Успех пишущего о творчестве крупного писателя зависит от многого. Главное, разумеется, от глубины проникновения в текст и от осознания масштаба литературного дара, которое задаёт автору верный тон. Этим качествам вполне соответствует книга Анатолия Сирина «Свет распутинской прозы», выпущенная в Иркутске в год юбилея Валентина Распутина.

С первых же строк автор увлекает ясностью изложения своих впечатлений от прозы Распутина. Философ показал себя не изобретателем заумных концепций, что характерно не только для современной философии, но и для современного литературоведения, а мудрым наблюдателем, способным охватить художественное творчество живым взглядом и в то же время не утратить обстоятельности научного подхода.

Книга начинается с характеристики мировоззрения писателя – вопроса весьма сложного. Приверженность автора книги к религиозному, право-славному направлениям позволяет ему рассуждать о предмете с достаточной свободой и полнотой. Помогает увидеть, например, как поставлен Распутиным в описании последних дней старухи Анны главный вопрос бытия: что есть жизнь и что есть смерть. Отталкиваясь от утверждения, что в основе миропонимания Распутина лежит народная мудрость», автор книги убедительно оспаривает точки зрения других критиков, записавших писателя в утописты, экзистенциалисты, опровергает и попытки объявить его мировоззрение натурфилософским.

В противовес «умозрительным концепциям» Сирин говорит о принципе «народного реализма», который стал «основным началом мировоззрения писателей нового, деревенского направления» и который особенно присущ Распутину. Этот принцип, вместивший в себя такие понятия, как «народ», «духовность», «нравственность», приводит автора к важному выводу: «перефразируя известное выражение, можно сказать… деревенская проза была национальной по форме и духовной по содержанию».

Понятию «духовность» в книге по праву отводится главенствующее место.

Опираясь на русского философа И.А. Ильина, Сирин рассматривает и любовь, и совесть, и стремление к истине как проявления духовности. С этих высоких позиций обращается автор к героям и событиям произведений писателя, приходя к верному выводу: «творчество Распутина глубоко духовно и, я бы даже сказал, духоносно».

Художественному мастерству писателя посвящена глава «Метаморфозы света и тьмы», она характеризует пишущего как человека, чуткого к слову. В отличие от критиков-филологов, критик-философ в языковом богатстве распутинской прозы видит не столько яркость и разнообразие красок, сколько удивительное соотношение «света и тьмы» – «живописную светоносность», которая пронизывает изображаемое. Это наблюдение проиллюстрировано многими примерами из повестей «Последний срок», «Прощание с Матёрой», рассказа «В ту же землю» и др.

Взгляд философа чувствуется и в обращении к звукописи прозы Распутина. Рассуждая на тему эстетической природы звуков, их способности влиять на душу человека облагораживающе или, напротив, разрушительно (в музыке например), Сирин подчёркивает такую особенность писателя: «Распутин умеет, однако, не только слышать, различать и толковать смысл каждого отдельного звука, но и найти в разнообразии, уникальности и неповторимости… в звуковой разноголосице общую их тональность, единый мотив и композицию». Для автора важно отметить, что «звуки идут к нам не только от людей… и неживой предметности, но и из недоступных глубин земли, от неведомых источников дольнего и горнего мира», и в этих пределах он рассматривает рассказ «Видение», вновь обращается к страницам повести «Прощание с Матёрой», приводя свидетельства «исключительной обострённости слуха писателя».

«Судьба природы и судьбы людей» – в главе под таким названием говорится о большой заслуге писателя Распутина в осознании и художественном воплощении идеи единства этих судеб. Говорится увлечённо, страстно. Высоко оценивается рассказ «В непогоду». В нём Сирин находит доказательство тому, что «художник ищет в природных явлениях не причинно-следственную связь, подобно учёному, а занят поисками содержащихся в них духовных начал».

Философ даёт свой ответ, почему именно Распутину удалось подняться в этой теме выше других: потому что столь крупный талант художника и мыслителя выпал человеку, укоренённому в традиции своего народа, в сибирской почве.

В ходе своих наблюдений и размышлений автор книги касается многих произведений писателя. Более подробно рассмотрена повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» – ей отведена целая глава «Отыщем ли спасительный берег?». Причины понятны: это последняя из повестей и притом вызвавшая споры, которые ещё не улеглись. Мнение Сирина таково: «Новая повесть Валентина Распутина достойно продолжает всё, что создано им в предшествующие годы». Автор полемизирует с И. Репьевой и В. Бондаренко, опровергая их критику, однако высказывает и свои замечания относительно непрописанности некоторых деталей: подготовки Тамары Ивановны к её акту возмездия и характеристики старика, пособника преступления.

Нельзя не сказать об особенности взгляда Сирина на публицистику Распутина в последней главе книги «Кому повеем печаль свою?». Своеобразие заключается в сравнении Распутина-публициста с Гоголем-публицистом. Основание – высокая художественность языка. Приведя отрывок из очерка «Транссиб» о «рельсовой нитке в два ряда», Сирин восклицает: «И кто, прочитав этот отрывок, скажет, что здесь не поэзия? Невольно возникает ассоциация со знаменитой гоголевской птицей-тройкой…». Ещё одно основание – отношение к Гоголю, его «Выбранным местам из переписки с друзьями», Белинскому и отношение к Распутину современной либеральной интеллигенции. Надо сказать, замечание верное, да и сравнение не хромает!

Автор книги – единомышленник писателя Распутина в его тревожных раздумьях о судьбе России, и эта поддержка очевидна во многих откликах на очерки, статьи, интервью, и думается, она нужна сегодня.

Особо хотелось бы сказать о пафосе, которым пронизан этот философ-ско-критический труд. Пафосе абсолютно оправданном, поскольку речь идёт о прозрениях выдающегося русского писателя. Приподнятость тона ощутима во всём – в пространной, лучше сказать, просторной, даже какой-то эпической манере письма, в объёмности взгляда на творчество писателя, в смелости предположений.

Одно из них – о воскрешении Матёры, и невозможно удержаться, чтобы не привести цитату-зарисовку, в которой судите сами, чего больше – философского предвидения, веры или поэзии:

«Строго говоря, Матёра вовсе не исчезла с лица земли. Она оказалась под водой, но осталась на прежнем месте. Не унесло водой и могучий листвень. Он и под водой, пусть и не зеленея, по-прежнему крепко стоит на одной ноге. Как часовой. Ждёт своего урочного часа. Может быть, даст Бог, и дождётся. Наверняка дождётся! Наступит время, появятся возможности получать ту же энергию без насилия над естеством, протрезвятся и сами люди и решат освободить Ангару из железобетонного плена запруд. И тогда снова стремительно потечёт Ангара по прежнему своему руслу и остров Матёра, вместе с Подмогой, выйдет из реки в прежнем своём обличье…

Негоже нам впадать в гибельное отчаянье».

В свете вышесказанного не возникает никакого желания останавливаться на отдельных шероховатостях стиля этой книги, которые может отыскать иной, более пристрастный читатель. Они бледнеют, стушёвываются в воодушевлённом приятии автором распутинского слова, в его способности по-своему оценивать это слово, не разлагая анализом, но, напротив, сохраняя в целостности одухотворённым касанием, что вполне соответствует складу философского видения профессора Сирина. И вполне соответствует его принадлежности к тому же коренному сибирскому народу, что дал миру и писателя Распутина.

Потому такая самобытная книга могла появиться только в Иркутске.