– В этом году впервые в России будет отмечаться профессиональный праздник – День судебного пристава. С чем связано такое внимание к вашей службе?

– С ростом её значения в обществе и государстве. Ведь исполнение судебного решения – это неотъемлемая часть права человека на справедливый суд. Без службы судебных приставов третья власть просто не сможет полноценно функционировать, она потеряет доверие граждан.

И дата 1 ноября выбрана президентом Дмитрием Медведевым не случайно. Именно в этот день в 1865 году императором Александром II был введён в России институт судебных приставов, который существовал до прихода к власти большевиков. Это было частью задуманной царём судебной реформы России.

Сейчас в стране тоже идёт судебная реформа. Так что воссоздание службы судебных приставов – вполне логичное решение власти, озабоченной повышением своего авторитета. О востребованности нашей службы говорит хотя бы динамика её развития. В Иркутской области новая служба начала работу в январе 1998 года, поначалу в ней числилось всего 205 сотрудников. Сейчас их 1700.

Одновременно со штатом росли полномочия и задачи службы судебных приставов. Сначала её сотрудники занимались только принудительным исполнением судебных решений. В 2001 году нас нагрузили ещё актами специально уполномоченных органов – налоговой инспекции, ГИБДД и других. В следующем году добавили дознание по преступлениям против правосудия: неуважение к суду, злостное неисполнение его решений, незаконные действия с арестованным имуществом и т. д.

Пять лет назад в результате административной реформы департамент судебных приставов вышел из состава Минюста РФ. Появилась новая структура – федеральная служба судебных приставов со своими территориальными органами. Должность главного судебного пристава Иркутской области была предложена мне.

– Это стало для вас неожиданностью?

– Полной. Я пришёл в службу судебных приставов всего за два года до этих перемен, почти четверть века прослужив в ФСБ. На новой работе первое время задавал коллегам вопросы, которые их сильно удивляли. Тогда понял, что мне не хватает специального образования, и пошёл учиться в юридический институт гос-университета. Может быть, руководство остановило на мне свой выбор из-за моего характера? Уже в первый год работы главный пристав возлагал на меня свои обязанности, когда уходил в отпуск, хотя я даже его заместителем тогда не был.

– Какое качество в вашем характере главное?

– Какой я человек? Наверное, вредный, въедливый. Для меня нет мелочей. Мне всегда во всём хочется разобраться до конца, дойти до самой сути. И два раза просить меня не приходится – всегда стараюсь всё делать по максимуму. И ещё: за всё хватаюсь сам. Мечтал когда-нибудь дослужиться до такой должности, что не надо будет отпрашиваться у начальства, чтобы уйти со службы пораньше. Вот настало такое время – стал начальником. Однако первым прихожу на работу и последним ухожу.

Понимаю, что надо бы отдохнуть, восстановиться. Но не могу себе позволить, ответственность большая. Звучит банально, но это так: за делами, которые у нас в производстве, стоят люди.  

– Вы научились видеть людей за цифрами статистических отчётов или сами ведёте приём граждан?

– На личный приём в этом году ко мне пришли 140 человек. Ответ каждому даю за своей подписью. А это означает жёсткий контроль за исполнением. И уверенность: все возможные меры приняты.

Кроме того, я раз в месяц принимаю в общественной приёмной правительства Иркутской области. Туда обращаются обычно с застарелыми проблемами. Часто я не могу их решить, но пытаюсь.

– Вы не станете отрицать, что полномочий судебного пристава недостаточно, чтобы заставить должника исполнить решение суда? Вот в царской России, например, судебные приставы могли привлекать к своей работе и полицию, и воинские части. Да и ответственность тогда была серьёзнее – вплоть до арестантских рот и каторжных работ. А сегодня можно уклоняться от уплаты долга годами.

– Я не соглашусь с вами. Революции, конечно, с созданием службы судебных приставов не произошло. Но результаты реформы только слепой не увидит: раньше у нас около половины исполнительных производств оканчивались актами о невозможности взыскания, сейчас – 9,3%. Главное – появился механизм принудительного исполнения.

– Не такой, наверное, всё же эффективный, как купание в проруби или утюг на живот.

– Кстати, именно в то время, когда в стране шёл разгул преступности, сопровождавшийся правовым нигилизмом, и обычные граждане вынуждены были идти к бандитам с просьбой взыскать с должников свои деньги, власть и вспомнила об институте принудительного исполнения. Принудительное исполнение – это соль нашей службы, её главное звено. Раньше как было: не хочет юридическое лицо исполнять судебное решение – от него отступались. Утюг владельцу фирмы на живот, действительно, не поставишь, а полномочий у судебных приставов практически не было. Теперь нам в руки, можно сказать, дана палка. Если мы видим признаки злостного уклонения должника – возбуждаем уголовное дело. Мы уже возбудили 78 подобных уголовных дел в этом году. Конечно, тут есть свои сложности, особенно с фирмами-однодневками. Но нельзя сказать, что мы совсем уж безоружны. К тому же нас наделили административной юрисдикцией: в случае неисполнения судебных решений приставы могут налагать штраф до 100 тысяч рублей.

– В отношении юридических лиц вы можете принять действенные меры. А что грозит гражданам-«уклонистам»?

– Привлечь их к ответственности за злостное уклонение от исполнения судебного решения мы не можем. Но полномочия приставов расширяются и в отношении физических лиц. В этом году четыре раза судебные приставы вошли в жилище без разрешения хозяев. Препятствия с оформлением заграничных паспортов и выездом за рубеж стали обычной мерой. Ещё бы нам добиться ограничения права передвижения злостных должников по РФ и получения ими водительских удостоверений.

Проблема в том, что правовая культура наших граждан низкая. Закон не в чести. Приезжали к нам приставы из Франции, Бельгии. Там считается постыдным, если судебный пристав приходит к кому-то домой. Соседи могут перестать здороваться. У нас же тот, кто сумел обвести пристава вокруг пальца, ходит гордый, как будто орден получил. Вот уровень правосознания жителей Приангарья в цифрах: население области составляет 2,4 миллиона, а исполнительных производств  до конца этого года ожидается порядка миллиона.

– Чем вы объясняете негативное отношение населения к службе судебных приставов?

– Многие внутренне не согласны с вердиктом суда. И не понимают, что служба судебных приставов – всего лишь механизм. Что-то вроде палача. Суд приговорил – палач голову отрубил, суд решил – пристав деньги взыскал. Мы исполняем функцию принудительного взыскания – конфликт заложен в самом названии. Пристав всегда между молотом и наковальней, между взыскателем и ответчиком. Работать приходится в режиме постоянного конфликта, и это очень непросто.

– Наверное, можно к этому привыкнуть?

– К человеческой боли привыкнуть нельзя. Иногда ведь мы последнее у должника забираем, на улицу с детьми выселяем. Решение суда с точки зрения конкретного человека не всегда бывает справедливым, но если оно вступило в законную силу, его надо исполнять. Закон есть закон!

Вообще каждое дело – это своя история. Чуть ли не роман можно писать. Беспристрастным оставаться очень трудно. Вот взять дела по алиментам. Это боль наша, дети ведь страдают. А бывают случаи, когда женщины отыгрываются за обиды, пытаются использовать своё право, чтобы насолить бывшему супругу.

– Кризис внёс какие-то коррективы в деятельность судебных приставов?

– Больше стало исполнительных производств по тем же алиментным обязательствам:  кто-то теряет рабочее место, кто-то пытается просто уйти от исполнения своего долга по содержанию детей. К сожалению, число «уклонистов» в последнее время растёт. В этом году за 9 месяцев возбуждено 827 уголовных дел в отношении таких папаш. С прошлого года мы сами расследуем подобные дела. Раньше они были в подследственности органов внутренних дел, как и дознание по статье 177 УК «Злостное уклонение от погашения кредитной задолженности». Нынче мы возбудили 18 дел по этой статье.

– Всего?

– Пока эта статья была у милиции, до суда не дошло ни одно дело. Сейчас решается вопрос об альтернативной подследственности ряда других статей, будем расследовать дела по незаконному получению кредитов, например.

– Вам нравится ваша работа?

– Скучно здесь не бывает, это точно. Семь лет я работаю в службе судебных приставов. Для меня они пролетели, как один день. Собственно, это как раз было время становления службы. Когда я пришёл сюда, в аппарате работало всего 47 человек, все проблемы решались в Минюсте. Пришлось создавать свою бухгалтерию, отделы информатизации, материально-технического снабжения, юридический. Теперь кивать не на кого – всё в наших руках для обеспечения нормальной работы судов и принудительного исполнения судебных актов.

И до сих пор каждый день приносит проблемы: то пожар, то побег из суда. Сейчас с финансированием сложности, с кадрами. Только научим молодого специалиста работать – у нас его забирают прокуратура, суд. Судебные приставы ведь универсальные специалисты, прекрасно владеют и умеют применять любые законы. Только при мне семь сотрудников надели мантию, несколько человек ушли помощниками судей. Пристав со стажем 5 лет у нас уже в ветеранах ходит.

– Почему судебными исполнителями работают в основном женщины?

– Зарплата низкая. У начинающего сотрудника – 12 тысяч рублей. А к премиям я отношусь очень щепетильно: она должна зависеть от результатов. Ведь даже двух одинаковых деревьев в лесу не бывает. Но вообще такая зарплата, конечно, не соответствует нагрузке и ответственности работников.

– А какая нагрузка у судебного пристава?

– В 6 раз выше нормы. Каждый должен окончить ежемесячно 120 исполнительных производств. И ведь при этом приходится бегать за всеми, особенно за должниками. Вот чем наша работа отличается от других федеральных структур: в налоговую службу граждане сами идут, ещё и в очереди стоят.

– И нет возможности снизить нагрузку ваших сотрудников?

– Количество исполнительных листов с каждым годом только растёт. Сейчас у нас на исполнении 800 производств, и половина – по актам уполномоченных органов: налоговой инспекции, пожарного надзора, ГИБДД. Приходится заводить дела по принудительному взысканию штрафа в 50 рублей. Иногда сумма недоимки измеряется буквально в копейках. Причём такая мелочёвка составляет половину исполнительных производств. А себестоимость каждого производства – не менее 400 рублей. Только почтовые расходы чего стоят! Ответ об исполнении акта приходится давать в три адреса: взыскателю, должнику, органу, выдавшему исполнительный лист. Было бы разумно, конечно, мелкие штрафы из нашего производства убрать, сделать его рентабельным. Или ввести накопительный порядок: чтобы служба занималась только теми должниками, с которых следует взыскать не меньше 500 рублей. Сейчас в Госдуме решается вопрос о внесении соответствующих изменений в действующее законодательство.

– Какие у вашей службы перспективы?

– Уже около трёх лет обсуждается вопрос об отнесении службы судебных приставов к правоохранительным органам. Все признаки у нас есть: и погоны на плечах у сотрудников, и право применения оружия, и секретное делопроизводство. Мы можем возбуждать и расследовать уголовные дела, осуществлять досмотр, задержание, административный арест, проверку документов. Разница с правоохранительными органами только одна: служба судебных приставов не является субъектом Федерального закона «Об оперативно-розыскной деятельности». Сегодня мы занимаемся только гласным розыском. Новый закон, надеемся, устранит это противоречие. Сейчас готовится законопроект о правоохранительной деятельности, надеемся, что уже в будущем году вопрос решится. Для наших сотрудников это означает льготы, повышение зарплаты, социальную защищённость.

– Вы довольны своей карьерой?

– Мне как-то везло всю жизнь. Не столько в карьерном росте – особых высот я не достиг. Но работа всегда была интересная, коллектив хороший. На наставников везло: в ФСБ это были Николай Иннокентьевич Черниговский, Юрий Иванович Ващенко, Владимир Павлович Марченко. Здесь меня многому научили Владимир Григорьевич Синьков, возглавлявший до меня службу судебных приставов, его заместители, которые и сейчас мне помогают.

Я сам никуда не выскакивал, по службе передвигался – когда меня передвигали.   

– Чем объясняются такие резкие повороты в вашей судьбе: из строителей – в органы госбезопасности?

– Когда меня пригласили на службу в Комитет госбезопасности, я согласился  не раздумывая. В то время, в конце семидесятых годов прошлого века, КГБ считался боевым отрядом Коммунистической партии. А я был активным комсомольцем, даже возглавлял в управлении комсомольскую организацию. В органах я прослужил 24 года. Это была очень интересная работа. Без выходных, много романтики.

– Романтики? С конца восьмидесятых годов работать чекистом было немодно, мягко говоря.  «Контору» клеймили много лет подряд, да ведь и было за что.

– Я застал этот кризис. В то время зарплата у сотрудника ФСБ была примерно как у дворника, и морально было тяжело. Как раз в те годы я перешёл работать в отдел кадров. Был большой отток, уходили профессионалы. А раньше коллектив управления отличался стабильностью. 5–6 новых работников за год, не больше. Когда началось «развенчание» спецслужб, в год мы стали принимать по 30–40 человек. А требования к подбору, изучению кадров остались прежними.

– Не было чувства дискомфорта, когда спецслужбы попали под обстрел политиков и СМИ  за участие в массовых репрессиях и прочих злодеяниях?

– Думаю, надо всё-таки отделять котлеты от мух – вопросы безопасности государства и репрессии. Должны ли нести ответственность за злодеяния не причастные к трагическим событиям прошлого люди? Какие чувства вызывают эти «ошибки прошлого», я могу понять. У меня самого дед был репрессирован. У него была большая семья – девять сыновей. Жили одним домом, хозяйство большое, много скота. Всё отняли. Дед работал на судоверфи. Качуг – это ведь начало большого пути по Лене. В 38-м его осудили как японского шпиона. Позднее он был, конечно, реабилитирован. Я поднимал его дело, смотрел, «доказательства» смешные, судила «тройка», дали 15 лет. Когда началась война, он попал в штрафбат и погиб под Москвой, а вместе с ним все его сыновья, кроме моего отца. Ему ещё не исполнилось 14 лет, поэтому он остался с матерью и выжил. У нас есть такое семейное предание – не знаю, насколько оно правдиво: дед воевал с сыновьями в одном отделении, вместе они и погибли тогда, защищая Москву. Мы с отцом пытались найти место их захоронения. Бесполезно. Такая вот семейная трагедия.

При этом мой отец был искренним коммунистом. Удивительный был человек, всю жизнь работал простым шофёром в «Востоксибстрое». И награждён орденом Трудового Красного Знамени. Уже это говорит о том, как он работал. Он вообще всё делал на совесть: дом сам построил, троих детей вырастил и до последнего дня работал. Помогал детям, внукам. Не помню, чтобы он сидел без дела. То снег убирал, то воду возил, то валенки подшивал – по-моему, он никогда не отдыхал. Для меня отец был и всегда остаётся примером в жизни.

– А вы для ваших детей?

– В чём-то, наверное, да. Сын Михаил пошёл по моим стопам, он подполковник ФСБ. Да и семьёй обзавёлся рано – тоже в меня. Я женился за месяц до армии. А в 38 лет стал дедом. Сейчас у меня две внучки. Очень надеялся, что будет внук и его назовут Виктором в честь деда (у нас с тестем одинаковые имена). Тогда он был бы Виктором Михайловичем, как я.

– Ещё будут внуки. У вас ведь семья большая?

– Когда вместе собираемся в праздники, за столом не вмещаемся: человек, наверное, тридцать будет. Моя семейная история непростая. В первом браке я прожил 16 лет. Когда мы разошлись с женой (по её инициативе), дети остались со мной. Сыну было тогда 15 лет, дочке Кате – 9. Возраст непростой. На второй брак я решился не скоро – когда детей поставил на ноги. Всё переживал, что приведу мачеху, им будет сложно привыкнуть. А когда всё-таки решился на брак, женщину взял с двумя детьми-подростками: тоже девочкой и мальчиком. И убедился, что действительно непросто найти общий язык с чужими детьми, стать для них родным.

Сейчас очень переживаю за младшего сына, я к нему отношусь как к родному. Он окончил юридический институт госуниверситета, работает в Следственном комитете при прокуратуре. Ездит на работу в Ангарск, возвращается очень поздно, позже меня. Нагрузка огромная, но надеюсь, что выдержит. Дочка моя Катя, правда, в органах не работает, она окончила психологический факультет госуниверситета. Но зато замуж вышла за милиционера. Зять работал участковым, сейчас сотрудник ГИБДД.

– Как вы отдыхаете?

– Напряжённо. За неделю накапливается на выходные много неотложных дел. Работаю минимум по 12 часов, с восьми до восьми. В выходные надо проведать мать, тестя с тёщей, помочь им по хозяйству. К матери я стараюсь и на неделе заглядывать – хоть в обед на пятнадцать минут.

А вообще я очень люблю горные лыжи. Это у меня страсть. Раз 10 за сезон удаётся съездить в Байкальск покататься. Однажды взял путёвку в ведомственный санаторий в Кабардино-Балкарии, так покатался и на Эльбрусе. Сын тогда был в Чечне, в командировке, мне захотелось его навестить. Отпуск обычно беру на две недели, больше не получается. Раньше в тайгу всегда ходил за орехами. А в этом году отгулял целый месяц. На своей машине съездил на Хубсугул в Монголию, побывал на истоке Иркута в Бурятии, на Ольхоне рыбу ловил, даже на лодке сплавлялся по Лене от Жигалова до Усть-Кута, в бурю попал. Первый раз было такое, чтобы я не ходил на работу во время отпуска. Вернее, ходил, но не каждый день, а только между поездками.

Я очень люблю путешествовать. Но как-то всё не получалось. То денег не было, то дети маленькие были – сначала в одной семье, потом в другой, то работа не позволяла.

– О чём вы мечтаете?

– Видеть службу судебных приставов в составе правоохранительных органов. И ещё, для себя, – бросить курить.

Виктор Михайлович Щапов родился 2 февраля 1955 года в Иркутске. Окончив 8 классов в 73-й школе, поступил в Иркутский совхоз-техникум, где обучался по специальности «Промышленное гражданское строительство». С 1975 по 1977 год проходил армейскую службу в Чехословакии. После демобилизации работал плотником-бетонщиком СУ-4 треста «Иркутскжилстрой».
В 1978 году зачислен на действительную военную службу в органах госбезопасности. В 1986 году окончил заочно исторический факультет Иркутского госуниверситета. В мае 2002 года назначен начальником отдела по обеспечению установленного порядка деятельности судов службы судебных приставов Минюста по Иркутской области. С 24 декабря 2004 года – руководитель Управления ФССП, главный судебный пристав Иркутской области. В 2005 году получил второе высшее образование в юридическом институте Иркутского университета.
Действительный государственный советник юстиции 3 класса. За высокие результаты служебной деятельности награждён именным оружием – пистолетом Макарова.
Женат, имеет взрослых детей.