Отец её, Дмитрий Серебрянников, служил в царской армии. Видно, человек он был способностей редких, потому что, демобилизовавшись в чине офицера, получил предложение от командования службу продолжить. Семейная легенда гласит, что Дмитрий поехал советоваться с родителями. Отец – человек простой, не оценил блестящие перспективы сына. Сказал, как отрезал: все бы в Москву ехали! А кто будет землю пахать, хлеб сеять? И сын не посмел нарушить родительскую волю. Наверное, к счастью, потому что на дворе был 1900 год. Останься Дмитрий в армии, наверняка сгинул бы в революционной пучине. А наша героиня так и не появилась бы на свет.

Чудом уцелела одна фотография, на которой её отец запечатлён в военной форме. Когда хранить подобные фотографии стало опасно, их попросту сжигали. Куда дели награды – золотые кресты, теперь уж не скажет никто. И всё-таки, в 1931 году Дмитрия арестовали. Не за то, что был царским офицером, а за то, что стал кулаком. Арестовали и четверых его братьев, и отца. А семьям, то есть женщинам да детям, стали давать задание «по твёрдому» – пахать и сеять хлеб для государства. «Мама в положении да старший брат Саша, которому было 16 лет, пахали. Когда последнее задание получили, мама говорит – не буду больше, сил нет. А Саша ей отвечает: Так ведь мы тятю ещё дальше затолкаем. И снова пошли пахать», – вспоминает Аграфена Дмитриевна.

На первой маёвке Саша с друзьями сидел и всё переживал, как завтра пахать. Тут его лучший друг взял щепочку с пола и шутя кинул, мол, не кручинься Сашка. И угодил прямо в косицу, в висок. Саша только рукой махнул, ну тебя, Гришка! Сразу домой пошёл и лёг. Сильно заболела голова. Ночь промучился и умер на рассвете. «Похоронили Сашу, прошло немного-то времени, нас всех высылают. Мама в положении, да нас у неё осталось пятеро, старшему 11 лет. Как положено, сутки на сборы. Хоть и считались кулаки, а собирать-то особо нечего было. Ну, скот держали, да хлеба досыта ели. Правда, мама разодета была, всё-таки из купцов. Подогнали обозы, на телеги – ребятишек и вещи, взрослые – пешком шли. А конвоиры вдоль обоза верхом на лошадях, с кобурами на боках. Как преступников погнали», – продолжает рассказ Аграфена Дмитриевна.

Дошли до Усть-Кяхты, там людей загрузили в «телячьи» вагоны и повезли по железной дороге. Тогда маленькая Груша впервые увидела Байкал. Под потолком в вагоне было окошечко и девчоночья мордашка не отлипала от него всю дорогу. Видела лодочки, крошечных людей в них и думала, что на Байкале в самом деле живут крошечные люди, катаются на крошечных лодочках. И никак она не могла предположить, что из ссылки вернётся именно сюда, на Байкал, и проживёт здесь большую часть своей жизни. Но пока до этого было ещё очень далеко.

Конечным пунктом назначения для её семьи стал скалистый берег реки Манна, в Красноярском крае. Сплавляли на плотах, а высадили на берег – только в небо дыра. Кругом тайга непроходимая, комары. Начали делать балаганы, покрывать лиственничной корой. Всё лето до самой осени в них и прожили. «Давали пайку, манную крупу и камбалу, солёную и жёсткую, как подошва. Я ещё думала, вот река Манна, потому и крупа манная», – говорит Аграфена Дмитриевна. Ребятишки бегали по лесным полянам, собирали щавель. Потом сушили его, толкли, добавляли немного муки и пекли травяные лепёшки. Аграфена Дмитриевна с тех пор щавель в рот брать не может ни в каком виде.

Подошла осень с холодными ночами, первыми заморозками. Начали строить бараки, каждый на восемь семей. Посреди барака чугунная печка, на ней по очереди готовили. «Тем временем у нас заболел младший Ванечка и умер, – продолжает Аграфена Дмитриевна. – Вскоре мама родила Лизоньку, та и недели не прожила». Зато и радость была – вернулся из тюрьмы отец, всё-таки разыскал своих, хотя и нелегко это было. Но жить становилось всё труднее. Голод был страшный, люди на ходу умирали. Зиму пережили, а как лето пришло, народ побежал с того места. Дорог не было, кругом тайга, поэтому уходили звериными тропами. «Мы с мамой тоже дважды бегали, – вспоминает Аграфена Дмитриевна. – Первый раз нас вернули, так мы второй раз пошли». Отец и старший сын остались. Мать уводила от смерти оставшихся троих детей. Ходоки дошли до самой Усть-Кяхты, а там и до своей деревни. Аграфена Дмитриевна говорит, что в дороге наелись мирского хлеба. – «Подавали люди, жалели. И ночевать пускали, никогда на улице не оставляли».

Наскитавшись, они всё-таки вернулись обратно. Но мама в дороге заболела воспалением лёгких и уже не оправилась от болезни. У неё начался туберкулёз, и скоро она умерла. После неё заболел и умер Петя, а затем и Вася. «И я почему-то бояться стала, – говорит Аграфена Дмитриевна. – За печкой сяду картошку чистить, а мне всё кажется, что Вася по комнате ходит. Папа ничего не сказал, а взял и поменял дом, хотя не так просто это было сделать».

К тому времени организовали колхоз «Зелёная поляна». Летом работали в колхозе, зимой в леспромхозе заготовляли лес. «Помню, как мы с папой колхозную картошку копали, – говорит Аграфена Дмитриевна, вспоминая своего отца. – Отец своё гнездо выкопает и моё проверит. Я говорю, зачем, тятя, я же хорошо копаю. А он отвечает, нет доченька, если бы своя была, я бы проверять не стал, а это – колхозная».

Подошёл 1937 год, и снова начались аресты. «С собрания тятю забрали. Остались мы с братом вдвоём. Вот уж я ревела, так ревела. Волосы горстями выпадали», – в этом месте рассказ всегда прерывается, потому что Аграфена Дмитриевна каждый раз плачет. Она ещё долго не знала, что отца расстреляли через месяц. Ждала. Но не дождалась. И только в 1995 году выходила бумагу, в которой государство признало, что отец её, Дмитрий Серебрянников был репрессирован и реабилитирован посмертно.

Когда папу забрали, Груша закончила пятый класс. Дальше учиться не пришлось, пошла работать в колхоз. А время на месте не стоит, быстро подошёл 1941 год, началась война. «Когда война началась, нас словно к земле придавило, – вспоминает она сейчас. – В полный голос разговаривать перестали, всё шептались». Из общежития стали забирать постельные принадлежности, подушки, одеяла. Почему-то для неё именно эти подушки стали первым признаком войны. Ссыльные жили без документов. Как раз перед войной брата Мишу и ещё одну девчонку восстановили в правах. Какое ликование в деревне было! А как война началась, тут уж всех стали восстанавливать и забирать на фронт. И парни шли, хоть на войну, зато на свободу. Спецпереселенцы отправлялись прямо в стройбат. Брата Мишу первого в правах восстановили и первого забрали. Он попал в Ленинградскую блокаду и в 1942 году погиб на Синявской высоте.

«А мы работали, знали только восход да закат, на часы не смотрели, – говорит Аграфена Дмитриевна. – Пришлось мне и завхозом поработать, мужиков-то не было. Когда мне предложили на собрании, я только засмеялась, ну какой с меня руководитель. А председатель рыкнул: выбирай – или колхоз принимай, или завод военный. Тут уж я сникла. Когда собрание закончилось, он говорит, подписывай протокол. Я не подписываю. Он тогда взял и сам подписал. На другое утро встала и пошла – хозяйство принимать».

В колхозе на трудодень получали по 200 граммов зерна. «Тут то уж у нас корова была, курицы были, картошка в огороде сидела, – говорит Аграфена Дмитриевна. – Это не то что в репрессии, когда люди на ходу умирали». Пошли похоронки. Мальчишка один, Стёпка Пестерёв погиб, и мать с ума сошла от горя. Ей потом и письма как будто от него подстраивали, да поздно. А почта была за десять километров, кто идёт туда относит письма, кто оттуда – забирает. «И вот и договорились похоронки не отдавать, – вспоминает Аграфена Дмитриевна. – Пусть ждут. Как я отца ждала, мне никто виду не подал, что его расстреляли. Так и сделали. Только когда на моего брата похоронка пришла, мне её тоже не отдали. Узнала уже, когда пришла справка о том, что он награждён орденом посмертно.

В День Победы мы ещё корчевали поле, под пшеницу землю готовили. Как сейчас в ушах стоит крик: кончай работу, война кончилась! Я упала на землю и заплакала. Война кончилась, а Михаил уже не придёт. А сейчас и колхоза нашего нет, одно кладбище на том месте осталось. Обидно». Недавно Аграфена Дмитриевна схоронила мужа. Сегодня она живёт с сыном и внуком в деревне под Иркутском. В общем, ей здесь нравится. Только иногда выйдет в поле за деревню и плачет. Знаете отчего? Оттого что поле стоит непаханое, бурьяном заросшее.