Эта книга не очень похожа на словарь в привычном понимании. Слово, будь то географическое название или диалектная изюминка, не выдёргивается из контекста, а преподносится в живом, аутентичном рассказе, с полным сохранением семантических, синтаксических и всех остальных особенностей живой речи рассказчика. Получается, что словарь состоит из огромного количества маленьких рассказиков. Сотни тысяч голосов деревенских старожилов по-будничному незамысловато рассказывают о жизни «тяжёлой ранешной» и «ненастной теперешной». Этот словарь можно читать как живую историю Сибири, как великолепное поэтическое произведение… или как пронзительную и горькую исповедь уходящей сибирской деревни.

Открываю наугад и читаю: Абой, междометие. Восклицание, выражающее удивление, изумление, недоумение, возмущение. «В Ангаре рыба-то  — абой! Всяка-всяка: и окуни, и сороги, и язи, и подъязки, и шшука! И осетёр. Солили, сушили, пироги стряпали. Често-то своё было. С капустой и рыбой! У меня в старой-то избе жили, была рушка-то печка. То я картошешны, то я крупяны, токо насажу на под-то, а ребяты уже бягут на дух-то. Ой, вышла на улицу, пахнет хлебом, надо бяжать к маме, опеть стряпат! А шаньги-то вот такие картошешные, а сверху-то и сметаной ешшо, она пригорит, такая румяная. А чё?! Корох-то своих дяржали… Раньше в колхозе были, и то две коровы дяржали. И свой сепаратор был. Всё было. А сейчас?! К краю подошли. Деревни-то. Потоскуй да Погорюй».

– Галина Витальевна, наверно, говорить о своих бабушках-дедушках вы можете бесконечно…

– Часто ловлю себя на мысли, что свою жизнь измеряю встречами с мастерами народного слова и всё боюсь кого-то пропустить и не записать. Каждый невыездной день для меня – это упущенные возможности, несостоявшиеся встречи с людьми. Например, несколько лет назад в Присаянском крае, в таёжном тупике, мне довелось познакомиться с одной удивительной бабушкой. Всего за несколько дней общения с ней я записала огромное количество уникальных текстов, которые в ретроспективе передают уникальные знания, верования наших далёких предков. Бабушка эта оказалась совсем слепая. Но отсутствие зрения – не природное её качество. Зрение она потеряла ещё в детстве и очень интересно об этом рассказывает. «Мать меня родила и пошла на жнивьё. И зыбку зазыбила за куст. А мошка же, девка. Кишело! Рукой махнёшь – как по воде! Не дай Бог какая была мошка! Ягнят, телят заедала вусмерть. И она мне дёгтем смазала и в глаз попала. И я свет-то потеряла». А совсем «отемнела», когда ей было семь лет. «Тогда золотуха была, а тятя привёз околовок сахара и дал по часточке каждому», и ей досталось. Она пососала сахар и стала, по её слову, «золотушной» и после этого ослепла совсем. Как рассказывают соседи, «у неё «зрячие» пальцы: сама морковку пропалывает». Потрясающая телесная чувствительность, данная, видимо, ей в качестве компенсации за потерю зрения.

Но сначала таких уникальных людей нужно найти. Сибирь большая, и кричать, стоя посередине огромного материка, не приходится. Читинская область, Бурятия, Красноярский край, Саха (Якутия) и, конечно, Иркутская область – это и есть Байкальская Сибирь. Чем глуше места, чем труднее добраться, тем лучше для Галины Витальевны. Потому что там, в условиях изоляции, оторванности от Большой земли, и сохраняется самобытная вербальная культура. Одна или с парой помощников, в дождь и снег, жару или холод, она постоянно в дороге. И так уже 30 лет подряд. За эти годы она обследовала 1247 деревень, дом за домом.

Но самое трудное время начинается после возвращения в город, потому что из каждой экспедиции исследователь привозит по 100–200 кассет-девяностоминутников. Все их нужно расшифровать, соблюдая полную аутентичность текста. Поэтому «прогонять» каждую запись приходится десятки раз, вслушиваясь в звучание слова, чтобы ни в коем случае не упустить, не перепутать букву в каком-нибудь диалектном варианте.

– Много времени требуется на разговор с одним человеком?

– Как минимум три часа. Не каждый сразу откликается и легко идёт на контакт. Зачастую отнекиваются: «Ой, да некогда мне, косить надо идти….». Тогда приходится косить с бабушкой, или мыть, или картошку копать. А если у неё давление или голова болит, тогда я и во второй раз приду, и в третий, и в четвёртый.

Бывает, бабушку сразу «не видно», надо разбудить её сознание. Обычно отталкиваюсь от самого близкого: личной судьбы, детства, жизни её родителей, детей. В преклонном возрасте, когда человек начинает терять свою память, он подчас говорит языком своих родителей и легко вспоминает то, что было давным-давно, но не помнит, что было вчера. Обычно разговоры со стариками с этого и начинаются, с «отнекивания»: «Да я ничего не знаю, ничего не помню». А через 2-3 часа разговора вдруг что-то срабатывает, какой-то уникальный механизм, и наступает удивительное – прорыв памяти. Личное, индивидуальное отступает, и начинает говорить Время, эпоха, начинают звучать темы, которые своими корнями уходят в тысячелетнюю даль.

– Какие темы вас интересуют?

– Все темы, открывающие жизнь деревни: быт, обычаи, обряды, исторически сложившиеся стереотипы поведения, традиционные формы общения, все «манифестации» нравственных и эстетических представлений и так далее. Именно в рассказах-воспоминаниях русских старожилов Восточной Сибири, заставших «старую жизнь», воссоздаётся традиционная материальная и духовная культура русского крестьянства, которая формировалась в течение многих веков и передавалась из поколения в поколение. Эта соционормативная культура, или механизм передачи традиций, оставалась жизнеспособной вплоть до её искусственного разрушения во время коллективизации. Но отдельные традиционные формы общения сохранялись в быту вплоть до нашего времени.

К сожалению, народную культуру всё больше воспринимают через матрёшку и балалайку. Но существуют глубинные смыслы бытия, глубинные основы культуры, отсылающие нас к прошлому, из которого Россия выросла и окрепла как государство со своими национальными особенностями. Особенно актуально это становится сейчас, когда «объявили» глобализацию, по сути означающую стандартизацию, нивелирование национального, размывание границ и ожидание нового суперчеловека.

– Матрёшка, может, и не объясняет глубинного смысла бытия и мало помогает понять «русскую душу». А что объясняет? Что вы увидели в глубинных слоях культуры, из которых Россия выросла и окрепла как государство?

– Что объясняет? Меня, например, бесконечно поражает милосердное, сочувственное отношение к «странным» людям, бродягам, беглым каторжанам, готовность прийти на помощь. «Раньше же прохожие, бродяги всяки ходили, с каторги сбегали, каторжане. А народ-то их жалел. Кто хлеб, кто крынку молока… Которы на полочку ставили в воротах, в сенях хлеб для прохожих, хлеб, молоко. Кормили. На полочку поставят, на бродяжку. Мать хлеб когда пекёт, всегда калачи, и как закон, пару калачей и чумашек молока ставит, сметаны накладёт. А когда кто как возьмёт, это уж неизвестно. Утром встанет – чумашек испитой».

Этот обычай выставлять нуждающимся, попавшим в беду хлеб, молоко на полочку-бродяжку, был широко распространён в Сибири. Это была целая система воззрений, основанная на евангельских идеях любви к ближнему. Это одновременно и система взглядов, и черта национального характера – потребность делать добро столь естественная, что не воспринимается как что-то особенное ни дающим, ни принимающим. И вообще тема милосердия, сопереживания – это очень русская тема, она красной нитью проходит через всю народную культуру.

«Бабушка моя, она жалостлива была. Всякий народ привечала, угощала. Идёт раз с уборок три-четыре человека, она кричит: «Райка, топи баню! Люди-то едут на плоту, не мыты, никого. Река ить, холодно, апрель месяц. Истопить надо». Баню натопили, оне помылись, поужинали и пошли дальше. Имя уже до Кежмы надо сплавиться. Как постоялье было у нас. А тятя был такой, что он ещё вдогонку догонит, даст. А раньше старики говорили: напои, накорми и в дорогу надели». Особой формой проявления милосердия в Сибири было подаяние бедным, приобретающее ритуальный смысл и значение религиозной этической нормы. Трудно переоценить значение милосердия, сочувствия и помощи пострадавшему в системе нравственных норм народа.

В первую экспедицию Галина Витальевна поехала, будучи студенткой, под руководством Елены Ивановны Шастиной. И влюбилась в русскую народную культуру сразу и навсегда. Влюбилась в своих бабушек и иначе себя уже не мыслила. Так и ездит с тех пор. Бесконечные дороги и путешествия, разговоры по 16 часов в сутки, километры плёнки, дни и ночи за письменным столом… Всё это ради того, чтобы 99% обработанного материала положить на полку. Текстов на одну тему сто штук, а для словаря нужно выбрать только один.

– По какому принципу вы отбираете рассказы для словаря?

– Важно, чтобы через рассказ одного человека проступала жизнь целой деревни, края, России… Рассказ должен отвечать определённым требованиям: сюжетная разработанность, художественная, или он просто талантливо, мастерски рассказан. Именно в таких рассказах открывается облик народа, мир его мыслей и чувств, его идей и эмоций, его нравственно-этические принципы. Последние, например, хорошо иллюстрируются рассказами об отношении народа к вере. В них отражаются трагические моменты: разрушение храмов, колоколов, сжигание икон. Здесь однозначно звучит убеждение, что кощунственное отношение к церковным святыням влечёт за собой расплату.

«А потом эту церковь давай рушить, иконы ломать <…>. А церковь-то кака красива была! Все стены, кресты поизломали, колокола все посносили. И вот кто ломал-то, их уже нет в живых, их Бог наказал. Один, говорит, койку сделал с икон, и дети, говорит, родятся и помирают, родятся и помирают, никак не стояли. Она, нако, девять брюх у неё было, всех покарало (…). А один, говорит, стулья из икон сделал: и вот, говорит, жена его в грозу сидела, пряла на этим стуле, и молния через неё прошла (…). Церковь разрушили — глу-у-ухо стало. Колокола-то уронили, глухо стало. А то как начнут этот благовест-то, ой! Зальются эти колокола! Мы бегали туда всё время, залезем на саму моркушку, где колокола, и там сидим, всё видно оттэль».

– Нынешним летом куда ездили?

– Сейчас самая больная для нас тема – строительство Богучанской ГЭС. Трагизм ситуации заключается в том, что запуск её влечёт за собой уничтожение большого количества русских старожильческих селений, расположенных на территории как Иркутской области, так и Красноярского края. Там были Солженицын, Распутин. Но голоса наших духовных лидеров не услышаны. Приангарье с его уникальными памятниками уходит под воду, навсегда исчезает с карты России.

Реально это выглядит так: делается санитарная зачистка территории, сначала выжигаются дома, постройки, а потом трактор сравнивает всё с землёй. Мы свидетели гибели приангарской Атлантиды. Она уходит под воду. Людей против их воли продолжают переселять в другие, не самые лучшие места. Выброшенные из родных гнездовий, они чувствуют себя выпавшими из жизни. Потому и рассказы о выселении незащищённых, потерянных стариков звучат как истории о конце света.

«Как на войне. Дома жгут, а бабы плачут, воют по-покойнишне (…). Вот хозяев если нету в доме, они [поджигатели] приходят, замки срывают. Всё там, что там есть, всё вытаскывают на улицу и поджигают. Совсем не считались с людьми-то. А никто не подумал (…) родители здесь, у родителей родители здесь жили» (В.И. Поляков, с. Ёдорма Усть-Илимского района Иркутской области). «Меня в Кодинск переселили, я день и ночь плачу. Приеду сюда, дак насмотреться на церковь не могу. С кладбишша не выхожу, прощаюся. Могилки-то ведь все потопят. Топили же братские земли, когда ГЭС-то эту Братскую пускали, так, знаете, вот эти кладбишша все поразмыло, дак гробы по Ангаре плыли. Ой, не дай Бог! Грех-то какой! Могилки по воде! Я после этого рыбу-то не могу исти. Вот наши ездят рыбу ловят, привезут, да жирну добудут, а я не ем. Там же мертвецы, рыба-то жирует на наших родителех» (М.И. Кокорина, пос. Кежма Кежемского района Красноярского края).

– Галина Витальевна, мы говорим о деревне, о её традиционной культуре только в прошедшем времени. Неужели среди молодых совсем не встречаются талантливые рассказчики?

– Сегодня мы имеем дело с другим типом человека и другим механизмом трансляции культуры. Это уже не те дети, которые росли на живом Слове: на сказках, былинах. Это дети, лишённые живого общения со стариками, отлучённые от них и кровно, и духовно, это уже другие дети. Произошло самое страшное: нарушена связь поколений, связь времён. Мир осваивается уже не путём человеческого общения, передача знаний о мире осуществляется через компьютерные технологии. Тем более возрастает ответственность государства за сохранность памятников вербальной культуры.

К сожалению, выявлять и сохранять такие памятники – этот золотой запас страны, работающий на её безопасность, на духовно-нравственное оздоровление нашего общества, – единственное, что нам осталось. Если такая культура сохранится в деревнях ещё лет десять, это хорошо. Надо успеть собрать её. Скоро она превратится, как говорят учёные, в «memori material» – мёртвый материал.

Подхватить на излёте умолкающий голос сибирской деревни, услышать, записать и передать другим, чтобы хоть эхо осталось звенеть, – в этом учёный видит свою задачу. Настоящее чудо, что Галине Витальевне удалось её выполнить. По всем физическим законам один человек вообще не в состоянии проделать ту огромную работу, которую проделала эта женщина. Недаром архиепископ Иркутский и Ангарский Вадим во время «Иннокентьевских чтений» вручил ей высокую церковную награду «За подвижничество», а администрация – премию губернатора.

Кроме восторженного писательского слова Валентина Распутина, есть в начале словаря и более краткий, весьма категоричный отзыв научного редактора, крупного учёного из Санкт-Петербурга Фёдора Сороколетова, который утверждает, что «по богатству и ценности материалов титанический труд Галины Витальевны Афанасьевой-Медведевой сопоставим со словарём В.И. Даля».

– Такая высокая оценка труда, наверное, стимулирует дальнейшие научные изыскания?

– Безусловно. Но важно завершить проект, а такой возможности пока нет. На сегодняшний день подготовлено 20 томов, а издано только два из них. В октябре 2008 года мы презентовали третий и четвёртый тома (только сигнальные экземпляры), но, к сожалению, обещанное финансирование так и не состоялось. Сейчас уже полным ходом идёт подготовка к изданию пятого–восьмого томов. Хотя востребованность в подобном издании, судя по нескончаемым звонкам, письмам с просьбой выслать словарь, которые идут со всех концов страны, очень большая.

– А впереди у вас, как я знаю, ещё один грандиозный проект – «Сибирское красноречие: словарь устойчивых выражений» в 20 томах. При этом у вас обширные полевые исследования. Кстати, на чём вы перемещаетесь?

– До сих пор это автобус, маршрутка. Собственно, так было и до кризиса, и сейчас. Машина, которой мы добивались несколько лет, получена музеем, но, к сожалению, нам её так и не дают. Здесь нужна воля одного человека. Нынешний министр культуры Виталий Владимирович Барышников пообещал позитивно решить этот вопрос.

Честно говоря, в рамках музея очень трудно осуществить задуманное. Нужно отдельное специализированное учреждение культуры, нужен коллектив квалифицированных работников. Только тогда возможна полноценная работа по сохранению памятников вербальной традиционной культуры Сибири, которые переживают стадию угасания. Учитывая, что речь идёт о великом культурном наследии, составляющем часть мирового культурного богатства, мы вправе рассчитывать на поддержку губернатора Иркутской области в деле создания центра традиционной культуры, основной задачей которого и должно быть сохранение и сбережение культурного наследия Сибири.

Галина Витальевна Афанасьева-Медведева родилась в городе Братске в 1960 году. Окончила факультет русского языка и литературы Иркутского
государственного педагогического института, училась в аспирантуре и защитила кандидатскую диссертацию по сибирскому фольклору. Доцент кафедры
литературы ИГПУ, кандидат филологических наук, заведующая научно-
исследовательской лабораторией по изучению традиционной культуры Сибири, заместитель директора музея «Тальцы».