Лидия Иннокентьевна в Слюдянке человек известный – много лет инженером проработала здесь на местных предприятиях рудоуправления, занимаясь добычей и обработкой слюды и мрамора. И хотя жила и училась в разных местах Иркутской области, к Слюдянке прикипела всем сердцем и душой. Здесь даже дом, в котором она сейчас живёт, построен по её чертежам и под её «прорабским» надзором. Её, активную общественницу, убеждённую коммунистку, не назовёшь сентиментальной, но как-то в письме она призналась: «Чем дальше уходит война, тем ярче и горше воспоминания. Теперь каждая деталь тех лет приобретает особый, священный смысл и прожигает насквозь, до слёз…». Вот и ещё один, новый материал от неё.

«Был октябрь 1944 года. Мы уже были студентами четвёртого курса Иркутского горно-металлургического института. По окончании занятий военным делом получили документы сандружинниц, втайне надеясь всё-таки попасть на фронт. Но в комитете комсомола в военкомат документов не дали. Секретарь сказал: «Война идёт к концу, нужны специалисты для восстановления народного хозяйства». И нас стали учить на трактористов.

Курсы механизаторов располагались в здании напротив областного драматического театра. И вот однажды так случилось, что я по каким-то делам бежала туда по правой стороне улицы Карла Маркса, вдоль длинного фасада финансового института. Сияло солнце. Погода отличная – настроение отменное. На улице ни машин, ни пешеходов – все на работе. Тишина…

И вдруг – грохот, лязг металла и крики! Из-за угла института (а в войну в этом здании был военный госпиталь) выкатывается группа молодых парней, сидящих на маленьких дощечках на колёсиках. Человеческие обрубки, без ног, они отталкиваются руками от тротуара и с криками несутся в сторону завода Куйбышева, не выбирая дороги. Кто-то поёт «Раскинулось море широко», кто-то зло матерится, кто-то хохочет, а кто-то просто орёт. Все эти крики, лязг и грохот катились на меня, как мне показалось, со страшной скоростью…

Очнулась я посреди дороги, не помня, как успела соскочить с тротуара, и не могла двинуться с места. Боже мой, это же фронтовики, мои ровесники! А что их ждёт впереди? Представить было невозможно. И всё-таки, всё-таки – они были живы! Но война до конца их дней всегда будет рядом с ними…

Потом постепенно, за заботами и сложностями послевоенных лет забылась та боль прикосновения к ранам и трагедиям войны. Даже когда в Слюдянке недалеко от моего дома жил безногий сапожник, он не напоминал мне о той встрече в Иркутске.

… Прошло лет пятьдесят. Давно позади институт, долгая работа в Слюдянском рудоуправлении. Уже сыновья крепко встали на ноги, а я – пенсионерка. Жизнь идёт своим чередом. И вот по каким-то своим делам я снова в Иркутске. За эти годы много раз бывала в городе, но как-то не пришлось проходить мимо финансового института, а тут понадобилось кое-что передать невестке, которая работала там. Институт уже назывался Байкальский государственный университет экономики и права.

Я медленно шла маршрутом далёкой юности. На улице – сплошной поток машин, толпы новомодно одетых пешеходов, шум, звуки музыки. Уже ничего не напоминало скудности военной поры. Но только я дошла до стен института, как на меня снова налетел лязг металла, грохот, крики, ругань. И снова на меня покатилась безногая, ничего не видящая вокруг себя орава молодых парней на дощечках на колёсиках. Впереди, в тельняшке, – парень, поющий «Раскинулось море широко…», а за ним – орущие, матерящиеся на чем свет стоит, такие молодые, потерявшие на войне надежду на простое человеческое счастье, наши защитники. Где они сейчас? Кто утишает боль их ран?

Вот тут-то и мои ноги перестали слушаться меня. Без сил я прислонилась к стене дома, и горькие, может быть, не выплаканные в годы войны слёзы полились ручьём. Ко мне подошла молодая женщина, обняла за плечи: «Что с вами? Вам плохо? Чем-нибудь помочь?». «Нет, нет, спасибо. Это всё ещё война…»