1 ноября 1886 года при столовой Иркутского благотворительного общества учреждён приют для престарелых и немощных. Совсем небольшой, но зато открытый для всех сословий. Последнее обстоятельство, кстати, вызвало оживлённые разговоры – главным образом потому, что попечительница приюта Анна Никитична Стронская в недалёком прошлом была крестьянскою дочерью. В дворянки же вышла через брак с молодым чиновником, пленённым её красотой. «А не есть ли это нарушение Божьей воли, от рождения дающей каждому его место и роль?» – вопрошали посвящённые в «тайну Стронской».

Впрочем, на холодных сибирских ветрах патриархальные установки очень скоро выветрились. Ещё в 1819-м пребывавший в Иркутске сибирский генерал-губернатор граф М.М.Сперанский открыл бал в паре с купчихой Саватеевой. Для Петербурга это было бы странно, для Иркутска же, где купчиха была «первой леди» – женой городского головы, в самый раз. И вообще: чем крупнее личность, тем скорее выламывается она из сословных перегородок.

Преодоление

В 1845 году в Иркутске открылся Девичий институт, дворянский по определению. Директрисой сюда определена была Анна Петровна Быкова, направленная самой императрицей. Вместе с Анной Петровной прибыла и её сестра, преподававшая в Смольном.

Бедные чиновники из дворян могли не беспокоиться нехваткой средств на обучение дочерей – при поступлении в институт важны были не деньги, а общая культура, умение читать и писать не только на русском, но и на двух иностранных языках.

В купеческих семьях также не возникало затруднений с поступлением в институт: созданный на деньги негоциантов, он был открыт и для их дочерей – за известную сумму, конечно же. К тому же хорошим манерам и языкам могли подучить воспитатели из дворян – в Иркутске их нетрудно было нанять.

До конца 18 века в городе было мало дворян, но с началом девятнадцатого столетия картина резко меняется, летопись за 1864 год отмечает уже: «Иркутск, как центр администрации Восточной Сибири, вмещает в себя класс дворян и чиновников в большем числе, чем вообще в городах России, и почти в таком же размере, как в Петербурге».

Такое, с позволенья сказать, «засилие» не могло не давать общий тон центральной части Иркутска. Ведь, отправляясь на службу в Сибирь, дворяне и здесь старались устроиться поудобней, поддержать привычный образ жизни. Вслед за ними везли их рояли, пианино, и достаточно скоро в Иркутске начали открываться мастерские по настройке музыкальных инструментов. Приезжие чиновники спрашивали хорошие вина, перво-классный табак, лучшие сыры и падефруа; их жёны и дочери абонировались в библиотеке, выписывали шляпы самых последних фасонов, изящные безделушки и удивлялись, отчего всё это нельзя просто купить на соседней улице.

Заполняя магазины дорогими товарами, иркутские купцы вводили их и в свой собственный быт. В театре, восседая в собственной ложе, старались не уронить себя неуместной репликой, некрасивой позой, недостаток собственного образования восполняли, усиленно образовывая детей, направляя их в заведение г-жи Ришье, в гимназии, а потом и дальше – в университеты.

Как бы там ни было, а энергичные, умные купцы-гильдейцы очень быстро эволюционировали и к концу девятнадцатого столетия очень мало уже отличались от родовитых дворян.

Слияние

20 марта 1890 года в Иркутске произошло знаменательное событие, ставшее апофеозом межсословного сближения элит: Коммерческое собрание и собрание Дворянское объявили о своём слиянии. Спустя полмесяца был устроен и первый общий вечер – семейно-танцевальный.

Пока дамы и дети танцевали и наслаждались пирожными, господа сидели в библиотеке, обсуждая насущные, так сказать, моменты. Сошлись на том, что Коммерческое собрание отдаст в общее пользование принадлежащее ему здание, а Дворянское собрание предоставит капитал в 32 тыс. руб., которые и пойдут на пристройку большого зала.

Пристройку, действительно, сделали, но, кажется, это стало единственным общим опытом, вполне удавшимся. Настоящим испытанием для новоявленного союза стало возведение нового здания Общественного собрания (того самого, что стало теперь филиалом Иркутского ТЮЗа). Замысел был прекрасен, закладка прошла самым торжественным образом, но дальше началась совершенная неразбериха: дворяне деликатно уступил контроль за строительством купечеству, а купцы повели себя как рафинированные аристократы. И это мгновенно почуяли «те, кому следует»: кирпич стал таинственным образом исчезать, подрядчик повёл себя так, словно делает всем одолжение – дошло до того, что думали уже вовсе отказаться достраивать.

Злоключения на стройплощадке наглядно продемонстрировали внутреннюю сумятицу и размытость иркутской элиты, переживавшей сложный процесс взаимного проникновения. Были в этом процессе безусловные обретения, были и потери, заставлявшие думать, что сословные перегородки необходимы.

Кстати, в год закладки нового здания Общественного собрания обсуждался проект нового Устава гражданской службы, исключавший сословный ценз. Это было данью стремительно надвигавшейся демократии, но ещё и свидетельством того, что хорошо образованные представители разных сословий уже мало чем отличаются друг от друга.

Ровно тридцать лет и ещё один год

Иное дело – малообразованные. Каждый год, едва Ушаковка покроется льдом, полчища «рабочедомских» подростков вызывали на бой «городских». Сначала пускали в ход кулаки, потом переходили на камни и кирпичи, заранее припасённые, и с гиканьем, свистом швыряли в противника. Ранения были очень серьёзными, но каждый год побоища возобновлялись, выплёскивая накопившуюся неприязнь окраин.

На окраинах издавна селились ссыльные, неудачливые крестьяне и ремесленники, центр же города традиционно занимали купцы, чиновники, духовенство и наиболее оборотистые мещане, имевшие доходные дома и даже собственные предприятия (к примеру, иркутский мещанин И.М. Москвитин открыл в мае 1858 года папиросную фабрику).

Известен, правда, и опыт трёхсословного владения недвижимостью в центре Иркутска: в 1842 году купеческое, мещанское и цеховое общества, «пустив шапку по кругу», купили у артиллерийского гарнизона Арсенальскую площадь вместе с пороховым погребом и другими строениями. Дело было, конечно же, не в строениях, а в самом месте, расположенном чрезвычайно выгодно и дающем хороший доход. Его и делили между собой три сословных общества ровно 30 лет и ещё один год, пока не было введено Городовое положение. С его появлением Арсенальская площадь стала общегородской (всесословной) собственностью. Купцы восприняли это спокойно, а вот мещане и цеховые обсуждали случившуюся перемену целых шесть лет, после чего принесли в городскую управу заявление о выделении (задним числом) своих прав. Управа предложила действовать через суд, но это естественное предложение мещане и цеховые отчего-то сочли очень странным и задумались ещё на одиннадцать лет. В 1890 году их поверенные наконец-то составили иски, причём очень разные: господин Осликовский, выступающий от мещан, предъявил к уплате счёт на 125 тыс. 578 руб. 84 коп., в то время как господин Берков, представляющий цеховых, ограничился 72 тыс. руб. Впрочем, оба иска были отклонены – на основании давности владения имуществом. Не помогла и апелляция в сенат.

Выломившиеся

Слово «общество» было самым популярным в Иркутске второй половины девятнадцатого столетия; «обществу» завещали миллионные капиталы, «обществом» открывали училища, гимназии и приюты. Но при этом под «обществом» понималось вовсе не всё население города, а, главным образом, представители двух сословий – купеческого и дворянского. В сущности, это была очень небольшая группа людей, и, возможно, стремление купеческой и дворянской элит к слиянию шло ещё и от осознания собственной малочисленности. Скажем, в 1862 году в Иркутске проживало 22,5 тыс. человек, из которых дворян насчитывалось чуть более тысячи, а купцов первой и второй гильдии – лишь 95.

Этой двухсословной элитой притягивались и выломившиеся из мещан. К примеру, Хрисанф Лобанов, родившийся в бедной иркутской семье и рано отданный в лавку, очень много читал – и был принят в гимназию на казённый счёт. Затем, как один из лучших выпускников, обучался на городское пособие в Московском университете, а после и в медико-хирургической академии. Затем он поступил в Петербургский университет, защитил диссертацию – и скончался от душевной болезни. С ним случилось то же, что и со многими выломившимися из сословия, часть которых погибла, вернувшись к прежней среде, а другая часть – в отчаянном бегстве от среды, из страха остановиться.

В Иркутске о смерти Лобанова сообщили в «Губернских ведомостях». Родители ещё раз всплакнули, соседи покачали головой в том смысле, что «всяк сверчок знай свой шесток». А один господин из Общества помощи учащимся Восточной Сибири, прочитав, очень долго молчал, а потом задал сыну задачу: «В Знаменском предместье, около дома Стрелкова, свиньёй, принадлежащей дворянину Чижевскому, искусан мещанский сын Егор Емельянов. Имела ли тут место сословная неприязнь?».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского.