«Будем считать это просто недоразумением»

Конечно, в Петербурге сейчас создаётся комиссия по расследованию «деятельности» Ренненкампфа в Сибири, но при этом газеты пишут, что сам государь принимает генерала-карателя как желанного гостя, поощряет его, заботится о здоровье. Надо ли удивляться, что здесь три десятка первоклассных специалистов вот уже второй час мучаются перед закрытым вагоном? 

Наконец шторки в одном из окон раздвинулись, а ещё через десять минут появился вальяжный ординарец:

– К полковнику Спиридонову велено по двое заводить.

– А к генералу?

– Лично генерал Ренненкампф никого принимать не станет. Исключение будет сделано только лишь для действительного статского советника инженера Янушковицкого.

– Янушковского, – невольно поправил кто-то, и все посмотрели на  господина инженера, не зная ещё, хорошо это для него или нет.

В первые полчаса Сапожников принял четверых и, должно быть, изрядно утомился: процедура предельно упростилась – теперь полковник задавал односложный вопрос и, не вслушиваясь в ответ, вручал оправдательный документ, подписанный генералом. 

К полудню в очереди к Спиридонову остался только младший железнодорожный агент, а Янушковский всё стоял в ожидании. Сначала он поглядывал на окна, угадывая, за которым из них Ренненкампф, но потом у него появилось болезненное ощущение, будто чьи-то глаза наблюдают за ним из-за шторы, и все силы переключились на то, чтоб не выказать чувств и вообще держаться достойно. Инженер выбрал небольшое облачко на горизонте и принялся наблюдать за его превращением, так что когда ординарец окликнул его, он и оглянулся не сразу. И к Ренненкампфу ступил со спокойно-отрешённым выражением на лице. Кажется, это было именно то, что нужно, и весь «визит» был сведён  к одной- единственной фразе: «Прошу считать ваше увольнение обыкновенным недоразумением».

Взяв «бумагу», Янушковский пробежал её, смотря, нет ли ошибки в фамилии.  После кивнул,  глядя на генеральскую пуговицу, и вышел. 

Коротким путём: из Сургута в Таврический дворец

Янушковский слыл уравновешенным, чуть медлительным, а по взглядам – абсолютно консервативным. Не далее как месяц назад в споре с оппонентом из «Сибирского обозрения» он иронизировал: «И вы до сих пор всерьёз принимаете Манифест 17 октября и Государственную Думу?». Но, узнав о собственном увольнении, Янушковский немедля телеграфировал «главе народного представительства», прося помощи, и теперь ему было решительно всё равно, кем и как это будет расценено.  Потому что в тот самый день, когда его неприкасаемая особа оказалась вполне уязвимой, он почувствовал: наступают новые времена, резко  низвергающие и не менее резко возносящие всех и каждого. 

Кто бы мог подумать, что не окончивший курса студент Ушаков, сосланный в Иркутск, а отсюда и дальше – в Сургут, прямо с места отбытия наказания будет призван в Таврический дворец, уже в качестве члена Государственной Думы! Конечно, нельзя не признать, что в бытность свою в Иркутске Алексей Николаевич  Ушаков показался весьма толковым чиновником, успешно работал в переселенческом комитете, возглавлял ВСОРГО, редактировал «Восточное обозрение», в Обществе распространения народного образования занимал пост товарища председателя. Только вряд ли при выборах в Думу оценили именно такую опытность – куда вероятнее, что в Ушакове увидели «жертву режима» и «председателя митинга». Вместо Алексея Николаевича вполне мог оказаться какой-нибудь самовлюблённый хлыщ, ибо нынче в цене не толковость и  не основательность, а заурядная политическая ангажированность. И кадеты, и эсеры, и социал-демократы с одинаковой злобой кричат, что «оставаться беспартийным – огромное преступление», что «быть беспартийным – всё равно что быть бесполым»! 

– Ну а ежели мне не близка ни одна из нынешних партий? – возражал Янушковский знакомому инженеру, записавшемуся в кадеты.

– Это не может быть оправданием! Покуда ваши политические взгляды не установились, вам должно идти к кадетам, в партию народной свободы.  

– Мои взгляды шире её программ.

– В таком случае вы обязаны спрятать эту разницу как можно дальше в карман и определиться в кадеты! 

– Отчего же непременно в кадеты? Из семидесяти тысяч  иркутян только сто пожелали вступить в эту партию.

– Да, это есть непреложный, но крайне странный и возмутительный факт! 

С кавалерией, артиллерией, инфантерией – и проиграть?

Расклад политических сил в Иркутске в мае 1906 года сложился такой. Самым многочисленным (277 действительных членов) было Иркутское отделение Русского Собрания, открывшееся торжественно во второй половине апреля. Взятый собранием лозунг «За веру, царя и отечество» привлёк и таких носителей «русских» фамилий, как фон Агте, Абалевич, Буйвид, Буткус, Вильканец, Вильмон, Дриго, Дальберг, Кальпус, Натензон. 

Иркутское отделение партии народной свободы  (конституционно-демократической) почти втрое уступало основному противнику в численности, что, конечно же, спровоцировало на злорадство: «Вот что значит жить без веры, царя и отечества!». И совсем уже незначительную силу представляли иркутские социал-демократы, о которых вокруг отзывались одной ёмкой фразой: «Всё твоё – моё!». 

Подобное соотношение сил наблюдалось и в других городах, где уже состоялись думские выборы, но они, как ни странно, не дали «главной партии» сколько-нибудь солидного представительства. Имея «и артиллерию, и кавалерию, и инфантерию», она умудрилась убедительно проиграть.

В Иркутске партия власти держалась вообще как в подполье: публиковала ложную информацию о днях собраний, избегала корреспондентов и тщательнейше скрывала, где печатает прокламации. Эта «главная сила», кажется, была вовсе без сил и готовилась к худшим временам. «Странно, очень странно, – рассуждал Янушковский, – как бы не проиграть с такой партией партию?». 

Шаткое равновесие

Увольнение и угроза ареста  так обострили внутреннее зрение Янушковского, что теперь уж не только будущее, но и благополучное прошлое представлялось отчётливей и… грустней. Хотя, казалось бы, внешних перемен не было заметно никаких: шумное базарное утро в Иркутске мирно перемежалось с тихим холодком канцелярий; и обедать садились по-прежнему: кто-то в полдень рабочий, а кто-то – не ранее пяти вечера, но уже основательно, с торжественной сменой блюд и приятной беседой между ними. Вечера жители предместий проводили в бесплатных гуляниях в Интендантском саду или в собственных  палисадниках у распускающихся кустов, после сладкого пирога с толстой начинкой. Высокая публика собиралась в гостиных, залах Общественного собрания и музея, находя умиротворение в волшебных звуках музыки. Но вернее всего сообщали гармонию с миром общественные занятия в попечительских советах училищ, гимназий, приютов. К примеру, в мае 1906 года в учебное заведение г-жи Григорьевой съезжались и купеческая жена Ольга Родионова,  и врач Мария Колоколова, и жена чиновника особых поручений при генерал-губернаторе Ксения Пророкова. Там же проводили вечера и священник Успенской церкви Василий Флоренсов, и чиновник акцизного управления Дмитрий Першин, и делопроизводитель канцелярии иркутского генерал-губернатора Виталий Закревский, и инженер-технолог Иван Исаев. 

Инженер Янушковский не сомневался в благонамеренности своего коллеги Исаева, а также с большой степенью вероятности мог судить о чиновниках и купцах, но все они вместе с семьями составляли только малую часть населения города. Кроме того, до сих пор и самая благонамеренность обходилась недорого – теперь же, когда жизнь уже ткётся красными нитками, и загадывать никто не возьмётся. Хотя именно в эту пору, когда главные испытания впереди, людям общего круга непозволительна разобщённость.

«А почему я?»

Весной прошлого года уездный исправник Харченко заявил о желании крестьян из Смоленщины, Баклашиной и Максимовщины проложить дорогу вокруг Кайской горы, через каменоломни. Иркутская городская дума выделила деньги на строительный материал, оплатила работу – и что же? Будущие пользователи дороги решили сэкономить на ширине, и теперь там с трудом разъезжаются даже два небольших воза. «Сэкономили» и на отсыпке, так что после самых первых дождей все подводы увязли в глине. «Сэкономили» на мостках – и по ним страшно ехать, тем более что «какие-то неизвестные лица» спилили все перила на дрова. Что они не тронули, так это большие камни, затрудняющие движение. 

Похожим образом «исполняется» и распоряжение городской думы о постройке тротуаров на Якутской улице. Часть обывателей взялись было за дело, но обратили внимание, что соседний Артиллерийский склад занял выжидательную позицию. И тоже усомнились, надо ли вкладывать десять  рублей в придомовое благоустройство. Городская управа много нервов попортила, но нашла-таки способ давления на домовладельцев – и строительство тротуаров возобновилось; но при этом Зна-

менский монастырь и Трапезниковское училище, расположенные всё на той же Якутской, дружно сделали вид, будто их это вовсе не касается. Учительская семинария отстроила совершенно образцовые тротуары, но при этом наотрез отказалась исправлять свой почтовый ящик, «ибо это прерогатива иного ведомства». В результате будущие учителя сельских школ не получают корреспонденции. 

Так же и в городской думе: дела тормозятся отсутствием секретаря, а избранный на эту должность помощник присяжного поверенного Константинов держит позу: «Собственно, почему это должен быть именно я?». Да и сам он, «солидный и обстоятельный инженер», столько раз уворачивался под  таким же предлогом! 

Затянувшийся «спектакль»

От тяжёлых мыслей действительного статского советника несколько увела небольшая командировка в Мысовск. И хотя проблемы там были сугубо технические, внимание инженера привлекла развязка одного фарса, разыгранного самодеятельными артистами.

В дни октябрьских, 1905 года свобод из-под влияния руководителя местного драматического кружка Глебова (он же помощник начальника станции) ушла часть исполнителей. И что самое главное, среди них оказался первый герой-любовник Власенко (он же техник службы пути). «Оппозиционеры» решительно заявили, что создают новый творческий коллектив, а от прежнего руководства ждут отчётов и декораций.

Увлёкшись, они не учли, что фамилию Глебов носит темпераментнейший грузин. А зря: наслушавшись о претензиях, тот поклялся «отрезать Власенко кончик языка – чтобы не болтал!». И в один из вечеров, когда мысовчане, забыв политику, танцевали, выпивали, играли в карты и репетировали новую постановку, грозный мститель, в черкеске и с кинжалом,  встал на пороге! 

Первый герой-любовник спешно ретировался в окно и укрылся в чьей-то женской постели. Коллеги по драматическому искусству, как могли, прикрывали его отход и в какой-то мере принимали огонь на себя. Неизвестно, как бы развивались события дальше, но именно в эту пору в Мысовск прибыл карательный отряд Меллер-Закомельского. Глебов решительно сменил тактику и «припомнил», что прошлой осенью Власенко был на каком-то митинге и сказал зажигательнейшую речь. Первого героя-любовника тут же затворили в темницу на три месяца, и единственным утешением его стало соседство с доктором Элисбергом, интеллигентным господином и поклонником сцены. Кстати, его тоже арестовали за «призывы на митингах» – по заявлению одного из больных. Самым же забавным оказалось то, что у Элисберга от рождения был болезненно тихий голос.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского