Он реально болен экраном. Другие темы его не интересуют. Хорошее кино – это сложный иероглиф, скрытый в звуке, монтаже, картинке. Шифр, который каждый думающий зритель решает по-своему, считает председатель Восточно-Сибирского регионального отделения Союза кинематографистов России Владимир Самойличенко. Мы встретились с ним незадолго до открытия VII Международного кинофестиваля документальных, научно-популярных и учебных фильмов «Человек и природа», который пройдёт с 8 по 14 сентября.

«Цифра» – тупая

Всю свою беспомощность ощущаешь, когда начинаешь писать интервью. Многое просто теряется. Как буквами можно передать жесты? Позу? Эту фонику речи с бесконечным «Кадрррр!» или тихим, едва различимым «Оператор душу, он дууушу увидеть должен!». Не получается. И невольно начинаешь думать: «Его бы на камеру!».

– Вы человек старой школы, как работается на «цифре»?

– Вы знаете, что такое киноплёнка? Когда вы в руки её берёте и у вас есть фонограмма – голоса, шумы, музыка записаны. И изображение… И вот когда вы это на монтажном столе сводите и вдруг ощущаете, как оживает картинка. Это непередаваемо! И потом, у киноплёнки есть такая вещь – вот как вы хотите, так и сделаете. А на видеоплёнке так не получается. Она тупая. Правда! Она – тупая! Она фиксирует то, что умеет фиксировать. Чисто технически. Видео хладнокровно, бездушно. А киноплёнку я могу заставить делать то, что мне нужно. То есть не я – кинооператор. Взять ту красочку, которая мне сейчас нужна. Я не знаю ещё зачем, но мне вот так сейчас нужно. Ты – хозяин, ты выстраиваешь мир, который тебе нужен. Ты – бог. У нас был лимит расхода плёнки. Поэтому каждый кадр нужно было тщательно выбрать и продумать. На видео такого лимита нет. Снимай, сколько хочешь. И это, оказывается, не всегда хорошо.

– Есть хорошие операторы в Иркутске? Из молодых?

– Я вообще всех операторов люблю. Вот врачу человек доверяет, ложась на операционный стол, так и я доверяю оператору свой замысел. Есть в Иркутске хорошие операторы, подозреваю, что и гениальные есть. Мне лично нравятся Закаблуковский, Дорохин, Столяров. Большие операторы – это люди, которые работали и, к счастью, до сих пор ещё работают и на «Восточно-Сибирской студии кинохроники», и на Иркутском областном телевидении – Шуньков, Корзун, Ландин, Яковлев, Поплавский, Костомаров. Это целое поколение.

Будущий режиссёр родился на Дальнем Востоке, и его родители к профессии телевизионного журналиста, телережиссёра и кинематографиста никакого отношения не имели. «Они были удивительно милые и талантливые люди, – говорит Владимир Самойличенко. – Мама – известный в Амурской области зоотехник, а отец – агроном. Они безумно любили землю, умели на ней работать».

– А вы почему решили стать кинемато-графистом?

– А это называется «в семье не без урода». Я с детства стал заниматься самодеятельностью в школе, у нас была преподавательница, которая была заражена вирусом театра.

И кино все мы страстно тогда увлекались. Это была такая аура… Кино мы смотрели много, очень любили и вписывались в его атмосферу. В общем, я поступил в педагогический институт в Комсомольске-на-Амуре на исторический факультет. Сильно увлекался историей и делал работу по истории Дальнего Востока в топонимике. Меня познакомили со знаменитым археологом Алексеем Окладниковым. Он в своё время открыл несколько нанайских, амурских древних культур. Нашёл в Хабаровске, почти в центре города, так называемую дальневосточную Нефертити. Я её в руках держал.

А потом Самойличенко с товарищем услышали объявление по радио, что набирают людей в телевизионную студию Комсомольска-на-Амуре. «Мы пошли на телевидение, а там только один человек был в штате – директор, – смеётся Владимир Иванович. – Удивительной доброты и таланта человек с фамилией Беспомощный. Алексей Васильевич спросил: «Кем ты хочешь быть?» – «Режиссёром, конечно». Кстати, путь Самойличенко от помощника режиссёра до главного режиссёра студии был довольно скорым. «У нас были люди самые разные, вплоть до ветеринаров, – рассказывает он. – Телевидение тогда, как губка, впитывало тех, у кого были творческие способности и желания. Всем было страшно интересно этим заниматься». Владимир Иванович был в первом экспериментальном наборе телережиссёров Дальневосточного института искусств, хотя сам признаётся: тогда телевидение никто и искусством-то не считал. Кстати, споры идут до сих пор. Учился у известного телережиссёра Михаила Каширина.

– Мой дипломный фильм назывался… Сейчас такие названия уже не дают: «Песня моя тебе, Комсомольск!». Это вообще не о песне, и не о Комсомольске. Там жил удивительный человек – художник-монументалист Николай Долбилкин. Судьба у него была страшная. Он многие годы болел раком и всё это время работал над двумя триптихами. Первый – рождение Советской власти и комсомола, а второй заканчивался полётом в космос. Он работал в смальте – это сложный материал, потому что скульптор до самого конца не может видеть, что получится, пока не откроет работу. Мы несколько месяцев его работу снимали с оператором Стасом Селезнёвым. И последние планы были такими: он открывает свои триптихи и плачет. Человек этот избавился от болезни.

– Советское кино – это ведь одни ограничения.

– Это было, да. В Усть-Илиме, к примеру, мне нужно было снять панораму на белый снег. А у нас вышел брак плёнки. Назад снова ехать нельзя. Поехали на Байкал, за Слюдянку. И отсняли с горы такую же панораму на Байкал. А мне говорят: «План этот выбросьте, там, на Усть-Илиме, это стратегический объект». Тогда я во всём признался. Они как замашут руками: «А на Байкале вообще нельзя снимать!».

– Почему вы выбрали именно Иркутск?

– Восточно-Сибирская студия кинохроники уже тогда легендарной была. Хоменко, Сурин, Чиркова, Рютин, Черепанова – этих режиссёров хорошо знали. А когда создавался «Иркутсктелефильм», я решил: еду. Да, ещё я тогда заболел театром Охлопкова. Он приезжал к нам на гастроли в Комсомольск-на-Амуре. Это были изумительнейшие актёры, а я их снимал для телевидения. Я ведь сам чуть не ушёл в театр. Долгое время за кулисы вообще не мог ходить – их запах сводил с ума. Мне ведь предлагали стать актёром. Но понял, что актёром никогда не буду.

– Почему?

– Смущаюсь. Когда выхожу на сцену, начинаю краснеть. Вершина моей театральной карьеры – это слова «Меркуцио убит» в «Ромео и Джульетте». Хотя в институте мы делали и разные сцены, и этюды. Никто ж не знал, как учить-то телевизионных режиссёров! Театрального режиссёра из меня тоже не вышло, хотя я ставил несколько спектаклей в Комсомольске-на-Амуре. Меня тогда уже сильно потянуло к монтажному столу. Первый фильм снимал с удивительным оператором Юрой Костомаровым, а Бориса Шунькова, с которым делал фильм об Иркутске, вообще считаю самым гениальным человеком из тех, что встречал. Оператор, режиссёр, сценарист в одном лице. Безумно его люблю. Он погиб. Я мечтал быть документалистом и худо-бедно своей цели достиг, как-то так сложилось, что без кино уже плохо себя чувствую.

Иероглиф должен быть

По сути, Иркутск – уникальное место. Где ещё за Уралом можно вот так просто прийти и посмотреть 20 часов документального кино? Авторов, которые не входят в формат «документальной линейки» ведущих телеканалов? Да практически нигде. 8 сентября открывается Международный кинофестиваль документальных, научно-популярных и учебных фильмов «Человек и природа», который Владимир Самойличенко делает с коллегами в седьмой раз. 39 фильмов из 20 стран, среди них – Бразилия, Венгрия, Австрия, Польша, Франция, Финляндия, Иран. Показы на трёх площадках – в Доме кино, КДЦ «Художественный» и ИрГТУ.

– Оно вам надо?

– А какой последний документальный фильм произвёл на вас впечатление?

– Никакой.

– Вы видели фильмы Косаковского, Мирошниченко, Соломина, Шиллера, Эйснера, Корзуна? А нет доступа к этому. Телевидение забито другой линейкой. Твёрдой, точно сформулированной концепции документального кино в России, к сожалению, нет. Она только-только намечается. Для меня это работающее кино. Кино, которое заставляет думать. У нас, к сожалению, нет и культуры его просмотра. Документальное кино нельзя смотреть в большом 400-местном зале. Это камерное кино, и главный экран – телевизор. Но там – «Кремлёвские дети». Вас действительно интересует эта замочная скважина? Без публицистики, без анализа. Пониманию документального кино нужно учить так же, как игре на фортепьяно. Должен быть иероглиф, который зашифрован в монтаже, в образе звука, в каких-то переходах. Мне претит картина, которая разговаривает со мной в лоб и не даёт думать. Жаль, что документальное кино перестало быть потребностью. Раньше мы в кинотеатр «Хроника» ломились, были очереди на лучшие фильмы Михаила Ромма. Туда же попасть невозможно было! Сегодня люди объелись телевидением. Но на самом деле я горжусь телевидением. Я люблю его.

– Как-то противоречиво. И современным телевидением тоже гордитесь?

– Вот сейчас мы с вами будем спорить. Сегодня только ленивый не бросает камень в сторону телевидения. Это плохо. Камни – всегда больно. Один телевизионный руководитель говорил начинающим журналистам: «Ты пока в болоте, я буду бросать в тебя камни, и по этим камушкам ты выберешься на свет». Я этого не понимаю и не буду бросать камни. Как отношусь к современному телевидению? Как и все люди: говорят, что это плохо, и смотрят. Ну у тебя же есть пульт – не нравится, переключи! Пойди в магазин, купи кассету с фильмами Феллини, Антониони, Тарковского. Ты же свободен! А я вам скажу: отечественное телевидение – самое разнообразное в мире. Но ему не хватает личности. Вспомните Парфёнова, Киселёва. Да даже «600 секунд» со скандальным Невзоровым. Как бы мы к ним ни относились, это было телевидение личностей. Аналитики и публицистики нет. Новости – это фабрика, да. Но на фарфоровой фабрике есть продукция потока – хорошие тарелки, чашки, рисунок хороший. Но есть цех эксклюзивный. Так вот, таких эксклюзивных цехов, особенно на региональном телевидении, очень мало. Нам ведь не хватает диалога на телевидении. Оно зрителю заткнуло рот.

– Почему фестиваль возник в Иркутске?

– Энергетика Байкала. В 1990 году я, Татьяна Зырянова и Михаил Поплавский сняли фильм «Удушье». Это знаменитая история, связанная с Ангарским заводом белково-витаминных концентратов. Мы её делали со страхом и болью. Темой сохранения Байкала тогда все болели. И стала бродить идея фестиваля. Экологического, подчеркиваю. Сначала он был российским. И помогала нам только администрация области, а потом подключился Союз кинематографистов и Министерство культуры России. И он стал международным. Энергетика борьбы за Байкал многих документалистов сюда привела. Подобные экологические фестивали проводят в Санкт-Петербурге, Ханты-Мансийске, но такой – документальный, научно-популярный и учебный – только здесь. Я надеюсь, что областные и городские власти поймут, что мы это делаем, чтобы регион звучал во всём мире.

– Что за фишка? Для провинциального города что-то слишком сильный интерес к кино. Причём люди даже хотят не смотреть, а делать фильмы.

– Не знаю. У нас клубов любителей кино очень много. И правда, возникают эти блёстки всё время. Вот почему сейчас появилось потрясающее «Настроение улучшилось» Дорохина? Не знаю. А осенний фестиваль «Большой экран» – это что за явление? Там гигантское количество работ непрофессиональных, начинающих. А я вам скажу: иногда работа начинающего автора представляет очень серьёзный интерес. У меня студент второго курса ИрГТУ Антон Жмуров с анимационной работой получил второй приз на Международном кинофестивале в Москве. Талантливейший человек, но, как все талантливые, немного разгильдяй. Вот это и есть, наверное, энергетика.

– А зачем вам ежегодный фестиваль?

– Количество фильмов и число стран постоянно растёт. Смешно, но как только мы стали ежегодными, так количество фильмов резко выросло. Я заметил: облик фестиваля меняется. Первые наши форумы проходили под знаком «чернухи». Ну вот тогда так люди показывали мир. Боль осталась, но она теперь более осмысленная, спокойная. Понимаете, у серьёзного документального кино должен быть свой зритель. А чтобы он был – надо кино показывать. Думаю, что в следующем году мы очень серьёзно займёмся Азией. На пятом кинофестивале у нас были китайские и монгольские кинематографисты. Мы связались с корейцами, они были здесь и снимали на Байкале. Они тоже хотят приехать, как и японцы. Японцы занимаются совершенно уникальными вещами – учебными фильмами. Нам бы очень хотелось заполучить китайские и японские фильмы такого формата.

– Детей в Дом кино загонять будете?

– Хорошее слово «загонять». Я заметил одну вещь – некоторые, кого «на поводке» привели в первый раз, потом сами приходят во второй. Это кино! Да у нас же на фестивале два жюри – взрослое и детское, теперь уже студенческое. Оценки детей часто совпадают с оценками главного жюри. В этом году судить будут известный российский кинодокументалист из Санкт-Петербурга Виктор Косаковский, Жезилда Мартинс Лима из Бразилии, известная вам Дженнифер Саттон, наши Геннадий Лысяков и Евгений Корзун.

Счастливый самоед

Главный в семье Владимира Самойличенко и Людмилы Шпрах – спаниель по имени Родион. Он давно уже переименован в Радика, поскольку занимается тем, что всех радует. «Радик научил нас вести себя правильно, – рассказывает Владимир Иванович. – В семье не бывает повышенных тонов, он этого не терпит. У нас очень дружно, тихо и спокойно. И очень насыщено любовью. Самое противное в этой семье – это я». Самойличенко себя называет «самоед». Он всегда убегал из зала, когда шли его фильмы. «Я очень боюсь ощущения зала, – признаётся он. – Оно может быть восторженное, а может, кто-то хихикнет. Для меня это почти зарубка на сердце. Как? Почему смешно?».

Председатель Восточно-Сибирского регионального отделения Союза кинематографистов России – заядлый свистун. У Самойличенко коллекция из 200 свистков. «Коллекция-то началась после того, как я увидел пляжных фотографов. Идёт такой дяденька по пляжу и детей фотографирует. Свистнул в свисток, ребёнок обернулся, он – шлёп! – снял. Знаете, какие раньше были манки? Именные! В свисточек была вставлена бумажка, на которой было написано имя человека, который его сделал».

Ещё одна страсть семьи – книги. Книгами закрыты две стены дома. Сам Владимир Иванович называет это собрание «библиотекой документалиста». «Если вам нужно книжку о том, как закручивать гайки, то у меня она точно есть, – признался он. – Потому что я когда-то слесаря снимал. Документалист обычно собирает книги о том, что или кого он сейчас снимает». Очень много книг по истории Сибири, журналистике и истории кино. Весь дом завален курсовыми работами студентов.

В фильмотеке Самойличенко около тысячи кассет и дисков. «Хочется плёнки на VHS и SVHS перевести на цифру, но нет такой пока возможности», – говорит он. Каждую осень в доме появляется большой пакет. В нём – десятки «дивидишек» с фильмами. Самойличенко – действительный член Академии кинематографических искусств «Ника» и обязан просматривать все фильмы конкурсной программы. «Присылают ведь картины, которые больше уже никто и не видел, – говорит он. – Вы, к примеру, фильм «Четыре» видели? А «Свободное плаванье»? Они так нигде и не появились».

– Я ведь ещё и газеты собираю – первые номера и лучшие публикации, – говорит он. – С 60-х годов ещё. Зачем? Да бог его знает. Есть у меня такая книжка похороненных замыслов. Найду хорошую статью и думаю: бог мой, да об этом же надо снимать!

Фото Ольги ЧЕБЫКИНОЙ

Владимир Иванович Самойличенко родился в 1940 году на станции Бирокан Хабаровского края. Окончил Дальневосточный институт искусств по специальности «режиссёр телевидения». Дипломный фильм Самойличенко «Песня моя тебе, Комсомольск!» получил приз «За лучший кинодебют». Работал на Владивостокской студии «Дальтелефильм», Иркутском телефильме, Восточно-Сибирской студии кинохроники. В 1969 году снял свой первый иркутский фильм «Два дня Усть-Илима». Потом были 9 фильмов об Усть-Илиме – с первого десанта до пуска гидростанции, циклы об Иркутске и Братске, серия фильмов «Города Сибири и Дальнего Востока», фильмы о Байкале и многие другие. В 1989 году был избран председателем Восточно-Сибирского регионального отделения и секретарём Союза кинематографистов России. В 1990 году его фильм «Удушье» получил гран-при на Международном экологическом фестивале в Чехословакии. Заслуженный работник культуры России. Один из организаторов Международного кинофестиваля документальных, научно-популярных и учебных фильмов «Человек и природа».