(Окончание. Начало в предыдущем номере «ВСП»)

Не хлебом единым

15 лет назад раздача баланды длилась несколько часов – накормить шесть тысяч человек было непростым делом. Сейчас в тюрьме проживают 1420 заключённых, они успевают пообедать в течение часа – с 12 до 13. Несовершеннолетним и женщинам предлагают на выбор два первых и два вторых блюда. Это не требование закона, это ноу-хау местных тюремщиков.

Нам с фотокором тоже предложили отведать арестантской пищи. Раньше подобная дегустация была просто невозможна: баланда представляла собой серое пойло с противным запахом и напоминала варево для поросят из картофельных очистков и других пищевых отходов. Особенно тяжко было наблюдать, как баландёры наливают рыбный суп в шлёмки (чашки) с застывшей утренней кашей. Эта еда предназначалась тем, кому спального места на нарах ночью не досталось – они отсыпались днём.

Теперь баландёр в белой рубашке с бейджиком похож не на осуждённого, отбывающего срок в хозобслуге СИЗО, а скорее на официанта в кафе. А сами блюда хотя и возят всё в тех же металлических флягах, но сотрудники изолятора обижаются, когда называешь их баландой. В черпак с вермишелевым супом обязательно попадают куски говядины, а про второе  арестанты говорят: «Это не капуста с мясом, а мясо с капустой – его в шлёмке не меньше, чем «силоса». Предлагается и диетпитание – тем, кто предпочитает постное. Хлеб пекут прямо в СИЗО и выдают без ограничения.

Мы отведали всего понемногу из меню арестантов – это похоже на обычную еду в обычной столовке. Такие раньше были в городе на каждом шагу, в них  обедали студенты и рабочий люд. Подобный обед, говорят сотрудники, предлагают в армии солдатам срочной службы. А вот в муниципальных больницах он куда скромнее, чем в тюрьме.

Что-то похожее на тюрьму

Что-то похожее на тюрьму я увидела только в спецкорпусе – особом режимном блоке для содержания наиболее опасных обвиняемых и осуждённых. Мне показалось, что вести сюда журналиста администрация СИЗО не планировала, пришлось проявить настойчивость. Источник информации среди сотрудников изолятора предупредил: «Если хотите увидеть настоящую тюрьму – проситесь туда, где содержатся пожизненники». В этом корпусе тоже, впрочем, цветы и картины на стенах. Разве что пол не из цветных плиток, а из серого бетона, да на подходе к камерам встречаются сотрудники со служебными овчарками.

Наше появление в этом отсеке совпало с серьёзным мероприятием: осуждённого недавно к пожизненному заключению Алексея Бердуто, лидера организованного преступного сообщества «Пожарники», выводили на свидание с семьёй. Возле его одиночки стояло около десятка сотрудников с наручниками, металлоискателем, собаками. Два здоровенных режимника подхватили закованного в «браслеты» убийцу под руки, жёстко зажав его в плечевых суставах, и увели.

Я заглянула в глазок соседней одиночной камеры. Посреди неё неподвижно стоял, уставившись в стенку, последний из осуждённых к высшей мере наказания – тулунский предприниматель Юрий Романенко, «заказавший» шестерых своих партнёров по бизнесу. В его камеру я заглядывала несколько раз – он так и стоял в одной позе, словно памятник. Осуждённые к пожизненному заключению будут содержаться в следственном изоляторе до отправки в колонию особого режима.

Если не считать особых мер безопасности, условия содержания в одиночных камерах мало чем отличаются от быта других арестантов: здесь на каждого приходится даже восемь квадратных метров площади, отдельный санузел. Питание они получают из общего котла, могут пользоваться библиотекой, ходить на прогулки, свидания с родственниками. «Вот только телевизоров в одиночках нет», – говорит Алексей Семенюк.

Меня, естественно, интересовал и карцер – внутренняя тюрьма для нарушителей режима. Она есть в каждом корпусе. Это небольшая одиночная камера с окном, столом и стулом. Койка тоже имеется, но днём лежать штрафникам не разрешается, поэтому она откидывается к стене, как полка в вагоне поезда. Кормят нарушителей режима по той же схеме, как остальных заключённых, и права на прогулку у них не отнимают.

Обитательница карцера женского корпуса досиживала здесь последние часы – её «приговорили» к пяти суткам за неповиновение. Когда сотрудник вёл женщину по тюремному коридору, она остановилась возле камеры подельницы, заглянула в глазок и даже попыталась что-то с ней на скорую руку обсудить, отмахнувшись от замечаний надзирателя. Выглядела 30-летняя нарушительница спокойной. С улыбкой сказала мне, что в своём проступке раскаивается – тем более что успехом её попытка связаться с подельницей не увенчалась.

Столик в женском карцере был завален иллюстрированными журналами типа «Максим» и «Лиза». Вообще журналы и газеты можно увидеть во всех камерах – «Иркутскпечать» является одним из спонсоров следственной тюрьмы. В мужском корпусе обстановка в карцере ничем не отличалась, только журналы были другие, с кроссвордами. Максимальная продолжительность  наказания для взрослых – 15 суток, для несовершеннолетних – 7. Но среди детей наказанных в тот день не оказалось.

А вот карцер пятнадцатилетней давности я вряд ли когда-нибудь смогу забыть. Это было узкое бетонное помещение без мебели, похожее на щель в скале. Во время моего дежурства из него вдруг раздался дикий вопль, от которого в жилах стыла кровь. Когда напарник позвал доктора и открыл дверь, мы увидели паренька с безумными глазами. Это был 18-летний первоход (ранее несудимый). Его тоже наказали за неповиновение: ослушался и оскорбил сотрудника. Мальчишка сидел на бетонном полу на корточках и завывал. Его лицо было испачкано кровью – обеими руками он раздирал себе рот, явно не соображая, что делает. Успокоился парень лишь после того, как ему поставили укол. Посидев в той бетонной щели несколько суток, немудрено было и обезуметь.         

Больница за решёткой

В больницу я, наоборот, идти не хотела, но меня уговорили. В прошлом году сдан новый медицинский корпус СИЗО, оснащённый самым современным оборудованием. Им гордятся. Такую технику и на воле встретишь далеко не в каждой поликлинике. Здесь есть кабинеты УЗИ и рентгена, делают бронхоскопию и ФГДС, проводится углублённое обследование с помощью томографа. В этом нуждается большинство арестантов. В прошлом году, например, через СИЗО прошло 114 больных туберкулёзом и 751 ВИЧ-инфицированный. В тюремном стационаре теперь 460 коек, чуть ли не каждый третий подследственный находится на излечении. Около 2,5 тысячи человек за год пользуются услугами стоматологов.

В день моего посещения в одном из кабинетов  больничного корпуса проходило первое занятие студентов Иркутского государственного медицинского университета. СИЗО-1 недавно стал базой этого вуза: здесь будут практиковаться будущие специалисты в области пенитенциарной медицины.

Но больше всего меня впечатлил аптечный склад. Шкафы в нём набиты лекарствами под завязку: противовирусные, антибиотики, обезболивающие и другие препараты. В углу стоят корзины с медикаментами, собранные по заявкам докторов, работающих в корпусах.

Во время дежурства я в этот раз не слышала ни одной жалобы на здоровье. А 15 лет назад приходилось водить к фельдшеру больных буквально из каждой камеры. Все арестанты гнили, кашляли и маялись животами. Но, отстояв очередь, бедолага в лучшем случае получал таблетку аспирина или активированного угля. Не было даже ваты и зелёнки. К этой «помощи» прилагался ещё сочувствующий вздох доктора. Финансирования не хватало даже на питание заключённых, о закупке лекарств в те годы не могло быть и речи.

В одном из больничных помещений, в двухкомнатной камере, меня познакомили с самым маленьким «заключённым» – трёхмесячным Максимом, которому тюрьма стала домом с рождения. Его мама обвиняется в тяжком преступлении, в СИЗО она поступила беременной. Малыш здесь под круглосуточным присмотром врачей, у него есть всё необходимое: кроватка, манеж, игрушки, одежда, прикорм. Сейчас в изоляторе ещё четыре женщины ожидают родов.

Хозяин хозяину рознь

Начальника учреждения население зоны называет хозяином. За годы журналистской работы мне приходилось общаться с четырьмя начальниками СИЗО. Фамилию первого из них называть не хочу: в отношении него в своё время возбуждалось уголовное дело, прекращённое позднее за недоказанностью. В начале 80-х годов прошлого века в редакцию толпами ходили блатные – жаловаться на беспредел властей, уволивших их любимого начальника «и только за то, что он хорошо относился к заключённым». Написать о том, что творилось в те годы в следственном изоляторе, не позволяла цензура. А творились там удивительные и страшные вещи: люди в погонах прислуживали ворам, сами доставляли «авторитетам» коньяк в камеру, устраивали подельникам встречи, от чего потом ломались уголовные дела.

Очередной «хозяин» изолятора Валерий Шанюк, задержавшийся в кресле начальника почти на полтора десятка лет, позднее рассказывал мне о том, как он заступал на эту должность. В первый же день заключённые объявили голодовку, требуя вернуть предшественника. А на третий день, придя на работу пораньше, в шестом часу, он увидел возле тюрьмы мужиков с котомками и прогнал их. Решил, что они пытаются переправить арестантам запрещённые вещи. Но после просчёта заключённых, когда двоих не оказалось на месте, выяснилось, что подследственных отпустил в город «погулять» сотрудник тюрьмы. За это ему был обещан холодильник, в те времена – дефицит. Валерий Павлович с юмором рассказывал, как возмущались прогульщики, когда их опять водворили на нары: «А что мы такого сделали? Вернулись вовремя, в пять утра, как договаривались. «Хозяин» сам нас прогнал!».

На долю Валерия Шанюка, бывшего оперативника уголовного розыска, взвалившего на себя тюремное хозяйство в такой неурочный час, тогда выпало немало: за массовыми голодовками следовали массовые побеги заключённых (в первую же неделю его работы из изолятора сбежали 18 убийц и насильников), пять раз случался захват заложников.

А потом началась перестройка – и тюрьму перестали финансировать. Именно в то время я и напросилась поработать надзирателем в СИЗО. Шанюк только хмыкнул, когда я объяснила, что хочу написать репортаж, побывав в шкуре палача. Он отправил меня на пост, не предупредив о том, что я журналист, ни старшего надзирателя, ни дежурного, приставленного ко мне в качестве наставника. А после смены, когда я находилась в глубоком шоке от увиденного, начальник сам отвёз меня домой, не задав ни одного вопроса. Только на прощание сказал с усмешкой: «Следующая ваша смена – в ночь». Пришлось мне просить пощады.

Перемены к лучшему начались в тюрьме уже при этом «хозяине». В 1996 году начальникам изоляторов дали право освобождать следственно-арестованных, у которых вышли законные сроки содержания под стражей. Сейчас трудно в это поверить, но тогда нарушения процессуального законодательства были в тюрьме самым обычным делом. Люди сидели за решёткой по нескольку лет только из-за того, что в судах не хватало бланков и машинисток, а следователи прокуратуры и милиции были перегружены работой. Валерий Павлович освобождал в год по триста арестантов, пока «смежники» учились уважать закон. Но по-настоящему, сразу вдвое, тюрьма разгрузилась после принятия нового Уголовно-процессуального кодекса, когда санкции на арест стал давать суд.

К тому времени в СИЗО был уже новый «хозяин» – Борис Савельев, трудившийся до этого в аппарате областного управления службы исполнения наказаний. Бориса Павловича все знали как человека, неистощимого на выдумки – он был организатором многочисленных конкурсов, соревнований и прочих мероприятий как для заключённых, так и для сотрудников. Своё согласие на перевод с непыльной чиновничьей работы в начальники СИЗО он объяснил мне так: «Хочу свой след в этой системе оставить – сделаю из тюрьмы конфетку».

Конфетку он, может, из изолятора и не сделал, но заменил в нём систему отопления и канализации, провёл в камеры вентиляцию, снял с окон металлические пластины и поставил вместо них рамы со стёклами, избавил здание от грибка, поменяв перекрытия. А потом стал выкладывать повсюду плиточки, красить стены в изумрудный цвет, заказывать ажурные решётки и развешивать по всей тюрьме горшочки с цветами. Две выдумки Савельева высоко оценили не только сидельцы: он открыл в СИЗО музей Колчака и украсил самое высокое тюремное здание курантами.

С нынешним «хозяином» СИЗО Игорем Мокеевым мне встречаться почти не доводилось: жалобы в редакцию давненько никто из тюрьмы не пишет, на голодовки не зовут. Они ушли в историю, как и побеги, захваты заложников и тому подобные информационные поводы. Теперь в этом ведомстве более-менее спокойно, в прошлом году не было вообще ни одного ЧП. Похоже, что тюрьма стала наконец «красной» – так называют учреждения, где у руля стоит администрация, а не сами блатные. Сегодня в Иркутском СИЗО нет даже «смотрящего», которого по законам криминального мира должен определять на эту должность «положенец» города – главный местный «авторитет».

По словам Игоря Мокеева, изолятор вышел из-под влияния криминала и деньги из «общака» (воровской казны) уже не поступают на «грев» этого заведения (материальную помощь блатным). Объясняется это, наверное, не только ослаблением позиций преступного сообщества на воле, но и грамотной работой тюремщиков, возглавляет которых бывший офицер Вооружённых сил. Игорь Рудольфович уверяет, что они научились законными способами исключать влияние организованной преступности. К примеру, поддерживать массовые голодовки в СИЗО теперь невыгодно самим арестантам – по прибытии в лагерь их поставят на учёт как дезорганизаторов и станут проверять каждые два часа: «Никакого продыха не будет».

Ну и, конечно, полно ещё работы по реконструкции тюрьмы. Нынче предстоит менять систему отопления в главном корпусе, пора заняться фасадом здания, запланирован капитальный ремонт сборного отделения (заключённые называют его КПЗ). На все работы, по словам начальника, потребуется 170 миллионов рублей. Но сегодня это, кажется, не такая уж проблема: иркутский изолятор включён в программу РФ  по развитию уголовно-исполнительной системы. Кроме того, в тюрьме есть и внебюджетные формы финансирования: развиваются собственное производство, торговля. В прошлом году доход составил 43 миллиона рублей.

В СИЗО к тому же грядут перемены, связанные с очередной реформой уголовно-исполнительной системы страны. Она уже началась. Сидеть в тюрьме подследственным, наверное, скоро станет ещё удобнее.