Круг третий: «Ад и Чистилище»

Предыдущим годам, пожалуй, можно было и позавидовать: до Берлина без единого ранения, медали (помните у Евтушенко: «Мой имеет медаль, как-никак за Берлин…, орденов бывшим зекам, как правило, не давали»), сдача за два месяца всех экзаменов за 4-й и 5-й курсы, наконец, защита диссертации. Колоритная деталь: на госэкзаменах по марксизму-ленинизму, отвечая на вопрос о законе «отрицания отрицания» Лев цитирует стихи Николая Заболоцкого (собрата-зека), излагает события 1905 г. стихами Бориса Пастернака, на защите диссертации по древним тюркам цитирует Фирдоуси в собственном переводе.

Марианна Тумповская (Козырева) вспоминает: «В конференц-зале Академии наук, когда зачитывали биографическую справку, то каждый её пункт производил впечатление разорвавшейся бомбы: кто папа и кто мама, откуда прибыл, и характеристика с места работы: «Дана Л.Н. Гумилёву… в том, что он работает в психиатрической больнице… проявляет инициативу и выполняет общественную нагрузку…». Однако 15 «за» и 1 «против». Участие в раскопках знаменитых Пазырыкских курганов на Алтае и, наконец, любовь и предстоящий брак. И всё это на фоне собирающихся туч после Постановления ЦК по журналам «Звезда» и «Ленинград» и травли Михаила Зощенко и Анны Ахматовой.

В ноябре 49-го – новый арест. Л.Н.: «…никаких реальных обвинений мне не предъявлялось… следователи говорили: «Ну, Гумилёв, на что ты надеешься?… В какой вине хотел бы сам признаться?» …били мало, но памятно… Ещё раз записали десять лет…» (опять же Алешковский: «За что сижу, по совести не знаю, но прокуроры, видимо, правы…»). Так Лев Николаевич стал классическим «повторником», тысячи таких, выживших после сталинских кошмаров 30-х, теперь стекались в лагеря Казахстана и Южной Сибири, среди них и оказался другой фронтовик – Александр Солженицын, именно он впоследствии утверждал в эссе «Как нам обустроить Россию», что Северный Казахстан – настоящая русская Сибирь, а другой литератор даже попытался осуществить это, за что и заплатил несколькими годами тюрьмы.

Инженер-строитель Алексей Савченко, проведший с Гумилёвым целых семь лет, переходя из лагеря в лагерь от карагандинских лагпунктов до Омска, утверждает, что пятисотстраничный «Этногенез и биосфера земли», а также «Древние тюрки» уже хранились в «мыслительном сейфе» учёного, и только безымянный лагерный опер в конце срока принял по просьбе зека-«чудика» соломоново решение: «Гуннов можно, стихи нельзя» (так появилась книга «Хунну»). Впрочем, Солженицын в сходных условиях намертво сохранил в памяти пьесу в стихах «Пир победителей». Но воспоминания Савченко хранят и драгоценные детали о том, каким образом источником новых знаний был для Л.Н. сам лагерь: «…в лагере жили представители всех национальностей и очень многие из живущих за её [страны. – О.В.] пределами, чекистская метла подметала всех подряд».

Довольно долго Гумилёва посещал иранский юноша. Лев Николаевич с его помощью усовершенствовал знание фарси, слушал стихи иранских поэтов. А фантастическая история его жизни была тем не менее абсолютно типичной для тех времён. В 1943 г. во время встречи Сталина, Черчилля и Рузвельта одна из тегеранских гостиниц была целиком отдана в распоряжение советской делегации. Когда однажды вечером студент университета зашёл за девушкой, работавшей там, на него в вестибюле накинули мешок, связали, всунули кляп в рот. Потом куда-то несли, потом долго-долго везли, покуда он не предстал перед следователем Лубянки. Ему дали двадцать лет за шпионаж. «Шпионаж в пользу какого государства?» – поинтересовался Лев Николаевич. Юноша растерялся. Он не знал, что шпионаж обязательно должен быть в пользу какой-либо страны. Следователь забыл ему это объяснить, а сам он спросить даже не догадался.

Молодой китаец был хозяином мастерской в Харбине, где работали и русские эмигранты. Свои двадцать лет он тоже получил за шпионаж, на этот раз в пользу американцев. По вечерам они с Л.Н. занимались просмотром древних китайских документов из присланного тому академического издания. Так Гумилёв изучал китайские иероглифы. Была среди его гостей и совершенно экзотическая личность – настоящий буддийский лама из самой Лхасы, схваченный чекистами во время паломничества в монгольском дацане.

После этих бесед, потирая руки, Лев Николаевич говорил: «Ну, скажите, пожалуйста! Как я, живя в Ленинграде, смог бы встретиться и поговорить с настоящим монахом из Лхасы? Так что я по гроб жизни должен быть благодарным нашим мудрым чекистам, а он только что рассказал мне интереснейшие подробности о перевоплощениях Будды!». «Лев Николаевич! А как же вы это с ним беседуете? Вы ведь недавно говорили, что этот Будда по-русски почти совсем не шпрехает, а сами вы и вообще ни бум-бум по-тибетски?». Лев Николаевич заливисто смеётся: «Дорогой мой! Два учёных мужа всегда найдут общий язык. Это товарищи чекисты с гражданами зеками никогда такого не добьются, а учёный-ленинградец с учёным-лхасцем сумеют наладить контакт».

Однажды он привёл в барак эвенка, шамана с Нижней Тунгуски. Л.Н. очень этим гордился и говорил соседям: «С вами шаман не делится своими секретами и правильно делает. Потому что вы всё равно не поверите, а я ему верю, и он это знает». Порой шаман входил в раж и начинал подпрыгивать, что-то выкрикивать, временами подвизгивать, вертя над головой крышку от ящика, заменявшую ему бубен. Лев Николаевич не спускал с него глаз, напрягался и подавался вперёд, мысленно повторяя телодвижения шамана, потом шутил: «…вот смотрю я на его танец, может, и мне пригодится, глядишь, придёт время – и меня на высылку в северные края определят. Приобрету бубен и пойду по стойбищам злых духов гонять! Всё на кусок медвежатины заработаю, пока не посадят меня по новой! Теперь уж по причине «религиозного одурманивания масс!..».

Однако наряду с «эксплуатацией иностранных кадров ГУЛАГа» Гумилёв постоянно общался с историками, журналистами, биологами, астрономами, философами. Савченко вспоминает: «Он обладал особым даром в любой компании направлять беседу в нужное для себя русло, в пользу своей теории». Среди его постоянных собеседников были и бывший эмигрант, рижский журналист Борис Меркулов, и английский коммунист Джордж Герберт Ханна, заплативший за свои социалистические идеалы двумя лагерными сроками.

Но я старел, и утешала Волга,
И шелестела мне: «Ещё недолго»,
А что недолго, жить?
Угрюм и сед,
Я нёс, вконец измотан, свою муку…

Эти строки Евтушенко, тогда ещё не написанные, полностью подходят ко Льву Николаевичу середины 50-х, что видно из его переписки с верным другом Эммой Герштейн и писем к близким из омского лагеря, где вслед за любимым им Достоевским он отбывал последний срок; подводило здоровье, и даже инвалидный барак и работа на лагерной сушилке портянок и валенок была для него тяжела. Только осенью 56-го, после письма академиков Струве и Окладникова и директора Эрмитажа Артамонова, который был первым учителем 16-летнего Лёвы, Лев Николаевич прибыл на Ярославский вокзал со сделанным из досок чемоданом, где лежали монографии «Хунну» и «Древние тюрки». Сибирь уплывала, всё нужно было начинать заново.

По Ангаре: путешествие к прошлому

«А ведь я с ним встречался», – спокойно сказал Алексей Дементьевич Фатьянов в ответ на мой восторженный рассказ о том, что я стал обладателем стенографической записи цикла лекций Льва Гумилёва по народоведению в Новосибирске. «Как! – я чуть не задохнулся от негодования, – и вы нам не рассказывали?!». – «Да и рассказывать-то особенно не о чем. Приехал Окладников и попросил меня поселить приезжего историка, который хотел поработать с бурятскими экспонатами. Я и не знал сначала, кто это, потом сказали: сын Ахматовой. Я выделил комнатку справа от входа, он был худой, с двух-трёхдневной щетиной, неразговорчивый, утром шёл в ближайший гастроном на Красной Звезде (ныне ул. Сухэ-Батора), возвращался с четвертинкой, мы что-то говорили о погоде, и всё…». Потом Алексей Дементьевич полез на одну из полок своей необъятной библиотеки, выудил какой-то большой чёрный альбом и протянул мне: «Ну, получай, раз уж ты такой «гумилёвец». Я просто остолбенел, у меня в руках была великолепно изданная монография «Старобурятская живопись» с текстом Льва Николаевича – хрустальная мечта всех иркутских (и не только иркутских!) книжников.

«И даже романтику жизни, чтобы получилось, необходимо «организовывать», ибо неорганизованная романтика встречается только в романах, причём в плохих» – так сформулировал замечательный русский писатель Дмитрий Балашов принцип жизни Л.Н. в посмертном очерке  (Д. Балашов «Памяти учителя»).

В 1957 г. Алексей Павлович Окладников, ещё не академик, но уже доктор и лауреат, возглавил Иркутскую археологическую экспедицию Ленинградского отделения Института истории материальной культуры АН СССР. Экспедиция была из так называемых «новостроечных». При строительстве Иркутской ГЭС предполагалось затопление обширных территорий в бассейне Ангары и было необходимо археологическое обследование. Работы финансировались из бюджета строительства, и экспедиция состояла из нескольких отрядов. Лев Гумилёв и Николай Козырев были включены в Балаганский отряд археологической разведки. Естественно, участие двух гениев в такой экспедиции не могло не оставить заметных следов, но самые интересные воспоминания написали не маститые учёные, а молодые студенты и аспиранты.

Нина Ивочкина, тогда студентка третьего курса, а впоследствии хранитель Дальневосточной коллекции Эрмитажа, вспоминает: «Мы тогда копали курыканское поселение километрах в семи от Балаганска на берегу Ангары, где в неё впадает Унга – дивной красоты речка, равнинно-тёплая, с замечательными зелёными берегами, если смотреть с речной террасы, то зелёная долина на фоне засушливого степного пейзажа согревала наши асфальтовые души. Л.Н. серьёзно интересовался нашей работой: в курыканском слое шла определённая керамика, ниже была другая, которую точно не определяли, но ему очень хотелось, чтобы она была гуннская, он всё пытался увязать наших «курыкан» с общеисторическими проблемами Азии.

Однажды мы смотрели на звёзды над этим поселением и пытались воспринять от них мысли, с которыми к ним обращались древние насельники. Вечерами над нами совсем низко висела невероятных размеров тёмно-розовая луна, мы рассаживались на краю террасы, и Лев Николаевич читал нам свои переводы «Шах-намэ». Про лагерь он рассказывал мало и что-то очень невинное, чтобы нас не напугать, но я только после одного «гастрономического» эпизода осознала, что ему пришлось пережить.

Он уехал в Иркутск, там мы встретились на почте, я получила посылку от родителей, в которой оказался большой кусок сыра, весь заплесневелый. «Что вы собираетесь с ним делать?» – «Конечно выброшу». – «Тогда отдайте его мне», – сказал он. Мы все засмеялись, думая, что он шутит. Через какое-то время  Л.Н. сказал: «А вы помните тот сыр? Я срезал всю плесень и ещё два сантиметра. Внутри сыр был прекрасный и очень вкусный… спасибо вашим родителям». Я вдруг осознала, какой благополучной жизнью мы жили и сколько же пришлось пережить Льву Николаевичу».

Будущий архитектор Юрий Кожин прошёл вместе с Козыревым и Гумилёвым по Ангаре от Балаганска до Братска и запомнил ряд комических эпизодов: «Лев Николаевич решил сразу приступить к работе. Невдалеке от стоянки он обнаружил небольшой холмик с остатками горелого дерева: «Возможно, это ритуальное захоронение, надо расчистить». Мы расчистили, а я нарисовал. Пришёл Окладников, посмотрел, хмыкнул, сказал: «Горелый пень» – и ушёл. Я подумал: реалист, и никакой фантазии.

В Братске мы решили продать сэкономленное масло в столовую, схему раздела денег тут же придумал Козырев, а Гумилёв сочинил великолепную объяснительную записку по поводу утери нами казённого топора. Зековская смекалка позволила нам вернуться в Иркутск на теплоходе в каютах первого класса…». Молодёжь тогда ещё не очень понимала, с кем имеет дело: «В Ленинграде я восторженно рассказывал, с какими людьми мне довелось путешествовать по Ангаре. Меня стыдили: «Ты целый месяц жил рядом с сыном Ахматовой и Гумилёва, да ещё рядом с великим Козыревым. Надо было ловить каждое слово, а ты только восторгаешься».

Уже «постфактум» вспоминал, как Козырев, математик, астроном, создатель таинственной теории направленного движения времени [Сергей Снегов в третьей части своей трилогии «Кольцо обратного времени» явно использует идеи Козырева, высказанные, видимо, ещё в норильском лагере. – О.В.], объяснял нам сущность своих открытий, вращая в руках алюминиевую миску. Помню его рассказ о том, как течением сорвало и понесло лодку со всем запасом продуктов для зимовки. Зная, что река в этом месте огибает мыс, Н.А. бегом пересёк этот мыс и, прыгнув в ледяную воду, перехватил лодку. Это был человек открытый, спокойный, решительный, мне виделись в нём черты героев Джека Лондона. Зимой, получив известие об освобождении, он не стал ждать транспорта, а 14 дней шёл один по тайге на лыжах до ближайшей железнодорожной станции». (Ю. Кожин «Ангара –1957»).

Книга Льва Николаевича о старобурятской живописи, написанная по материалам Иркутского художественного музея, была окончена в 1968 г., но к читателю попала только через семь лет. Последнее посещение Сибири – новосибирского Академгородка – с чтением лекций относится уже к области интеллектуально-академических приключений.

Тем не менее пазл требует ещё одной детали. Доктор филологических наук Гелий Прохоров, вместе с Гумилёвым «открывавший» хазарские памятники на шельфе Каспия, впоследствии писал: «Присматриваясь к нему, я почувствовал, что у него по сравнению со мной есть лишнее измерение: я как будто двухмерный, плоский, а он как будто бы трёхмерный, объёмный. И я понял, что этим «избыточным» измерением была его глубокая (или, точнее, высокая) «скромная, непоказная, бережно хранимая – даже от философии! – детски нежная христианская вера». Вертикаль, соединяющая мудрую и любящую Вечность с настоящим!».

Михаил Ардов приводит такую реплику Л.Н.: «Среди ожесточённого спора о христианстве он наклонился  ко мне и тихонько сказал: «Ну мы-то с вами знаем, что Он воскрес». Но его вера не была пассивной: Лев Николаевич входил в инициативную группу, которая добилась от Санкт-Петербургской мэрии возвращения верующим храма Иконы Владимирской Божией Матери.

А по поводу гнусных инсинуаций вокруг смерти Алексия II и выборов нового Предстоятеля очень уместно вспомнить его последнее совместное с академиком Панченко телеинтервью: «…объединение Руси шло по линии православия. Когда на митрополита Петра пришли доносы, что он берёт взятки, что было хулой, то на Собор собрались все, что было, конечно, нарушением канона, но вмешались и защитили владыку, а тех стукачей, что на него писали, разжаловали и отправили по деревням…».

Неплохо бы и сейчас вспомнить уроки русской истории. Ну вот, теперь пазл сложился. Последняя сердцевинная деталь: на конкурсе «Имя Россия» наибольшее количество голосов получил князь Александр Невский, любимый герой Льва Николаевича.