Изменять её фамилию смысла не имеет – она всё равно не из нашего города, и никаких её родственников, знакомых да и её саму я не «подставил» бы, назови её фамилию. Просто фамилию эту я то ли не знал, то ли забыл. А именем назову настоящим. Её звали (зовут) Лариса. Встретились мы в городе-герое Москве по вопросам передачи посылки от моих знакомых, уехавших в конце прошлого тысячелетия на ПМЖ в Новую Зеландию. Как говорится, встретились и разговорились.

У меня есть подозрение, что на свете немного стран, граждане которых не задаются вопросом: а повезло ли им в том, что они родились именно в этой, а не в какой-нибудь другой стране? Бросается в глаза, что американцам, например, свойственна практически непоколебимая уверенность в том, что родиться американским гражданином – это наивысшее везение из всех возможных. Дар судьбы и знак избранничества. Как в сознание американских граждан инсталлируется подобное мировоззрение, это американская – чуть было не написал «военная» – «гражданская» тайна. Нечто подобное было у древних греков, которые, конечно же, не знали, что они древние, но с раннего детства пропитывались уверенностью в том, что как бы там ни сложилась их жизнь, лучшее в этой жизни уже случилось – они родились не какими-нибудь там персами или скифами, а эллинами. Эта уверенность отразилась в знаменитой фразе, приписываемой оптом разным древнегреческим философам: «За три вещи я благодарю судьбу. За то, что родился человеком, а не животным. Мужчиной, а не женщиной. Эллином, а не варваром». Да уж, повезло так повезло.

Бог с ними, с везучими эллинами, хотя они и не верили в единого бога. Вспомним другое: мы все родились и живём в стране, в которой уже много веков, по крайней мере с тех самых пор, как царь Пётр поставил под сомнение прежде необсуждаемую самоценность православной Московии, вопрос о том, не поискать ли лучшей доли в чужеземье, является частью жизненного уклада.

Лариса довольно рано задалась этим вопросом и проблем с ответом на него, по её словам, не имела никогда. Уже в тринадцать-четырнадцать лет, легко преодолев все прямые и побочные эффекты советского воспитания, она решила вырваться отсюда любыми способами. Жить где угодно, только не в «совдепии», на современном языке – не в России.

Мужа она подбирала именно по принципу разделения этого жизненно-стратегического замысла. После свадьбы подоспела перестройка. То есть стало ясно, что из страны не обязательно бежать на надувной лодке через штормовые моря и даже не нужно пытаться обнаружить в кристально-русском организме хоть каплю еврейской крови. Можно просто цивилизованно уехать. Выбор пал на ЮАР, ибо муж Ларисы был врачом и до них дошли слухи, что в ЮАР нужны врачи. Когда все документы были готовы, Южно-Африканская Республика предательски отказалась от системы апартеида, к власти там пришло чёрное большинство, и уехавшие туда сообщили, что с белым цветом кожи там делать нечего. Мобильное семейство переориентировалось на нижний левый угол политической карты мира и отбыло в Новую Зеландию, в которой обрело счастье, покой и не-утолимую ненависть к бывшей родине.

Всему, что можно было услышать от Ларисы по поводу нашего отечества, могли бы позавидовать ранний Чаадаев, средний Бжезинский, поздний Саакашвили да и вообще любой, кто убеждён в том, что ад на земле или царство абсолютного зла существуют и имя этому адскому царству – Россия. За три с половиной часа общения с Ларисой, которая, к огромному для себя сожалению, по нуждам новозеландской работы вынуждена два-три раза в год бывать в бывшем отечестве, я выслушал про Россию столько ужасного, что в какой-то момент мне стало казаться, что я слушаю пересказ какого-то произведения жанра фэнтези.

Запомнилось почему-то такое: «Здесь у вас у каждого человека лицо такое, как будто он только что умер». Или такое: «Я стараюсь не ходить здесь по улицам. Когда я в Москве, то обычно звоню в новозеландское посольство, и они предоставляют мне машину». Или: «Пока ты живёшь в России, ты обязан быть подлецом, иначе будешь лузером всю жизнь». Много ещё всякого было сказано.

Как истинный джентльмен с лицом только что умершего человека, я провожал Ларису до гостиницы. Моё сопровождение позволило ей не просить машину в посольстве, и нам пришлось ехать на метро. Гневные инвективы в адрес страны, в столице которой мы находились, не прекращались ни на минуту, ни на секунду. Вставить хоть слово было практически невозможно. Лариса проходила метрополитеновский турникет, вроде бы сделала всё правильно, засунула проездную карточку, пошла внутрь, и вдруг… железные турникетные лапы непонятно почему резко сомкнулись, ударив её по бедрам.

Она замолчала. Ей было больно, и на лице её читалось одно: ну как здесь можно жить? Всё у вас всегда не как у людей. В метро проехать спокойно невозможно. Лучше бы я в посольство позвонила.

«Осторожнее, – сказал я. – Родина слышит, что ты о ней говоришь. Этот удар – только предупреждение. А тебе ещё домой лететь».

До самой гостиницы Лариса не проронила ни слова.