Жалобы проверялись – и подтверждались. Всегда. Только изменить никто ничего всё равно не мог. Даже после того, как пенитенциарную систему из милицейского ведомства перевели «под крышу» Министерства юстиции. Для человеческого содержания узников не выделялось достаточного финансирования.

Поскольку никакого проку от своих возмущённых статей я не видела, то  решила поменять тактику: устроиться временно надзирателем в следственный изолятор и, облачившись, так сказать, в шкуру палача, написать репортаж из самого пекла. В управлении уголовно-исполнительной системы издали по этому случаю специальный приказ: оформить журналиста на три смены в режимный корпус, где содержатся ранее не судимые. Мне было выдано форменное обмундирование, и я приступила к исполнению обязанностей сотрудника дежурной смены. Они показались несложными: ходить туда-сюда по тюремному коридору и следить за порядком в камерах, заглядывая в специальные дверные глазки.

Я переоценила тогда свои силы: тюремная действительность оказалась гораздо страшнее моих представлений, созданных во время предыдущих посещений с «экскурсоводами» в офицерских погонах. Большую часть смены я провела в полуобморочном состоянии – ад, в который попала, лишил ощущения реальности. В сыром холодном коридоре под ногами шмыгали крысы. Под потолком висела тусклая лампочка Ильича – чуть ли не одна на весь коридор. Всё в тюрьме, построенной ещё при крепостном праве, было пропитано зловонием. Гнили стены, которые разъедал грибок, гнили трубы неисправной системы канализации, несколько столетий не знавшей капитального ремонта, гнили люди, натолканные в камеры, как селёдки в бочку. К концу рабочего дня меня трясло даже в телогрейке, которую кто-то из сотрудников из жалости накинул мне на плечи.

Так появился материал «Я, тюремный надзиратель…».

С тех пор прошло 15 лет. И я решила повторить попытку: в следственном изоляторе за эти годы произошли большие перемены, и написать о них хочется не с чужих слов. Моя просьба о зачислении на работу тюремным надзирателем и на этот раз никаких возражений у руководства ГУФСИН не вызвала. Оказалось, что репортаж в «Восточке» 15-летней давности здесь многие помнят. Был издан очередной приказ – и вот я опять на посту в должности младшего инспектора дежурной смены Иркутского следственного изолятора № 1. После смены я попросила провести для нас с фотокорреспондентом газеты Дмитрием Дмитриевым экскурсию по всем корпусам учреждения, чтобы не только рассказать, но и показать читателю, как сегодня живёт следственная тюрьма. Экскурсоводом выступил заместитель начальника СИЗО по кадрам и воспитательной работе Алексей Семенюк.  

Просчёт арестантов

На этот раз мне выпало дежурить на посту № 6 в новом корпусе, сданном в 2004 году. Он сразу предназначался для содержания несовершеннолетних. Сейчас их в СИЗО 41. Для подростков здесь оборудованы школьный класс, небольшой спортзал с тренажёрами и теннисным столом, комната психологической разгрузки, медкабинет.

Придя на работу к 8 утра, я попала на так называемый просчёт. Этой процедурой, когда из каждой камеры выводят арестантов и считают их по головам, начинается и заканчивается каждая дежурная смена. Полтора десятка лет назад процедура просчёта показалась мне страшным испытанием. Открывалась дверь камеры, и оттуда выходили по одному бледные, измождённые люди. Некоторые падали в обморок – зловонный воздух тюремного коридора казался им слишком свежим. Вдоль стены выстраивалось человек семьдесят. И тогда представала глазам пустая камера – комнатушка квадратов на девять, всё пространство которой занимали наваренные в три этажа металлические нары, большой обеденный стол и впритык к нему – ничем не отгороженная параша. Впечатление от несоразмерности длинной шеренги измученных людей с крошечным пространством камеры показалось таким жутким, что мне и самой стало дурно.

Теперь из каждой камеры на просчёт выходили по два-три мальчишки. Только в одной содержалось шесть человек. Пацаны были полуголые – в одних трусах и тапочках. И доктор придирчиво осматривал каждого – нет ли царапин, синяков, ссадин. Эта мера позволяет исключить драки, установление блатных порядков. Ребята на просчёте чувствовали себя довольно свободно, некоторые улыбались. Как ни ужасно это звучит, но для многих попавших сюда мальчишек тюремный быт кажется роскошью. Есть и такие, кто не спал ещё на белых простынях и до ареста не знал, как пользоваться зубной щёткой.

Постельное бельё подследственным теперь меняют еженедельно, и каждому выдают набор средств гигиены: мыло, зубную пасту, щётку и туалетную бумагу. А 15 лет назад в тюрьме не хватало даже казённых матрацев и подушек. Сотрудники жаловались на слишком большой «промот». Вещи моментально изнашивались – ведь их использовали в несколько смен: «ночевали» сидельцы по очереди.

Относительно здоровые раньше содержались в камерах вместе с больными туберкулёзом и чесоткой. А из всех средств гигиены арестанту полагался только кусок мыла, вещь дефицитная по тем временам, которая доставалась не всем. В баню жильцов «хаты», как называют камеру сами заключённые, выводили на 15 минут. Помыться за это время  70 – 80 человек, естественно, не успевали. Тем более что пришедшая в негодность система не позволяла смешивать горячую и холодную воду: одним приходилось запрыгивать в кипяток, другим вставать под ледяные струи. Неудивительно, что заключённых заедали вши и клопы. Их ловили горстями – и каждой комиссии совали прямо под нос. Однако борьба с «живностью» выходила боком самим же арестантам – на время обработки камеры химикатами выселить людей было некуда.

Первоначально в корпусе для несовершеннолетних предполагалось установить душевую кабину в каждой камере, но потом администрация передумала: эти дети улиц не привыкли содержать себя в чистоте. «Мы их водим в баню дважды в неделю, хотя по инструкции полагается один раз, – говорит Алексей Семенюк. – Девочек учим даже пользоваться косметикой, мамы-то их ничему не научили. К 8 Марта хотим провести конкурс красоты. Краску для волос, лак, помаду получили от спонсора – оптово-розничной фирмы «Садко». Спасибо её руководству от администрации СИЗО».

Пока жильцов камеры осматривает медик, само помещение простукивается деревянным молотком – киянкой: нет ли распилов, не готовится ли побег. Побеги из СИЗО в 90-е годы прошлого века не были редкостью. Убегали обычно через крышу, провертев дыру в потолке, – благо, дымоход находился прямо над верхним ярусом нар.

При утреннем и вечернем просчёте сотрудники бегло осматривают также все шкафы и полочки на предмет наличия запрещённых предметов. Раньше, например, многие ставили брагу – спрятать посудину со спиртным среди вещей в перенаселённой камере сложности не представляло. Сейчас совсем другое дело – всё на виду.

Кроме мальчишек, в зоне моей ответственности оказались ещё две «хаты». В одной живут две девочки. Им тюремный режим явно даётся тяжелее. За время дежурства я не раз заглядывала в девичью камеру – её обитательницы в основном лежали, кутаясь в одеяла. «Грустят часто», – говорит о них воспитатель. А доктор рассказала, что девчонки иной раз записываются к ней на приём только для того, чтобы поговорить. Другое дело пацаны – они  всегда при деле: то какие-то бумажные модели вырезают, то пытаются раскурочить телевизор или радиоприёмник. В одной камере разгадывали кроссворды, в другой – рисовали стенгазету к празднику.

На просчёт девчонки выползли в тёплых костюмах, готовые к прогулке. Им, как и взрослому населению тюрьмы, раздеваться перед комиссией не приходится. Но в журнале они всё же расписываются, и доктор делает пометку, что жалоб на здоровье у них нет. Одежда у всех сидельцев разная. Например, в женском корпусе некоторые разодеты так, словно собрались на званый вечер. Рядом с соседями в казённом облачении они смотрятся странно. Многие мальчишки днём носят чёрную робу с надписью на спине «СИЗО-1». Такую выдают тем, кто приходит в тюрьму раздетым. Кроме формы арестанта, им подбирают пуховичок с чужого плеча и ботинки с чужой ноги – в изолятор часто поступает так называемая гуманитарная помощь.

У семи нянек

У детей, как называют здесь подростков, обвиняемых в тяжких и особо тяжких преступлениях, в тюрьме буквально семь нянек. С ними целый день занимаются то психологи, то воспитатели, то учителя, то медики. Самим себе они предоставлены редко. За время моего дежурства для мальчишек было проведено два урока по программе восьмого класса: по геометрии ребята проходили трапецию, по физике – решали задачи на закон Ома. В тюрьме полно наглядных пособий  (каждое, между прочим, стоит 500 рублей), по всем предметам подобраны электронные учебники. «Это необходимо, – говорит Алексей Семенюк. – Как, например, показать им опыты по химии? Ведь лаборатории у нас нет». Вот уж, действительно, проблема. Особенно, если учесть, что обучение арестантов в следственных изоляторах вообще не предусмотрено. Здесь это делается, так сказать, сверх программы.

Наука юным невольникам даётся явно с трудом. Практически у каждого бритая голова украшена шрамом, а то и не одним. Многие в СИЗО наблюдаются у невролога с последствиями черепно-мозговых травм. Больше половины подростков загремели на нары из-за наркотиков. На воле им было не до учёбы. Но здесь они стараются – тетрадки у всех исписаны. Компьютеров (четыре машины подарило министерство образования области) многие из этих беспризорных детей раньше не видели, но осваивают быстро, особенно игры. Даже создали в тюрьме компьютерный клуб «Чип».

Кого из ребят ни спрашивала, все попали за решётку из детских домов и приютов. Сироты. В основном так называемые социальные. На вопрос, навещают ли их родители, предпочитают не отвечать. Но шкафчики в их камерах забиты пачками самой дешёвой китайской лапши, кто-то их сюда приносит.

Опытные сотрудники говорят, что с несовершеннолетними работать тяжелее – ответственности больше. Какие бы хорошие условия им ни создавали, тюремные стены всё равно давят на психику. Как и страх перед наказанием, а зачастую и перед сокамерниками. За решёткой в детском коллективе трудно установить нормальные, без блатной иерархии, отношения. Не случайно 15 лет назад в камеру к подросткам обязательно подсаживали взрослого – чтобы обеспечивал порядок. Предпочтение отдавалось бывшим сотрудникам милиции, угодившим под следствие. Как правило, не за общеуголовные преступления, а за злоупотребления должностными полномочиями. В то время блюстители порядка среди арестантов вообще встречались нечасто, отдельные камеры выделить для них не могли – слишком большая роскошь в переполненной тюрьме, но и посадить к уголовникам их было невозможно. Сейчас камер с БС (так сокращённо называют бывших сотрудников правоохранительных органов) в следственном изоляторе полно. И среди их обитателей множество убийц, которых не только к детям подпускать нельзя – их вообще содержат в спецкорпусе среди самых отъявленных злодеев.

Так что теперь подростки сидят одни, зато в камерах у них установлено видеонаблюдение. Удовольствие не из дешёвых, но, как выразился Алексей Семенюк, «душа за детей спокойна». К тому же в детском корпусе работает система сигнализации. Как в самолёте вызывают стюардессу, так из камер подростков – дежурного. В мою смену только из девичьей камеры однажды раздался звонок: её обитательницы просили отвести их в спортзал.

Все эти технические меры дают реальную возможность предотвратить суициды и насилие хотя бы в детском блоке. Самоубийства в тюрьме вообще-то не редкость. В 2008 году было пять случаев суицида. В прошлом году Бог миловал – попыток было три, но всё обошлось. Не без помощи психологической службы – в СИЗО она, видимо, неплохая. Во всяком случае, насильника и убийцу 14-летней школьницы Владимира Протасова здесь после тестирования снабдили характеристикой: «склонен к побегу». Если бы сотрудники ИВС обратили на неё внимание, наверное, не пришлось бы кидать на розыск сбежавшего из-под носа милиционеров преступника полтысячи представителей различных правоохранительных служб.

Женская доля

Последняя, двухместная камера на детской территории отдана женщинам. Одну из них не узнать невозможно – глава администрации Листвянского муниципального образования Татьяна Казакова. Поздоровавшись со всеми, Татьяна Васильевна тут же завладела вниманием заместителя начальника СИЗО. Жалоб, впрочем, от неё не поступило. На всякий случай я спросила: «Претензии есть?». Татьяна Васильевна  насторожилась: «Смотря к кому». За два года через спецчасть СИЗО ею направлено 28 жалоб – в основном на следствие и суд. Узнав, что меня интересуют исключительно её быт и здоровье, она категорически отрезала: «Никаких претензий, всё нормально». «И питанием довольны?» – решила я уточнить. «И питанием», – согласилась она.  

Дежурные, правда, говорят, что здешнюю пищу Татьяна Васильевна берёт не часто. Нужды нет. Каждому арестанту разрешается принимать передачи от родных – до 30 килограммов продуктов и вещей в месяц. Кроме того, можно пользоваться магазином для заключённых. Он расположен в корпусе для первоходов, там, где я работала надзирателем 15 лет назад, и пользуется большой популярностью у сидельцев. Цены здесь средние: килограмм карамели стоит 67 рублей, яблок и апельсинов – 60, печенье «Овсяное» обходится в 48 рублей за полкило. Вместо наличных денег у покупателей карточка личного счёта, который пополняют родственники. Магазин работает по предварительным заявкам, и купить в нём можно практически всё, что есть в розничной торговой сети на воле. В журнале заявок чаще всего встречаются красная икра, мороженое (причём килограммами), бананы, куры-гриль, копчёная колбаса, сосиски, красная рыба.

«Хатка» Татьяны Казаковой такая же, как у остальных на этаже: холодильник, телевизор, электрочайник, полки с книгами. У мальчишек они заставлены учебниками, главу Листвянки и её сокамерницу интересуют судебные детективы модного писателя Гришэма и «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Здесь же папки с бумагами – Татьяна Васильевна работает с материалами своего уголовного дела, готовится к процессу. На первом судебном слушании она объявила, что собирается доказать свою невиновность. На утренний просчёт Татьяна Казакова вышла не в домашней, как другие, одежде – была готова ехать на очередное заседание суда. На заправленной по инструкции тёмно-синим казённым одеялом шконке (кровати) лежало меховое манто.

Сегодня в СИЗО под арестом находится 161 женщина. Бытовые условия для них практически не отличаются от обстановки в детском корпусе. Я попросила показать мне самую «населённую» камеру – в ней оказалось 15 представительниц слабого пола, но свободного места столько, что можно устраивать танцы. В баню женщин теперь не выводят – душ для них устроен прямо в камерах, три раза в день, по расписанию, включают горячую воду.

Сегодня условия во всех корпусах следственного изолятора соответствуют евростандарту. В подвале, где я дежурила 15 лет назад, половина камер состоят из двух комнат: в одной живущие здесь мужчины, ранее не судимые,  спят, в другой – обедают. В среднем на человека в СИЗО приходится пять квадратных метров «жилплощади», норма – четыре. За эти годы она несколько раз менялась. Полтора десятка лет назад на каждого приходилось два квадрата по норме и ноль целых, одна десятая – по факту.

Да и тюремный коридор, где находится пост дежурного по смене, теперь больше похож на гостиничный: лампы дневного света, картины на стенах, цветы в горшках, видеонаблюдение. «Пейзаж» несколько портят массивные двери камер, украшенные надписями типа: «Подозреваемые и обвиняемые в совершении убийств, ранее судимые».

(Окончание в следующем номере)