«Справка на подполковника милиции в отставке Толмачёва Николая Георгиевича, 1924 года рождения, уроженца села Нижний Саянтуй Иволгинского района Бурятии» – ветеран протягивает нам несколько мелко исписанных листов с автобиографией: после инфаркта память, говорит, уже не та. Но как уходил на фронт в августе 1942 года – такое не забывается. «Когда меня призвали, я уже жил в Иволге, откуда сбежал из-за голода. Сменил к тому времени несколько мест работы, в общем, самостоятельным был, – рассказывает Николай Толмачёв. – Попал в Читу, в девятый отдельный учебно-стрелковый полк,  автоматчиком. Вот там я понял, что такое голодовка, хотя кормили три раза в день – всё по-порядочному. Обычно на обед давали суп из какой-то ржавой рыбы, навроде кеты или горбуши. Самой рыбы там, конечно, не было: только запах и мёрзлая картошка. Завтракали перловкой, половиночкой куска хлеба и крохотным кусочком селёдки. Зато чая сколько хочешь!». Добыть продукты извне солдаты не могли, поскольку никого не пускали за территорию части. Дезертиров ловил патруль и жёстко наказывал. «У нас было даже три показательных суда над беглецами. Им давали десять лет с отправкой на фронт. Если там искупил вину кровью и стал негоден к службе, отправляли домой. С первым осуждённым у нас так и произошло. А он потом написал дружку, который у нас служил. Так после этого письма побеги заметно участились: всем хотелось поскорее домой», – вспоминает Николай.

В Монголии, куда его позже отправили, дезертиров уже не было. А там и бежать некуда: ближайший город Чойбалсан – одно каменное здание и юрты. За городом полк, в котором служил Толмачёв, строил оборону – танковые рвы, окопы для дотов и дзотов, пулемётные точки. Земля была крепкая, поэтому для работы использовали всё, начиная от лопаты и заканчивая кувалдой. Норма – три кубометра за смену, хотя рабочий день по времени никто не считал: когда надо, тогда и поднимут. «На учебные тревоги ночью часто вызывали. Так вот в четыре часа просигналит, а ты на себя – полное боевое обмундирование весом 32 килограмма и бегом. Туда 15 километров и обратно. Возвращались к завтраку, а потом снова за работу или на занятия», – вспоминает он. Говорит, был дисциплинированным, работал аккуратно: «Иначе сразу бы на фронт отправили. У нас как было: чем хуже себя ведёшь, тем быстрее на передовую».

На фронте Николай Толмачёв оказался только после победы на Западном фронте, в составе 111 мотострелкового полка 111 танковой дивизии. «9 мая нас только в столовой чуть лучше покормили и отдохнуть дали, что было большой редкостью», – рассказывает Толмачёв. В то время его уже назначили командиром взвода 82-миллиметровых миномётов. «Представляете, целый батальон, который за несколько лет службы из заряженного оружия  не стрелял: снаряды лежали на складах либо отправлялись на Запад, – говорит Толмачёв. – Внезапно в июне 1945 года нам объявили, что надо идти на фронт. Отправились в Монголию на настоящие учения с боевой стрельбой. Там у нас сразу же казус вышел.  Командир роты, который тоже никогда не стрелял, даёт приказ «Огонь!». Мина из нашего ствола плюхнулась где-то в десяти метрах. Кричу: «Ложииись!». Но снаряд упал плашмя, взрыватель не сработал. Иначе моего взвода – 21 человек –  вместе со мной не было бы. Повезло! Когда мы проверили остальные мины, выяснилось, что их заряды отсырели, пока лежали по складам».

Когда в августе 1945 года взвод Толмачёва подошёл к границе Маньчжурии, политотдел просветил солдат и офицеров о том, где расположены японские части и укрепления и как себя вести с японцами. «Предупредили, что надо бояться их авиации и передвигаться ночью, иначе из-за пыли мы были бы сильно заметными: местность-то равнинная, везде песок. Кроме того, на ночные остановки было приказано назначать часового. Говорят, был случай, когда японцы в темноте целое отделение вырезали. Они здорово передвигались под землёй. Мы убедились в этом сами, когда подошли к японской заставе на границе. Они очень быстро убежали: в казарме я недопитый тёплый чай нашёл, но ни души кругом, и только один китаец откуда-то взялся, машет рукой и говорит: «Япон Восток!». Японцы приняли бой только в Хайларском укреплённом районе, который находился почти полностью под землёй. Снаружи торчали доты и дзоты. Там комвзвода Толмачёв и получил своё первое и единственное ранение в живот: «Через рубашку, поясной и брючные кожаные ремни прошёл осколок мины. Шкуру пробил, а кишку не задел. Мне помог санитар, так что в госпитале я не был, хотя место ранения оказалось неловкое – не разогнуться. Да и промыть рану было особо негде: воду подвозили самолётами и машинами аж за 700 километров от нас».

После победы над Японией Толмачёву выпало сопровождать эшелон с солдатами, которых развозили по домам. «Состав был из двух пульмановских вагонов, где ехали семьи, и телячьих, навроде товарняков. Держали путь в Киев. По дороге люди постепенно ссаживались с вагонов. Зато появлялись новые. Тогда ведь обычные пассажирские поезда плохо ходили, а армейские шли и шли. В вагоны залезала молодёжь, в основном девчонки. Чёрт его знает, чего хотели: к солдатам или домой попасть быстрее. А солдаты на них шинель накинут, шапку наденут, так и не отличить. Их то под нары затолкают, то под голову положат, а потом по дороге выкинут. Так до Киева ехали два месяца, – вспоминает ветеран. – Когда успешно выполнили задание и вышли в Киеве, выяснилось, что наш капитан напился и у него слямзили все наши документы и деньги на обратную дорогу. Как хочешь, так и добирайся. Я остался вместе со своими подопечными – десятью автоматчиками. На каждой станции шёл в воинскую комендатуру и докладывал, что нет жратвы. Местами это срабатывало. Таким способом добирались до Иркутска 18 суток. Представляете, нам по приезде ещё и выговор сделали, что мои солдаты на вокзале закурили. Правда, потом простили, и мне за сопровождение военных объявил благодарность сам главнокомандующий Забайкальским фронтом Малиновский».

В 1947 году Толмачёв демобилизовался: «У меня друг был латыш. Он в Тюмень уехал, устроился на мясокомбинат и мне место держал. Думаю, что тут делать уже в армии, надо в сельское хозяйство подаваться. Дома побывал и заехал по пути к дяде в Ангарск. Он уговорил остаться. Так я поступил помощником начальника по продовольственному снабжению лагеря японских военнопленных. Вскоре я уже умел считать по-японски, знал многие слова и проводил перекличку на иностранном языке. Правда, эту зону быстро расформировали». Тем не менее Николай Толмачев ещё долго получал напоминания о военном времени. Его отправили в Тайшет, в спецкомендатуру. Туда перевозили из Украины, Белоруссии, Молдавии, Латвии, Эстонии родственников «ненадёжных»,  то есть тех, кто во время войны помогал фашистам. Их заселяли в пустые бараки, оставшиеся после заключённых. «Сколько в этих домах клопов было – уйма! Думал: как же заключённые там жили? Спать было невозможно. Сам я койку поставил в стайке, где раньше корова жила. Условия были ужасные. Как-то привезли пятьсот семей из Молдавии. Их сразу же наша мошка заела так, что лица опухли. Я смотрел и думал: «Господи, это же дети, женщины», –  вспоминает Толмачёв. Война закончилась для него только в 1950 году, вместе с переездом в Иркутск.