Чудно, вот уже и ночь прошла, и день, а звуки спектакля «Последний срок» не исчезают, не растворяются в повседневных делах. Всплывают откуда-то, нет, даже не из сердца, а из какого-то неведомого глубинного нутра…

И вспомнилась моя покойная бабушка и то, как она произносила слово «говореть», точь-в-точь, как старуха Анна, героиня Наталии Королёвой. И обожгла теплом и щемящей болью сценка из детства… Как-то собирала бабушка черёмуху, а я, девчонка, вертелась рядом и канючила (скорее идти домой), отчаянно отмахиваясь от паутов и прячась от жаркого солнца. Наконец вздохнула тогда тяжко, и сразу послышалось с укором: «Вот говорела тебе, не вздыхай здря!». А я виновато опять вздохнула. «Навздыхаешься ишо…».

И вот, слушая со сцены нашего Охлопковского театра эту забытую «неправильную» сибирскую речь, впервые, пожалуй, так предельно остро ощутила чувство той сопричастности, что держит нить времени, навсегда связывая каждого из нас с тем, на чём держатся самобытные народные сказки, услышанные в детстве от наших матерей и бабушек… Ведь и правда, говорим мы теперь «правильно», а вот сказки про Алёнушку, Иванушку-дурачка и колыбельные помним, и идут они из того самого глубинного истока. Именно этим особым, поистине нутряным началом прорастает вся литература Валентина Григорьевича Распутина.

Напрасно я так долго боялась идти на этот спектакль: казалось, вдруг разочарует театральная условность, ведь проза эта звучит в душе, вдруг произнесённое сценическое слово не сможет заворожить своей волшебной силой?.. Но вот начался спектакль, зазвучала нежно из далёкого детства дивная напевная колыбельная, и я почувствовала, что дыхание зрительного зала вдруг совершенно изменилось, словно коснулась нас какая-то затаённость. И ожили герои – и голосящая Варвара, и виноватого вида Илья с суровой, рассудительной Люсей, и робеющие перед городскими гостями Надя с Михаилом, и маленькая их дочь Нинка. Все узнаваемые, знакомые, понятные. А когда где-то рядом со мной кто-то из зрителей тихонечко выдохнул: «Молоком пахнет», в тот момент, когда герои неловко, словно извиняясь перед умирающей матерью, сели ужинать и потёк их неловкий разговор, стало ясно, что театральность растворилась в настоящем искусстве.

И дело было вовсе не в молоке, а в особом, всё вокруг поглотившем пространстве скорбного исповедального таинства, его пронзительной силе. Зрительный зал исчез, растворился в нём, но – вот удивительно(!) – при этом обострённо ощущалось предельное напряжение чувств каждого зрителя в зале. Сначала напряжение тяжёлое, тягучее, выжидающее: вот-вот случится оно, страшное, неминуемое, необратимое – смерть. А потом – наполненное душевной теплотой и благодарностью за то очищающее чувство, что рождал спектакль.

И это особое напряжение чувств создавалось не только условиями камерного зала, разрушающего дистанцию и втягивающего зрителя в воронку сценического пространства. Но прежде всего тем средоточием духа, которым стала умирающая старуха Анна, лежащая на убогой железной кровати и притягивающая к себе взгляд зрителя. Взгляд боязливый, потом изумлённый, и наконец – исполненный ответной любви…

В первых сценах Анна не шелохнётся, будто впрямь нет её уже здесь, словно бы она это и в то же время уже и не она. Это её странное присутствие зрители вместе с героями на сцене ощущают как соприкосновение с чем-то пугающим и в то же время завораживающим. Точно на кровати лежит не просто человек, а словно вместе с ним есть что-то ещё такое неведомое, пронизывающее каждого из нас извечной тоской и виной. И именно это двойственное странное ощущение задаёт тон всему последующему действу. Благодаря чему спектаклем создаётся история уже не только о том, как дети, забывшие до поры свою мать, съезжаются к родному очагу, поскольку мать их при смерти, но рождается трагизм откровения человека перед лицом смерти, когда неминуемо возникают тревожащие извечные вопросы.

Народная артистка Наталия Королёва играет старуху Анну поразительно. Собственно, не играет, а живёт этим образом. Да так, что и впрямь, как многие отмечали, светится её Анна совершенно особым светом. И здесь также дело отнюдь не в сценическом освещении, а в особом таланте актрисы. Не знаю, какие невероятные силы нужны, чтобы сама душа человеческая обрела материальность в этом свете, но у актрисы это чудо случилось. И это чудо тончайшего психологизма замечательной школы русского театра. А ещё чудо высокой литературы.

В старухе Анне в исполнении Натальи Королёвой открывается та самая мудрость – нет, не житейская, а бытийная мудрость, – которой пронизана повесть «Последний срок». Анна – душа страждущая («Зачем человек живёт? Для пользы какой? Или ещё для чего?..» – вопрошает она) и душа страдающая («Стыд-то какой!» – мучает её воспоминание об украденном молоке и о том, как не могла после этого смотреть в глаза дочери). Но в страдании этом нет тяжести, нет мрака, нет безутешности, а есть душевный свет чистоты. И трагическая история вдруг наполняется озарением согревающей радости, красоты. И вот замечательная вещь! Надо было посмотреть этот удивительный спектакль, чтобы ещё раз глубоко, остро ощутить: в бабушкином «навздыхаешься ишо» скрывалось откровение того, что хотя жизнь и полна страдания, но у человека должна быть твёрдая опора в мужестве жить и радоваться.

И когда слышишь слова Анны, что «человеку перед смертью последняя радость дадена…», понимаешь, что, несмотря на тяжёлую долю, когда детей приходилось хоронить, когда, чтобы выжить, приходилось переступать черту невыносимого стыда, когда… сколько всего можно перечислить, казалось, вся жизнь её прошла в горе и страданиях, но вот слышишь эти слова старухи Анны и приходит осознание – «последняя радость» говорит о множестве. Понимаешь, что не горем, а любовью, рождающей радость, всегда была полна душа этой женщины. Тем и жива она, тем и отодвигает свой смертный час, дожидаясь свою любимую дочь Таньчору, которая единственная звала её непривычным нежным словом «мамынька».

Постановщику Геннадию Шапошникову и режиссёру Александру Ищенко удалось органично воплотить столь важный для создания особой интонации этого спектакля образ Таньчоры. Не случайно спектакль начинается с появления именно этой героини (в исполнении артистки Татьяны Буйловой). Этот образ создаёт интонацию трепетной нежности, совестливости, искренности, безусловной любви – всего того, чем и живёт душа Анны. Таньчора – единственная, которая не тревожит Анну тем, что тревожит её в других детях.

От Люси (артистка Ольга Шмидгаль), которая всё знает, всех судит, веет какой-то сухостью, зажатостью и в то же время скрытой болью оттого, что когда-то отгородилась от матери, от людей. И Анна никак не может себе простить того ворованного молока, её мучает: не это ли сделало такой, почти чужой, её дочь? А Илья (в исполнении заслуженного артиста Владимира Орехова, который сыграл этот характер очень точно) не радует Анну своим безропотным согласием плыть по течению. Своей готовностью говорить «что надо» и «как надо». Да и разве есть сила в нём на иное, если он грибы собирал, набив в ведро травы, чтобы больше казалось? И когда Люся безжалостно командует «ехать», он не в силах ей сказать «нет», хотя чувствуется, что сердце его не на месте. Михаил (в замечательном исполнении артиста Степана Догадина) пугает Анну потерей себя, потерей силы своей человеческой в беспробудных запоях, в которых он надеется обрести свободу («А выпил – как на волю попал, освобожденье наступило, и ты уж ни холеры не должен, всё сделал, что надо»). Не дают утешения Анне и причитания Варвары (её ярко играет заслуженная артистка Татьяна Двинская)… Но все они не были бы детьми Анны, если бы не было в них её сострадательности, а она есть. И каждому исполнителю удаётся эту тонкую грань передать.

Вообще, все актёры в этом спектакле играют так, что сразу, изначально забываешь, что перед тобой актёры. Принимаешь героев всем сердцем и сопереживаешь им. Безусловно, постановщик сумел создать неповторимое ансамблевое, цельное произведение и в то же время полифоническое, когда каждая сцена обладает уникальной ценностью, но всё вместе создаёт образ простой и безыскусной истории, в которой открывается человеческая судьба в её целостности.

Каждая сцена действительно вносит свою тему. Вот маленькая Нинка (её играет юная, но уже актриса Маша Кузнецова) обманом выпрашивает пустые бутылки у отца, чтобы сдать их и получить деньги. И это тревогой оседает в зрителе. А вот пьяные мужики, спрятавшись в баньке, ищут правду жизни. И Степан Харчевников (замечательный монолог заслуженного артиста Игоря Чирвы) изумляется, почему настоящие бабы, те бабы, что когда-то войну помогли выиграть, превратившись теперь в «женщин», перестали быть бабами?.. А сцена, в которой Михаил в ответ на обвинения в ожесточении и отчаянии взывает: «Кто из вас заберёт мать к себе?»… И становится ясно, почему же именно Таньчора так важна для Анны: потому что все они не могут ничего сказать в ответ, испытывая и пряча свой мучительный стыд. Но ни у кого из нас, смотревших этот спектакль, не возникнет чувство осуждения, потому что сострадательность, рождаемая этим спектаклем, в своей сущности истинна.

Особые слова о сценах Анны с Миронихой (эту роль филигранно исполняет заслуженная артистка Людмила Слабунова). Эти старухи действительно знают толк в том, что называется жизнью. До чего же они полны светлого юмора и доброй насмешки! Умеют смеяться над невзгодами и ужасно трогательны в своей трепетной заботе друг о друге. Они всю жизнь рядом, и в горе, и в радости. Каждая была подмогою другой в беде. И вот теперь, когда Анна умирает (и знает, что умирает), она с тревогой вслушивается – почему же не мычит корова Миронихи и «не доспелось ли» что с самой Миронихой, которая всё ещё почему-то не пришла к ней, когда уж все пришли? И в этом простом чувстве вся сущность её человечности. Как и в ироничных, нарочито ворчливых словах «Оти-моти! Ты, старуня, никак живая!», которые произносит Мирониха, радуясь, что Анна помирать пока не собирается. И более того, даже сама сидит на кровати, да ещё и в их наигранной перепалке с удовольствием участвует. Именно в этой радости и сострадательности, а не в страдании и содержится дух, корень, из которого произрастает мудрость этих старух…

В конце спектакля, когда сцена погружается в темноту, а зыбкий луч выхватывает иконку, зритель должен понять неизбежное: ночью старуха умерла, но всей душой не хочется принять это и примириться с тем, что ушла она, а Таньчора так и не приехала, и звучит в душе горестное: «Ты, лебёдушка моя… Куда же ты снарядилася, куда же ты сподобилася?..» – в этой последней вспышке рождается осознание, что старуха Анна и судьба её и есть воплощение веры и той бытийной силы, что сохраняет человеческое в человеке. Авторы сумели воссоздать эту безыскусную и простую историю, в которой В.Г. Распутиным передано великое вечное таинство самого сокровенного («…Но тут приходит Нечто и говорит нам, что мы давно живём этой единственной жизнью и скоро подводить итог ей…»). Они очень бережно и точно подошли к прозе, сохранив многогранность и богатство этой удивительной по своей чистоте и ясности повести.