Фотография из детства как личный пропуск в личное прошлое. У меня есть одна такая. Май, 1953 год. Девчачий класс: белые парадные фартучки, белые банты в косичках и не иссушенные заботой (разве что о предстоящих экзаменах на аттестат зрелости) смешные открытые рожицы. Под снимком – роспись, удостоверяющая подлинность остановленного мгновения: восьмой послевоенный выпуск.

Нашей Победе не исполнилось тогда и десяти лет. Время, окончательно ещё не расставшееся ни с тяжёлой кирзой на ногах, ни с грубым солдатским сукном на плечах. Всё это было. И обо всём этом сегодня можно узнать из воспоминаний моих ровесников, неведомо с чьей официальной подачи пристроенных по общему разряду «детей войны». Я же сейчас хочу напомнить о том, чего не было в том времени. В нём не было Украины для украинцев, не было России для русских, не было Армении для армян или Таджикистана для таджиков… По крайней мере, общий настрой был таков: слишком тяжёлой ценой досталась стране Победа над фашизмом, чтобы делить принесённые ей жертвы по национальному признаку и рвать её в клочья, растаскивая по тесным закуткам.

65-й послевоенный школьный выпуск ничем не будет походить на мой, случившийся всего спустя восемь лет после Победы. И это естественно. Десятилетия, вместившие бытие целого поколения, перевернули страницу: иная страна – иные марши. Кстати, о них, о маршах. Мой 10 «А» в 1953 году отчаливал в плавание под волны «Школьного вальса». Потому что марши Победы (кто помнит или знает) как свидетельство нового государственного праздника впервые взмыли над страной только через 20 лет после капитуляции фашистской Германии. Так что 65-му послевоенному в этом отношении повезло больше, чем моему. Во-первых, он входит в жизнь, в которой девятый майский день почти библейского для него 1945 года уже давно и навсегда воспринят сердцем и сознанием общества как самый светлый, самый важный день отечественной истории двадцатого века. И во-вторых, в честь именно его ровесницы – Победы, может быть, свершится акт нравственной справедливости и все нуждающиеся в тёплом крове солдаты той страшной войны (сколько их всего и осталось-то, доживших до нынешней годовщины?) получат наконец на этом свете пристойное человеческое жильё.

…У меня нет ностальгии по моему личному прошлому. Кто помнит или знает, начало 50-х не было ни солнечным, ни ясным: чего стоит одно только «дело врачей»; чего стоят тысячи судеб, схожих с трагической планидой Варлама Шаламова. Но и зависти к 65-му послевоенному выпуску (из школы, из гимназии, из колледжа или из лицея) нет тоже. По крайней мере, в моём прошлом не малевались на стенах шестиугольные звёзды – графические синонимы популярного в толпе присловья «Тот, кто пьёт вино и пиво, тот пособник …» (сами знаете кого). Загляните хотя бы в мой двор на площади Декабристов – эти чёрные метки почти на всех домах. Будто Минское или Варшавское гетто, восстав из минувшего, нашло пристанище на одном отдельно взятом, чётко очерченном квадрате города, готовящегося вместе со всей страной праздновать шестьдесят пятый победный день. А в узком створе, соединяющем двор с трамвайной остановкой, опять же на облицованном торце дома, – расплывчатый, будто неумело переведённый с бумаги на камень чёрный рисунок: не поймёшь, чьё лицо, но под ним надпись: «Антифашист Иван Хуторской, убитый нацистами за свои убеждения 16 ноября 2009 года. Не забудем. Не простим». 

Такой вот автограф, словно переданный эстафетой от прошлого времени времени настоящему в канун 65-й годовщины нашего всеобщего, нашего общенационального торжества. Такое вот напутствие 65-му послевоенному школярскому выпуску. Не сомневаюсь, он более или менее благополучно сдаст свой ЕГЭ. Но горькую истину уже не прошлого, а нынешнего, двадцать первого века, ему только предстоит познать: прививки от фашизма не существует. Каждый вырабатывает иммунитет к фашизму в меру отпущенных ему личных душевных сил и диктата личной совести.