В Иркутске Фёдор Двинятин появился в непривычном для большинства людей, знающих его по телевидению, амплуа – в качестве рекрутёра. Знаток рекламировал ученикам лицея № 3 учёбу в Смольном институте свободных искусств и наук, где он сам является доцентом кафедры русского языка. В столицу Восточной Сибири Двинятин приехал с другом и коллегой – заместителем директора по информационным ресурсам Смольного института Филиппом Федчиным, уроженцем Иркутска и выпускником лицея № 3. Пока в лицейском кабинете математики о вузе рассказывал Федчин, Двинятин встал возле окна, сложив ладони, сомкнутые в замок, у груди, и благодушно улыбался, задумчиво глядя поверх голов учащихся. Потом достал блокнот, быстро что-то набросал в нём и принялся улыбаться дальше, поглядывая теперь в окно. Когда подошла очередь его выступления, он обратился к присутствовавшим: «Коллеги! Я тут набросал десять пунктов, о которых хотел бы сказать», – и поднёс блокнотик к глазам. Лицеисты забрасывали Двинятина вопросами об учёбе, в то время как его дожидались журналисты. Прессе, конечно, он был интересен главным образом из-за своего статуса члена элитарного клуба «Что? Где? Когда?». По просьбе журналистов Фёдор Двинятин задержался ещё на 20 минут. Посерьёзнев, он уселся на стульчике под школьной доской и принялся перебирать в руках чётки («Дурная привычка», – пояснил потом Двинятин).

Как думают филологи

– Рассказывая об институте, вы много говорили о «нормальной студенческой жизни». Что из своего студенческого опыта вы внедряете в университетскую атмосферу сейчас?

– Неожиданный вопрос, я задумался. Думая о жизни наших студентов, почему-то никогда не соотносил её со студенческой жизнью нашего времени. Всё очень по-разному. Самое главное, что мы в студенчестве были абсолютно отделены от своих преподавателей социальной, психологической стеной. Они в нашей жизни никак не участвовали, не хотели и не могли, и мы к ним тоже не лезли. Я помню, что надо было доучиться до весны пятого курса, чтобы вдруг оказаться на каком-то заседании родной кафедры, где кого-то чествовали, а на столе были какие-то алкогольные напитки, и вот нам тоже налили, и даже потом, когда мы уходили, дали почти целую бутылку водки с собой. И сказали: «Выпейте, ребята, за здоровье кафедры». И мы где-то недалеко от университета из горлышка эту бутылку на нескольких человек распили. Только в этот момент почувствовали себя пре-одолевшими эту социальную границу. Поэтому я студентов ничему в этом отношении научить не могу. Они сами организуют свою студенческую жизнь, а лезть с советами глупо и бессмысленно.

– Бывший декан Смольного института Николай Колосов написал монографию под названием «Как думают историки». На ваш взгляд, взгляд филолога, есть ли особая, «филологическая» схема мышления и каковы плюсы и минусы этой схемы?

– Филологи разные бывают. Сейчас я попытаюсь описать, как они думают. Во-первых, нормальный, ортодоксальный филолог привык работать с текстом, который в идеале – а фактически всегда – считает классическим. И его задача состоит в том, чтобы увидеть в этом тексте как можно больше всего умного и прекрасного. Это типичная филологическая ошибка – подразумевать наличие большего смысла и эстетической организации, чем есть. А вот разоблачать текст, с которым ты работаешь, высмеивать его, показывать слабые стороны – это не филологический подход. Подход философов, критиков. Во-вторых, филология, к сожалению, будучи во многом изначально очень неточной дисциплиной, всё время своего сознательного существования вырабатывала какие-то компенсации этого и мечтала о точности. Поэтому настоящий филологический подход – это крайняя строгость аналитических процедур и вообще самого обращения с текстом. Строгая цитация. Строгое собственное рассуждение. Стремление не привносить в текст никаких  чуждых смыслов. Отрезать от текста все личные или чужие ассоциации, рассматривать его самого по себе или на фоне той культуры, когда он был создан. Как сказал один из покойных, к сожалению, крупных современных филологов, «Пушкин писал не для нас» (это сказал российский литературовед и филолог-классик Михаил Гаспаров. – «Конкурент»). Гораций и все прочие писали не для нас. И филологически преступно рассматривать их тексты, никак не преобразуя свою оптику.

– Существует мнение, что литературоведение – это наука, несколько притянутая за уши, иногда без основания рассуждающая о том, что хотел сказать автор. Вам такой профессиональный комплекс не свойствен?

– Рассуждения о том, что хотел сказать автор, – это, наверное, не совсем литературоведение. Литературоведение, по крайней мере, должно быть рассуждением о том, что сказал автор. Я вообще, к счастью, не литературовед, хоть и преподаю литературу. Я по происхождению лингвист, в крайнем случае согласен считать себя филологом вообще. Если ваш вопрос подразумевает, что литературоведение находится в опасной близости от болтологии, то, по всей вероятности, это действительно так. Но надо всячески этому сопротивляться и стоять на почве твёрдых фактов, изучать то, что можно потрогать руками, подтвердить, – касается ли это внешней истории произведения или его внутренней структуры. Что хотел сказать автор, мы угадать не можем, но определить, написано стихотворение ямбом или хореем, – можем, восстановить хронологическую последовательность событий внутри сложного запутанного романа Фолкнера – можем. Мы должны расслышать звуковые повторы, делающие прекрасными стихотворения Пастернака, и вычислить цитату из Тютчева или Пушкина, которую сознательно использовала в своём стихотворении Ахматова. И вот из набора таких доказуемых вещей надо делать филологию, в частности литературоведение как науку. И в карикатуры не вдаваться. По-моему.

– Вы являетесь специалистом по русской литературе XI–XIV и XIX–XX веков…

– Там так написано, да.

– А современной литературой вы насколько плотно интересуетесь?

– Очень мало. Я боюсь, что здесь моя компетентность кончается. Оценки не устоялись. О современной литературе всегда выгоднее судить не кабинетному учёному, которым я считаю себя, а человеку, вовлечённому в литературный процесс либо в качестве автора, либо в качестве критика. Или очень интересующегося читателя. У меня есть предпочтения в области современной литературы, но боюсь, что они относятся не к последнему её срезу, а просто к тому, что было создано нашими современниками.

Я очень плохо знаю современную прозу. Последние вещи прозаиков, которые, как мне кажется, создали что-то великое и преобразили облик русской словесности, как правило, создавались где-то на грани 70-х – 80-х годов. Из живых писателей тремя обеспечившими себе безусловное место в доме российской словесности я считаю Валентина Распутина, Андрея Битова и Сашу Соколова. Причём Распутина в первую очередь как автора «Прощания с Матёрой», Битова как автора «Пушкинского дома» и Сашу Соколова как автора «Собаки и волка». Эти три типа медленной, интеллектуальной языковой прозы, насыщенной и пытающейся по-разному, но одинаково радикально экспериментировать, при сохранении её глубоких смыслов, – мне кажутся последним, за что я готов отвечать. Что касается поэзии последних лет, то в первую очередь я бы назвал имена Тимура Кипирова, Алексея Цветкова-старшего, Сергея Гандлевского, Ольги Седоковой, Олеси Николаевой. Тут остановимся.

Игрок вне игры

– Широким массам вы больше известны как магистр «Что? Где? Когда?»…

– Нет, неправда. Я не обладаю званием магистра, хотя спасибо, конечно. «Полковник не возражал, когда денщик называл его «ваше превосходительство». В этом смысле и я не возражаю. Я являюсь обладателем четырёх «Хрустальных сов», это действительно так. Получение всех четырёх я вспоминаю и считаю заслуженным. Более того, думаю, что их могло быть и шесть. Так, наверное, любой честолюбивый игрок скажет.

– Тем не менее интересна мотивация человека, который приходит в элитарный клуб «Что? Где? Когда?».

– Временем моего вхождения в клуб были 1989 и 1990 годы. Я пришёл в абсолютно другой, нежели сейчас, обстановке – социальной и существующей вокруг игры, поэтому я не знаю, как это теперь. Тогда то движение, которое так массово существует в настоящее время, уже жило, но было гораздо более узким и скромно организованным. У меня всё началось, если ничего не привираю, с простого чувства – я смотрел телепередачу и понимал, что часто я способен на не меньшее, чем они там. И когда какие-то люди решили организовать клуб в Ленинграде, я пришёл туда по газетному объявлению и вскоре появился в числе завсегдатаев. Когда наш клуб решил позвать двух человек в Москву, я оказался одним из этих двух. Потом мне удалось «отобраться» в Москве и целый сезон отыграть на телевидении так, что меня никто не видел, как и многих других. Замечательный сезон, где одна команда играла на камеру под софитами, а девять других сидели в глубине зала, и иногда по ним камера проезжала, и вот там пятнышко в углу мелькает – это я. Но на следующий год был объявлен первый чемпионат СССР по брейн-рингу, и я был в составе той команды, которая стала первым, а потом вторым чемпионом СССР по брейн-рингу – и последним в связи с распадом Союза. С этого всё началось. Но это уже было тогда, когда я принял то решение, о котором вы спрашиваете, а принял я его, наверно, просто по принципу «Была не была, чем я хуже?».

– Знаете ли вы о команде КВН «Фёдор Двинятин» и как к ней относитесь?

– Я слышал о её существовании. Безусловно, для меня было сюрпризом, что появилась такая команда. И, в общем, предпочитаю о причинах такого названия не думать. Мне так спокойнее.

– Я понимаю, что потребность в передаче знаний вы удовлетворяете работой в университете и с молодыми игроками «Что? Где? Когда?» в наставническом, учительском плане не общаетесь?

– Вы знаете, не общаюсь. Это вообще особая профессия внутри клуба, и здорово, что есть очень хорошие игроки, которые умеют и любят это делать, а есть не менее хорошие игроки, которые не умеют и не любят этого. Я по молодости пробовал обучать, но мне не очень понравилось и, по-моему, у меня не очень получилось. Этот вопрос во многом связан с тем, является ли игра образом жизни. У меня в самые лучшие годы «Что? Где? Когда?» не было образом жизни, и представлять себе, что раз или два в неделю должен тратить своё личное время на тренировку команды, с которой занимаюсь, я не могу.

– А необходимость в самотренировке после 20 лет игры осталась?

– Да, осталась. Я не очень представляю себе, так ли это у музыкантов, которым необходимо поддерживать себя в форме, но думаю, что примерно так. Это тренировки, на которых ты ничему другому не учишься, а просто поддерживаешь форму и пытаешься не забыть, как это делается. Лично я знаю один-единственный способ тренироваться в игре «ЧГК» – это решать вопросы «Что? Где? Когда?». Никаких других способов вроде начитывания энциклопедий или отработки специальных приёмов игры во всех командах, в которых играл я, никогда не применялось.

– С кем из команды вам легче всего взаимодействовать?

– В разные годы по-разному, я уж и не припомню всего. Но у меня осталось крайне тёплое впечатление о тех немногих случаях, когда мы играли в одной команде с Максимом Поташовым. Тем более что мы почти всегда принадлежали к соперничающим, конкурирующим, иногда почти враждебным командам. Тем интереснее были случаи этого взаимодействия, и они доставили мне по совокупности больше всего удовольствия.

– Являются ли люди, с которыми вы играете, вашими друзьями, общаетесь ли вы с ними вне клуба?

– Последние годы немножко расстроилась дружба с человеком из этого мира, с которым мы действительно дружили, – Алексеем Вавиловым, который в начале и середине 90-х довольно много участвовал в телевизионных играх, был в одной из самых популярных тогда команд. Мы дружили, много играли, правда, почти всегда в разных командах – но это был единственный случай общения вне клуба. Больше я ни с кем не дружил.

Сидя на своём стульчике под школьной доской, как ученик на экзамене перед комиссией, и разговаривая с прессой, Фёдор Двинятин был необыкновенно рассудителен. Отвечая на некоторые вопросы, он серьёзно задумывался, прижимая указательный палец к губам, или начинал усерднее перебирать чётки. В конце беседы он с удивительной непосредственностью признался:

– Я так и не привык за эти годы к тому, что я кто-то. Представляете чувство десятиклассника с боковой парты, которого вдруг посадили вперёд и о чём-то интересуются, и все знают его в лицо? Вот сейчас сижу и изумляюсь, как этот десятиклассник. В общем, я удивляюсь каждую секунду своей жизни, поэтому я счастливый человек.

Фёдор Никитич Двинятин родился 28 октября 1968 года в Ленинграде. Окончил филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета (СПбГУ) по специальности «филолог-русист». Кандидат филологических наук. Доцент кафедры русского языка СПбГУ, а также Канадского колледжа СПбГУ. Специалист по русской литературе XI – XIV и XIX – XX веков (поэтика текста, интертекстуальность, языковые модели), палеославистике, общей поэтике, истории и методологии филологии и гуманитарных наук в целом. Автор и ведущий культурологической программы «Альфа, бета, гамма, дельта…» на «Радио России». Многолетний участник игры «Что? Где? Когда?», обладатель четырёх «Хрустальных сов» (1991, 1994, 2000 и 2002 годов). Первую игру в клубе сыграл в 1990 году в команде Александра Блинова. Всего провёл 47 игр, из которых его команда выиграла 33. По числу игр и побед уступает только Александру Друзю. Чемпион мира по спортивному «Что? Где? Когда?» 2002 года в составе команды «Троярд».