «Костик».

Со временем мы с Шаровыми и сошлись: с Екатериной Алексеевной по-дамски, а с Константином Федотовичем – на общем интересе к истории. Раза два он побывал у меня на экскурсии, слушал совершенно как школьник и особенно впечатлился тем, что, оказывается, жил в двух шагах от стоянки древнего человека «Военный госпиталь». В ту пору «Костик» немного задыхался уже, но юношеская живость и привычка к широким жестам так и оставались при нём.

Фотомодель Миша сохранил прежнее обаяние, правда, в одну из зим глупая моль почикала ему нос. Константин Федотович привлёк лучшего мастера, и тот так искусно поставил заплатку, что медведь снова стал молодец, и какой-то из молодых фото-

графов стал просить уступить его за хорошую цену. «Костик» не возражал: ноги всё более изменяли ему.

В два последних года он передвигался с помощью табуретки, но всё просился «домой, на стоянку» и даже спускался два пролёта по лестнице. Проститься с ним слетелись многочисленные братья и сёстры, все как на подбор моложавые, статные и улыбчивые. Между прочим, они показали мне и тот дом, где все родились, – в самом основании Якутской улицы. Он был очень похож на них – этого просто было нельзя не заметить.

Недавно этот дом подожгли. Пожарные отстояли его, только вряд ли он будет восстановлен в прежнем виде.