Интродукция

Впрочем, это относилось и к смерти патриарха Алексия, сразу после которой на грязных, мнимо оппозиционных сайтах появился какой-то «священник» непонятно какой конфессии и стал буквальным образом плевать на ещё не укрытую могилу. И тут, как-то вроде совершенно случайно, ближайшие родственники вернули (не зачитали!) недавно купленную книгу – объёмистый том воспоминаний о Льве Николаевиче Гумилёве («Живя в чужих словах», «Росток», Спб., 2006). И изображение начало понемногу складываться.

В чём же совпали извивы судеб Предстоятеля Русской церкви, последнего классика ХХ века и последнего «великого евразийца»? А вот в чём – накануне новогодья подвели итоги телеконкурса «Имя Россия», где почётное третье место занял «Корифей Наукович» – так Лев Гумилёв всегда называл Сталина. Таким образом, плюнули не только на недавно ушедших, но и на миллионы безымянных до сих пор могил жертв террора. Не хотелось бы пафоса, но не сами ли себе в лицо плюнули? А некий борзописец «ничтоже сумняшеся»  заявляет, что все убитые Сталиным «были ворами, коррупционерами или террористами…», а дальше начинаются мутные словоизлияния об «отделении от Москвы», о некоей «Сибирско-Дальневосточной республике» и т.д. На самом деле методично и сознательно сеются семена вражды между регионами России, особенно опасные в период экономического кризиса.

В преддверии  ада

Однако вернёмся к истории. «Дело» трёх студентов истфака ЛГУ, обвинённых в феврале 1938 г. в создании «молодёжного крыла партии прогрессистов» (?!): египтолога Николая Ериховича, арабиста Теодора Шумовского и специалиста по кочевникам Льва Гумилёва, –  изобретённое следователями Филимоновым, Бархударяном и их «коллегами», было «шито белыми нитками», мальчикам-студентам пытались приписать ещё и «подготовку теракта против Жданова», но, несмотря на пытки, они ни в чём не признались. Тем не менее Военный трибунал Ленинградского округа в составе судей Бушмакова, Матусова и Чуйкова (стране надо знать своих «героев») приговорил Гумилёва к десяти, а двух его товарищей к восьми годам заключения. Из протокола заседания:

«–…Гумилёв! Признаёте себя виновным?

– Нет.

– Как же так… вы же подписали.

– Меня заставили следователи… Я подвергся воздействию, были применены незаконные методы. (Впоследствии сам Лев Николаевич вспоминал: «…Следователь всё больше распалялся и, матерясь, кричал на меня: «Ты любишь отца, гад! Встань к стене!». Он схватил меня за воротник рубашки и стал зверски избивать… бил краем ладони по шейным нервным окончаниям, видимо, знал, что именно в этой области расположен  нерв, напрямую связанный с деятельностью полушарий головного мозга…»).

Председатель трибунала: «…Пытаясь уйти от ответственности, вы делаете себе хуже. Тут же всё ясно написано…».

Настолько грубая работа привела к тому, что приговор был отменён и дело передано «на доследование». Но к тому времени кадры товарища Ежова были изрядно прорежены и приговор вошёл в силу с половинным сроком. Лев Николаевич и его товарищи оказались в лагерях. Ерихович, великолепный знаток древнеегипетской иероглифики, умер на Колыме, Шумовский уцелел и впоследствии завершил работу своего великого учителя Крачковского – закончил первый русский полный перевод Корана в стихах, а Лёва Гумилёв начал свои лагерные университеты, ему оставалось, с перерывами, проходить их ещё 14 лет.

Первый круг: «Поля блаженных»

Так сложилось, что Восточная Сибирь стала для Льва Гумилёва краем и горя, и радости. Впервые на Байкале и в Иркутске он побывал летом 1931 г., будучи коллектором Прибайкальской экспедиции Ленинградского геолого-разведочного института.

Цитаты из воспоминаний будущих геологов очень колоритны: «Путь до Иркутска – 7 суток – был долог, до Слюдянки пришлось ехать в товарном вагоне, со скамейками для пассажиров, народу набралось много, и некоторое время спустя …я увидела на своих коленях голову спящего пожилого бурята, – вспоминает Анна Дашкова. – Он не был пьян, просто казался очень усталым. Я молча спросила глазами сидевшего рядом Лёву: как быть? И услышала умиротворяющий ответ: «Оставьте его, пусть спит. Аборигенов нужно уважать, они потомки монголов…». Я успокоилась и более не тревожила спящего…

Старая Байкальская дорога после Иркутска шла по берегу, вдоль подножия крупного горного массива, скальные карнизы которого буквально нависали над путями. Поезд то и дело нырял в туннели, когда миновали последний, в вагон ворвался резкий свежий ветер, и необозримый простор Байкала, ещё не вполне освободившегося от ледяного панциря, был пересечён многочисленными разводьями чёрной воды, а невдалеке на фоне голубовато-белых льдин контрастно выделялись чёрные точки, то перемещавшиеся по поверхности, то соскальзывавшие вниз, в тёмные глубины озера. Я удивилась: «Что это?»  «Нерпы», – сказал Лёва.

Впрочем, и Лев, и его товарищи, молодые студенты, попали в экспедицию скорее из-за «социальных сложностей» – детям петербургских интеллигентов нужно было зарабатывать рабочий стаж, и они «читали охотно Апулея, а геолого-разведочного дела не читали…» (шутка Л.Н.Г.). «В Прибайкалье, – продолжает вспоминать Дашкова, – Лёву привлекала романтика: смена ландшафтов, контрасты рельефа, он удивительно умел разряжать возникшее напряжение. Однажды после очень тяжёлого перехода мы поднялись на площадку горного отрога. Тёмные тучи зависли над нами, воздух был тяжёлый и влажный, в людях тоже росло раздражение, казалось, достаточно любой ерунды, чтобы оно прорвалось. Вдруг Лёва подошёл к скальному обнажению, а затем произнёс, показывая на коричневые кристаллики сфена: «А это что, замороженные тараканы?». В ответ раздался громовой хохот, и атмосфера разрядилась. Услышав сибирские слова «хлынца» (мелкая рысь местных лошадок) и «елань» (отмель вдоль реки), он заявил: «Если бы Пушкин был сибиряком, он бы написал: «Татьяна, простирая длани, бежит хлынцой среди елани». Уже через год он пишет Дашковой, снова уехавшей в экспедицию: «Счастливая! А моя дорога проходит по крымским сопкам, похожим на бородавки, и на которых скучно, как на уроке политграмоты».

Круг второй: «Спуск в пропасть»

…Я этот город строил в дождь и стужу,
И чтобы он был выше местных гор,
Я сделал камнем собственную душу
И камнем выложил дорог узор.

Эти строчки Льва Николаевича, который всю жизнь писал стихи, но никогда не публиковал их при жизни, посвящены Норильску. Именно здесь, за Полярным кругом, в красноярской тундре, и произошла следующая его встреча с Сибирью. Шестое лаготделение Норильского ИТЛ и составляли те зеки, большая часть которых – выходцы из Ленинграда и Москвы – как специалисты были брошены на медные и никелевые шахты и плавильные печи «полярного чуда», ковавшего затем Победу бронёй танков и кораблей. Сколько их осталось там, на безымянных кладбищах? Никто точно не знает, даже историки ГУЛАГа. Поэт и фантаст Сергей Штейн (он же Сергей Снегов, автор знаменитой трилогии «Люди как боги») вспоминает: «И до войны, и во время войны в каждую навигацию на Енисее и на Карском море в Дудинку, а оттуда в Норильск поступали партии зеков, всего тысяч до десяти голов. Вряд ли меньше умирало за год…».

Вклад таких людей, как Евгений Рейхман – специалист по металлоконструкциям и петербургский любомудр, без которого даже генерал НКВД Завенягин не проводил строительные планёрки, химик Никанор Палицын – отец первых процессов обогащения, создатели опытного металлургического цеха инженеры Ян Бауман, Всеволод Алексеевский, Надежда Заостровская, будущий выдающийся астрофизик и философ Николай Козырев, тот же Сергей Штейн – вот тот круг, в который попал Лев Николаевич. И хотя норильские интеллектуалы не «исповедовали Филона и Канта» (т.е. на лагерном сленге не «филонили» и не «кантовались»), а ежедневно тяжелейшим трудом поддерживали существование, у них хватало сил и на интеллектуальные дискуссии, и даже на поэтические конкурсы.

Но главное, вместе со стихами именно в Норильске и стала рождаться теория этногенеза. Она складывалась и таёжными ночами в Туруханском крае, где Лев продолжал «получать общее геологическое образование, позволившее ему в течение ряда лет работать по геологии в советском Заполярье» (так стыдливо излагает его биографию «Вестник ЛГУ» в 1972 г., когда отмечался 60-летний юбилей учёного). Обессмерченный Юзом Алешковским куплет «Товарищ Сталин! Вы большой учёный…» вполне мог подхватить, если бы знал, и Гумилёв, занимавшийся поиском железной руды и магнезита на легендарной Угрюм-реке – Нижней Тунгуске.

Сибирский краевед Алла Макарова, основываясь на документах норильских и красноярских архивов, так описывает этот край: «Тайга с буреломом, глушь, почти полное безлюдье, заедает мошкара, не спасают даже накомарники. Весенние половодья здесь сокрушительны: вечная мерзлота не впитывает воду, и талые снега поднимают уровень реки на 18–20 м». Из Норильска пришёл приказ продолжать работу и считать экспедицию стационарной (круглогодичной), а ни запасов продуктов, ни тёплой одежды у геологов-зеков не было, посланный катер вмёрз в лёд. Одетым в ватные лагерные телогрейки, только без номеров, работникам экспедиции не хватало даже валенок, людей отправляли в Туруханск в резиновых сапогах при температуре в -45». Экспедиционное начальство умудрялось присваивать и продукты, и даже нищенскую заплату, воровали в ГУЛАГе так, как и по всей сталинской России (хотя начальник экспедиции и был однокашником самого Завенягина по Горной академии). Люди дезертировали, вольнонаёмные старались уволиться, а зекам Козыреву или Гумилёву бежать некуда… вдоль Енисея посты ВОХРа, ни жилья, ни дорог, ни тропинок.

Однако Николай Александрович Козырев, вспоминая впоследствии это время, говорил: «Тайга, мошка и голод… Но всё же лучше, чем в камере смертников по колено в воде…». И в этих условиях геофизическая партия делает открытие за открытием. Из отчёта за 1943 г.: «…с помощью магнитной разведки выявлены железорудные месторождения на протяжении 24 км по реке Северной и реке Летней. Геологосъёмка и проверочные горно-буровые работы подтвердили промышленную значимость скоплений железных руд». Труд «гнилых интеллигентов» принёс реальные плоды. Нижнетунгусское железорудное месторождение остаётся в стратегическом запасе РФ.

Срок Гумилёва окончился, и через военный комиссариат Туруханска он покидает Сибирь. Отсюда его путь лежал на Запад, в 44-м году он добровольцем уходит на фронт. Сам Л.Н. так об этом вспоминает: «…Тайга – это зелёная тюрьма… ужасно тяжело там жить… На передовой я был солдатом, там было гораздо легче, чем в экспедиции: и кормили лучше, и достать пищу можно было. Так что я сделал очень мудрый шаг…». О том, что есть очень высокая вероятность присоединиться к полутора миллионам погибших в Померанской и Берлинской операциях, как-то не думалось.

Начинается новая глава жизни, и Сибирь остаётся в прошлом, наверное, он думал, навсегда.

(Окончание в следующем номере)