«Для увеселения общества в домашнем кругу»

За год с небольшим у главного жандарма  губернии  Кременецкого составилась целая библиотека изданий с сатирой на существующий режим – и талантливых, и примитивных до пошлости.  Все их Кременецкий внимательно перечитывал, но никогда не делал этого у себя на квартире: в его семью не допускалось ничего чужеродного. И вот  именно в этом-то заповедном пространстве объявились вдруг неизвестно откуда взявшиеся «12 фокусов для увеселения общества в домашнем кругу» фирмы  «Штрумфельд и Ко» из Варшавы.  

Было совершенно исключено, что жена купила их или выписала, – но как они оказались тогда в кабинете, да ещё поверх писем и бумаг?  Спросить об этом, увы, было не у кого – Кременецкий  только что отправил супругу  московским  поездом. И теперь, озадаченный, он вертел эту книжицу, словно надеялся отыскать тайный шифр.

«Во первых строках» описывался известный фокус «Угадать, сколько кому лет» – и начальник жандармского управления невольно усмехнулся, вспомнив про картотеку со всеми необходимыми сведениями. Не задерживаясь на фокусе, он перешёл к «Юмористическому фотографическому аппарату». Оказалось, что это – всего лишь пятифокусные изображения с эффектом кривых зеркал. И «Секретная фокусная книжка» разочаровала, а «Стреляющие картинки»  и вовсе показались рассчитанными на детей. «Не больно-то расстарались вы, «Штрумфельд и Ко», – подытожил Кременецкий. –  Любой из иркутских приставов даст вам десять очков вперёд».

Наш ответ господам взяточникам

Недавно приставу второй полицейской части Иркутска предложили за взятку в 100 рублей уничтожить один опасный протокол – и N. деньги взял, но при этом дал протоколу естественный ход.  А в ближайшем же номере «Сибирского обозрения» напечатали, что  «вырученные» таким способом деньги поступили попечительнице иркутского Владимирского приюта А.А. Звонниковой.  

Ещё более неожиданный «фокус»  продемонстрировал коммерсант Стахеев, в одночасье отдавший всю сеть  своих магазинов  давнему конкуренту – компании «А.Ф. Второв и сыновья». Обыватели схватились за кошельки, понимая, чем грозит новая монополия. Ещё более взволновались «проданные» вместе с товаром приказчики: условия труда у Стахеева считались одними из лучших. 

«Не всё медведям малина», – усмехался Кременецкий, но и сам он был очень огорчён, по другому, правда, поводу:  генерал-губернатор публично, через газету, просил подчинённых   «пожаловать на Божественную литургию и молебствие в высокоторжественный день тезоименитства её императорского величества государыни императрицы Александры Фёдоровны». 

На глазах у Кременецкого рушились устои, казавшиеся незыблемыми. Но признавать этого не хотелось, и оттого в нём всё более копилось раздражение. Когда жена за обедом говорила о ранней весне, полковник выдавливал полуулыбку, а про себя добавлял, что и палы вдоль железной дороги будут ранние. И со странным злорадством искал подтверждение этому в газетной хронике и, конечно же, находил: 15 апреля близ станции Мальта сгорел деревянный мост, а  16 апреля огонь уничтожил громадные склады шпал и дров на разъезде Мингатуй; после чего пожар переметнулся на станцию Разгон. 

Дымом окутана была почти вся дорога, убытки становились всё более страшными, но опять, как и в прошлом, и в позапрошлом году, на паровозах не было искрогасителей. «Ввиду огромного дефицита средств» – объяснялось в бумагах министерства путей сообщения, но при этом  будущих членов Государственной думы предполагалось возить в персональных вагонах…

Не думал, не гадал – на репетицию попал!

Дня за три до отъезда жены  Кременецкий заехал в иркутское отделение государственного банка и, натурально, не узнал его. Арка, ещё недавно отделявшая сберегательную кассу от кассы разменной, оказалась замурована.  А «Текущие счета» перевели в общий зал, сильно стеснив вкладчиков. 

– По нынешним временам понадобилась дополнительная охрана – отсюда и перестройки и перемещения, – пояснил знакомый  банковский служащий. – Кроме того, мы теперь, что ни день, объявляем тревогу – репетируем, так сказать, отражение нападения.  

Раздался негромкий звонок, и любезное выражение тотчас сошло с лица служащего – выхватив нечто, отдалённо напоминавшее пистолет, он рванулся к двери,  на лету расталкивая  клиентов. Сам полковник с трудом удержался на ногах, но тут же и упал, сбитый с ног другим банковским служащим. 

Через пять минут «репетиция» кончилась, но и два дня спустя, вспоминая, Кременецкий чувствовал досаду и стыд. Лишь громкое ограбление городского ломбарда несколько отвлекло и приглушило пережитое унижение.

От «Налей-корыто»

По мановению руки неизвестного  «фокусника» все ближайшие к ломбарду посты были сняты,  парадная  лестница, несмотря на праздник, открыта – воры взяли всё, что хотели (аж на 90 тысяч рублей), и  спокойно прошли с большими узлами через весь Мелочной базар  в известном лишь им направлении. И теперь перепуганные вкладчики обивали пороги ломбарда и городской управы, требуя оплатить им убытки. 

Однако нет худа без добра: происшествие в ломбарде  отвлекало обывателя от политики, что сейчас же отразилось на отчётах агентов жандармского управления. И полковник Кременецкий несколько  успокоился. Жена уже написала ему из Москвы, и в её чуть протяжных,  закруглённых фразах, написанных очень ровно и без нажима, было много умиротворяющего. Правда, в постскриптуме она всё-таки спрашивала, для кого выписан им «Набор фокусника».

Полковник  распорядился принести большую «дворницкую корзину» с бумагами для растопки печей и на самом дне её обнаружил коробку из-под посылки, а на ней – небольшую пометку «Оплачено с доставкой господином Налей-корыто».  

В этот вечер полковник никуда не поехал, а долго писал у себя в кабинете; правда, вышло  одно только небольшое письмо с постскриптумом: «Набор фокусника»  выписан мною по случаю, для приюта». 

Ушла почта – и Кременецкий успокоился и на холодную уже голову попытался осмыслить  случившееся. 

Рукавицы под этикеткой свободы

В сущности,  можно было найти субъекта, скрывавшегося под выдуманной фамилией, но тогда о выпаде против первого из жандармов станет известно подчинённым, а полковник и мысли об этом не допускал. Кроме того, он с досадою признавался себе, что авторами «сюрприза» могли бы стать весьма многие, та же редакция «Сибирского обозрения», например, постоянно насаждавшая мысль о политических фокусах «с самого Манифеста 17 октября»,  о «новых ежовых рукавицах под этикеткой свободы».

Вообще, Кременецкий держался того убеждения, что большинство далеко не созрело ещё до таких манифестов, как от 17 октября. Но ему не нравилось, что жандармам отводилась такая неблаговидная роль: простую, здравую критику власти приравнивать к государственному преступлению, без суда  ссылать, брать под стражу; весной 1906-го возбуждать дела по событиям осени 1905-го, уже попавшим под амнистию. 

Все эти игры краплёными картами можно было остановить  только высочайшей властью, а покуда все жандармы, и он в их числе, лишь нервно дёргались по указке столичных «фокусников», естественно, вызывая  неприязнь. Кременецкому даже намекали на то, что его нынешнее досрочное производство в полковники  весьма и весьма «заслуженно», и даже приятельницы жены, поздравляя «с полковницей», вытягивали обиженно губки – не потому ли она так поторопилась с отъездом?  

«А может, она догадалась про почтовый «сюрприз»?» – эта мысль обожгла его с  неожиданной силой. К счастью, думать об этом совершенно не было времени: в Иркутске снова намечались «события». 

Пружинка не сработала

В окружающих город рощах расположились казачьи пикеты со строгим наказом «не допускать никаких собраний». Сам Кременецкий с утра разъезжал по промышленным заведениям, упреждая возможную забастовку. Станцию Иннокентьевскую и станцию Иркутск взял под личный контроль начальник Забайкальской дороги Свентицкий, но кончина жены выбила его из колеи, и  18 апреля более ста иркутских железнодорожников всё-таки не вышли на работу. Нескольких из них тут же арестовали, а во всех видных местах появилось объявление: «Забастовщикам срочно зайти за расчётом». 

После двух дней затишья в Иркутске встали все типографии, кроме губернской, однако на другое утро всё пошло обычным своим чередом, вышли все газеты, и тон их был спокойный и взвешенный – становилось ясно, что «пружинка» не сработала. 

Кременецкий впервые за последние десять дней спокойно перечитал газеты. И узнал, между прочим, что Общественному собранию не удался обычный фокус с арендой за смехотворную сумму «вокзала» в Интендантском саду. С торгов сдача сада дала без малого 7 тысяч рублей, а вместе с 4 тысячами рублей, полученными за Летний театр, доход весьма и весьма превысил полученный в предыдущие годы. «Вот так бы, без фокусов, с пользой для города сдать подряд на электрическое освещение – пока есть конкуренты и даже  «Всеобщая компания электричества» ведёт переговоры с думой». 

А вот «переговоры» иркутских жандармов с иркутским же прокурорским надзором  шли всё хуже. 

Прокурорские против жандармских

Только-только он, Кременецкий, начал разработку политических связей фельдшера Даринской, как прокурорские объявили, что хранение нескольких прокламаций само по себе ещё не является преступлением и нет причин  оставлять женщину в тюрьме. 

«Отчего же вы раньше не вмешивались, отчего не брали под защиту  докторов, педагогов, присяжных поверенных? – в раздражении думал полковник. – А я вам отвечу: оттого, что тогда ещё не настала пора. А теперь  наступила, «пружинка»  растянулась – и ослабла!»

22 апреля в Иркутск прибыл генерал Ренненкампф, совсем уж не тот, что прежде, – то есть без пулемётов, без артиллерии и собственно без карательного отряда. Было очень похоже, что это последний его приезд, и внутренне все, кто встречал его, испытали облегчение. Но всё же не испытывали судьбу, поддакивали и кивали.

Между тем гимназистам,  арестованным в новогоднюю ночь и теперь выходящим на свободу, разрешили держать экзамены, и даже отъявленной Л. Фриденсон отсрочили высылку. Правда, общую радость учащегося Иркутска омрачило самоубийство одной юной особы, Татьяны  Рысевой, служившей в канцелярии мирового судьи Савицкого. Накануне она потеряла пакет с документами и страшно боялась наказания…

Уже ничего не помнят

Савицкий был раздосадован и кричал, что «жандармы наши совсем запугали молодёжь, и теперь ей всюду мерещатся тюрьмы!». Впрочем, «гроза»  оказалась недолгой – Савицкий  был завален работой, как и все судейские. Иски не рассматривались по нескольку лет, и в апреле 1906-го, к примеру, разбирали дело о краже, совершённой в 1902 году. Свидетели, вызванные из деревни Касьяновка  Балаганского уезда, добирались до Иркутска несколько дней и затем лишь, чтобы сказать: они уже ничего не помнят.  

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского