На рояле не поедешь

Немало владельцев уютных домов, наполненных звуками музыкальных шкатулок, симфонионов, аристон-органов, пиано-мелодико, механических пианино и настоящих роялей, разъехались из Иркутска с началом русско-японской войны. Инструменты продавались за треть цены вместе с мебелью и цветами, раздавались знакомым и родственникам, а бывало, терялись по дороге в аукционный зал и обратно. Уличные мальчишки вертелись у домов, из которых уезжали, вот и Костя Лепендин с двумя приятелями, Ванькой большим и Ванькой маленьким, подрядились посыльными к двум пожилым музыкантам. За работу им  уже отдан был детский аристон, но забирать его мальчишки не спешили, и вообще, с утра и до вечера толкались у этих малознакомых людей, про себя называя их «господа хорошие».

Вещи все распродали и доживали теперь «совершенно уже безо всякого быта», как выражался  хозяин; чемоданы, и те были выставлены в прихожую. Сегодня супруги делали последний визит – на Иерусалимское кладбище; Костя тоже попросился, сам не зная зачем, и они не возражали.

Владелец волшебной палочки любил монпансье

Сначала прошли к памятнику Василию Григорьевичу Зброжеку, много лет прослужившему в контрольной палате. Иркутяне знали его по задушевному голосу, звучавшему на всех концертах музыкального общества; а для «господ хороших» он вообще был самым близким здесь человеком. И сегодня они говорили с ним как с живым, а уходя, запели «его любимую», и Костя услышал вдруг третий голос, подпевавший им…

Потом все вместе направились к памятнику Ивану Васильевичу Гусеву. Это место Костя знал хорошо – здесь он часто встречался с приятелями и почти всегда находил на холодной надгробной плите маленькую коробочку монпансье.

Мальчишки не умели читать и не знали, что Иван Васильевич Гусев служил капельмейстером в Иркутском резервном батальоне и умер прямо на репетиции. Всех поражала его «как бы говорящая палочка», и наследник русского престола, будучи в 1891 г. в Иркутске, пожаловал ему золотой перстень с бриллиантами. После Ивана Васильевича остались многочисленные ученики, а вот денег он не скопил, и вдова его доживала свой век на кухне у приятелей. Но была всё так же приветлива и носила Ивану Васильевичу его любимые монпансье.

Музыкальные инструменты, когда-то купленные Гусевым, были все уже проданы, и первым ушёл рояль – за него дали полную цену (пятьсот с лишним рублей), и вдова жила на них целых два года. С роялем ей, в сущности, очень повезло, ведь обыватели в большинстве своём предпочитали заводной инструмент и выписывали из Москвы самоиграющие  симфонионы  (от 4 руб. 50 коп. до 36 руб.) и аристон-органы по 17 рублей. Более состоятельные могли позволить себе заводное  пиано-мелодико (от 65 руб.), а пределом мечтаний неиграющих барышень было механическое пианино за 550 рублей.

В иркутских предместьях любили живую гармонь, но  расписная трёхрядка  доходила до 70 рублей, и зачастую ограничивались однорядной простушкой от 3 руб. 50 коп. В «неиграющих семьях» стояли дешёвые музыкальные шкатулки. Их, как правило, открывали нечасто,  прятали подальше от детей – в общем, это был уже не инструмент, а, скорее, часть мебели. Что считалось заведомо дурным тоном в Обществе любителей музыки и литературы.

Благотворительный «мотив»

Оно открылось в Иркутске 6 октября 1881 года и сразу же заявило о себе фортепианными вечерами. Баронесса Розен, супруга коммерсанта Останина,  госпожа Мелиссова и другие  дамы приняли обязательство раз в неделю играть в Общественном  собрании – и слово своё держали. В сезон 1882-1883 годов к вечерним концертам прибавились музыкальные утренники,  спектакли, уроки игры для начинающих. Преподаватель Дворянского института Шевич представил собственное произведение – «Ангарские пороги», открылись двери библиотеки, для которой выписали журналы «Суфлёр», «Нувелист», «Музыкальный вестник».

В сезон 1898-1899 гг. в городском театре было поставлено 188 спектаклей, из которых 88 – оперных. Следующий год стал собственно оперным: антрепренёр Кравченко набрал в Петербурге и Москве специальную труппу. В первоклассных иркутских гостиницах заиграли первоклассные же оркестры. А в иркутских гостиных блистали не уступавшие профессионалам любители: виолончелист Нигоф, пианистка Кнауф-Каминская, певец Ивашкевич и др. Европейские музыканты, отправляясь в Японию и Китай, знали, что в Иркутске их ждёт благодарная публика, способная вместе с букетом цветов поднести и брошь с бриллиантами.

С 1902 года в Иркутске стали устраивать духовные концерты объединённых хоров – архиерейского, семинарского и любительского – под управлением Иннокентия Осиповича Концевича.  Все выступления по линии общества объединял благотворительный «мотив»: один  музыкально-драматический вечер в зале Общественного собрания мог существенно пополнить кассу Братства помощи бедным воспитанникам  семинарии или, скажем, общины сестёр милосердия. Давались концерты и в пользу учеников городских начальных училищ,  для завершения музыкального образования начинающего скрипача или будущей певицы.

Штатный меломан не обнаружил Бетховена!

За двадцать лет музыкальное общество так срослось с обществом городским, что в пору войны с Японией, когда голос его чуть стих, «Иркутские губернские ведомости» забили тревогу: «Средь бела дня потерялось общество музыки и литературы. Приметы: измождённый чахоточный вид, апатия и полная бездеятельность.  Нашедшему будет выдано приличное вознаграждение, указавшему, где оно находится, – большое спасибо! По-моему, господа, тут дело японцем пахнет: не даётся ему Порт-Артур, так от злости хоть тут что-нибудь испортит! Шар видели? Вот на нём и спёр наше Общество. А иначе зачем ему, этому шару, пролетать над Иркутском?».

На самом деле раздражение музыкального обозревателя «Иркутских губернских ведомостей» было вызвано тем, что однажды, зайдя в магазин, он не нашёл там переложения для фортепиано симфоний Бетховена. Зато обнаружил многочисленные романсы Вяльцевой и вальсы Вальдтеймфеля. «Ими только и кормимся», – неосторожно обронил хозяин магазина и в следующем же номере получил гневную отповедь: «Для нас совершенно непонятно, почему порнография, запрещённая в литературе, разрешается под музыкальным соусом».

Кстати, в этот день в Иркутске начиналась череда симфонических вечеров, за которыми должны были последовать  (и последовали) выступления квартетов. В антрактах обсуждалась идея открытия в Иркутске отделения Общества оркестровых музыкантов. На него возлагались большие надежды, и корреспондент «Иркутских губернских ведомостей», выразив мнение радикалов, написал: «В настоящее время нужды иркутских музыкантов никому не ведомы, представлять их интересы некому, тогда как, войдя в состав Общества, они смогут упрочить своё положение и оградить себя от хозяйничанья над ними разных предпринимателей».

«Они будут свободны от всяких доходов»

Общий революционный настрой той поры побудил нескольких педагогов музыкальных классов заявить о создании собственной, частной школы. Учредители подчёркнуто именовали себя свободными художниками, а глава  иркутского музыкального общества коммерсант Воллернер комментировал это так: «Можно не сомневаться: они будут свободны от всяких доходов».

Воллернер знал, о чём говорил: чтобы достойно оплачивать труд педагогов в музыкальных классах, приходилось изощряться в проведении благотворительных гуляний и лотерей.  И всякий раз, открывая портмоне для пожертвований, председатель музыкального общества с грустью думал о том, что, не будь двух-трёх очень состоятельных меломанов,  весь финансовый год оказался бы под вопросом.

Иркутск музыкальный изначально не выходил за границы центра города, пополнялся главным образом за счёт приезжих  инженеров, чиновников, докторов и, увы, редел с их отъездом. С открытием военных действий на востоке многие меломаны оказались мобилизованы, ещё больше любителей музыки «вычистили» карательные экспедиции 1906 года. Многие коммерсанты, не дожидаясь репрессий, переводили конторы в Москву или же отправлялись, как Кальмеер и Поляков, в продолжительное заграничное путешествие.

Но чем более сужался музыкальный Иркутск, тем острее, пронзительнее он звучал.

Сужающийся круг

В «Метрополе», «Гранд-Отеле», «России» коротали время в ожидании поезда многочисленные  офицеры, доктора и разного рода уполномоченные. Музыка не смолкала здесь до трёх часов ночи, но ещё долго усталые аккорды раздавались то тут, то там. Утром начинались уроки в музыкальных классах, репетиции оперных артистов, традиционные музицирования  в гостиных. К двум часам пополудни собирались оркестры «Метрополя», «Гранд-Отеля», «России», и под их  игру обедающая публика плавно сменялась ужинающей.  В то же время в Общественном собрании, Приказчичьем обществе, Ремесленном клубе настраивали инструменты для господ концертантов – Иркутск музыкальный жил без отдыха и почти что без сна.

За годы жизни в Иркутске у коммерсанта Воллернера появилась привычка открывать каждый вечер окно во втором этаже своего дома на Большой и вслушиваться в  «симфонию» улицы. Цокот копыт, смешанный с голосами прохожих, сменялся перекличкой трёх  оркестров; аккорды спорили, голоса заглушали один другой, рождая противоречивые чувства, но сегодня, в последний вечер октября 1905 года, сквозь привычную какофонию  он расслышал любимую мелодию и невольно выглянул из окна.  Улица была пуста, лишь напротив, под фонарём, стояли трое мальчишек с аристоном, смотрели на дом, из которого слышалась музыка, и отчаянно пробовали попасть в такт!

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского.