В убийстве семьи Чуриных, случившемся весеннею ночью 1873 года, обращала на себя внимание вот какая деталь: никто из соседей не слышал лая собак. Повторный осмотр двора подтвердил первоначальную догадку следователя: на время убийства собак запирали, и, конечно же, сделал это не чужой человек.

Потянули за эту ниточку — и достаточно скоро вышли на след преступников. Их оказалось пятеро, и вожаком — Ильин, некоторое время назад служивший у Чуриных поваром.

Ильин был из ссыльных, четыре раза судим за воровство, несколько раз подозревался в убийстве, но вину его доказать не смогли. Чуриным он, однако ж, пришёлся ко двор, — видно, очень старался, а, возможно, внушил доверие его возраст (Ильину уже было основательно за шестьдесят). Была, кажется, и ещё причина, на которую упирали соседи: очень уж Ильину удавались его кулебяки.

Судебные слушания собрали полный зал публики, охочей до изумления; и действительно, подробности убийства пятерых человек из-за содержимого одного сундука и небольшой пачки денег потрясали. Но то, что именно человек из прислуги задумал убийство и срежиссировал его, никого и не удивило.

Чего ждать от «лишних людей»?

В Сибири, где не было крепостного права, не было и привычных для европейской России отношений «барин — слуга». Исключение составляли харизматические фигуры, которым служили с удовольствием, доходящим до обожания. Такой фигурой был, к примеру, иркутский купец Иван Степанович Хаминов, сам вышедший из обозных мальчишек и ценивший людей независимо от состояния. На лошадиных бегах хаминовский кучер мог рискнуть своей жизнью, только б взять приз для любимого Ивана Степановича. И другие хаминовские слуги отличались преданностью чрезвычайной.

Но такие отношения, повторюсь, были редки. В основном же в прислугу шли не-благополучные, «лишние люди», не нашедшие себя в деревенском хозяйстве, не сумевшие достойно обустроиться в городе. Изначально неустойчивые, они представляли ту группу риска, из которой, при известном стечении обстоятельств, формировались преступники.

Ещё больший отряд потенциальной прислуги составляли ссыльные. К началу семидесятых годов девятнадцатого столетия уголовная ссылка так заполняла Иркутск, что почти вся прислуга нанималась оттуда. Эти лишние в европейской России люди в Иркутске оказывались так востребованы, что нигде подолгу не задерживались; как писала одна из иркутских газет, «если кухарка или горничная прожила в одном доме три-четыре месяца, то другие хозяйки к ней шлют послов».

Не менее озабочены были и владельцы иркутских гостиниц, искавшие симпатичных и при этом порядочных горничных, внушительных, но деликатных швейцаров, расторопных и честных посыльных. В условиях Иркутска второй половины девятнадцатого столетия такая задача оказывалась совершенно невыполнимой. Сплошь и рядом прислуга демонстрировала нравственную распущенность и готовность забраться в хозяйский карман: стоило владельцу гостиницы отвернуться, как сейчас же пропадали деньги, столовое серебро и бельё, а постояльцы не досчитывались ботинок, туфель и даже калош.

Нечаянно прихватила

Карманники, попавшие по этапу в Сибирь, легко сходились с фальшивомонетчиками, а нередко те и другие шли под «опеку» хладнокровных налётчиков в компании с аферистками — составлялась преступная группа, в которой всё было расписано по ролям. К примеру, в зиму 1885 года в Иркутске объявилась шайка Лябаха, члены которой нанимались в кучера, лакеи, горничные и короткое время спустя ловко и беззастенчиво грабили хозяев.

Перед Рождеством в дом к иркутским мещанам Горбуновым пришла наниматься кухарка, очень опрятная, с улыбкою на лице и по имени Настя. Хозяин, наученный горьким опытом, первым делом спросил у неё вид на жительство. Девушка с готовностью показала и даже предложила взять его на хранение. Это последнее обстоятельство и решило всё — супруга со-гласно закивала головой. Но Владимир Яковлевич всё-таки предложил испытательный срок.

Девушка спокойно согласилась, тотчас отправилась на кухню и приготовила прекрасный обед.

Девятого января у Владимира Яковлевича были именины, и накануне он заказал любимый пирог. Ожидались гости, и хозяйка встала пораньше, чтобы лично присмотреть за приготовлениями. Насти на кухне не оказалось. Не сыскалась она ни в комнате для прислуги, ни во дворе. А вместе с нею (ах!) исчезла и новая ротонда хозяйки — подарок Владимира Яковлевича к именинам.

Разбуженный рыданиями жены, он бросился в полицейский участок, но в передней не нашёл своей шубы. Одна надежда оставалась у Горбуновых: второпях воровка забыла свой вид на жительство.

— Отменно сделанный документ, но всё же подложный, — покачал головою пристав.

Штрафные алфавиты

Пострадавшие обыватели отказывались от услуг заезжих умельцев, отдавая предпочтение крестьянам и крестьянкам из окрестных деревень, не столь ловким, может быть, но куда более простодушным. Но оёкским и кудинским девушкам очень скоро находились ухажёры из ссыльных, и тут уж надо было ожидать неприятностей. Если исчезала шкатулка с деньгами, то искать её следовало в ближайшем же магазине дамских нарядов. Посланный «по горячим следам» фельдфебель заставал начинающую воровку за примеркою дорогого платья или шубки. Хуже было, когда выносились вещи: тут уже непременно участвовал сам наставник-полюбовник, и краденое закладывалось в питейное заведение, откуда тотчас и уходило с воровскими командами, всегда бывшими на ходу.

И хозяйки больших доходных домов, и скромные домохозяева роптали на пре-ступные наклонности иркутской прислуги. Полиция, используя опыт других городов, предлагала ввести так называемые штрафные алфавиты, в которые заносились бы все проступки наёмной прислуги. Это должен был быть банк данных, позволяющий каждому нанимателю наводить необходимые справки.

Идея была заимствована в Европе, где прекрасно зарекомендовала себя. Но этот заморский продукт не прижился на иркутской почве: обыватели предпочли нести потери, но «не доносить» и не наводить справок. Иркутские полицейские на-стойчиво приглашали горожан пользоваться штрафными алфавитами, а горожане упорно игнорировали приглашения. Когда же приходила беда, ограничивались банальным «выпусканием пара». При этом, как водится, доставалось и полиции, «распустившей подлых».

Штрафные алфавиты не прижились ещё и потому, что попали на слишком рыхлую почву, переудобренную местными отходами демократии. Иркутская пресса не уставала писать об ограничении свободы прислуги и её недостаточном возна-граждении. Пресса ужасалась, что «служба прислуги несравнимо тяжелее службы в конторе», как-то забывая, что в конторе требовалось и известное образование, и известное воспитание, и чистота послужного списка.

«Дунькин сад»

Новую модель отношений с прислугой привнёс в иркутскую жизнь Владимир Платонович Сукачёв, выросший здесь, но много путешествовавший по Европе. Сукачёвский лакей, попавшийся на воровстве, не мог рассчитывать на снисхождение, так же как и кучер, не жалеющий лошадей. Трудно вообразить, чтобы Сукачёвы запечатлелись на одной фотографии со своими дворниками, а тем более пожелали брака одного из своих с сыновей с кухаркой, пусть даже и очень милою девушкой. Но при этом ворота сукачёвской усадьбы оставались открытыми для людей всех сословий, всех званий и вовсе без оных. Сукачёвский приусадебный сад был единственным в городе, где прислуга могла прогуливаться наравне со всеми, неслучайно этот сад очень скоро перекрестили в «Дунькин сад», и название сохранилось, пройдя через войны и революции, до конца двадцатого века.

По отцовской линии Владимир Платонович был потомственный почётный дворянин. По материнской — выходец из старинных иркутских купцов, следовавших известному правилу: к прислуге относиться со строгостью, но при этом заботиться о её просвещении.

А вот у народнической газеты «Сибирь» на первом, исключительном месте стоял идеал просвещения и наивная вера в «михеичей» и «платонычей», «не ведающих», что творят. Сквозняки демократии не миновали и редакцию официальных «Иркутских губернских ведомостей». «Страшные цифры статистики говорят нам, что половина проституток выходят из прислуги. Молодые девушки с 12-13-летнего возраста отправляются в город для найма в прислуги и вскоре подвергаются общей участи горничных и кухарок», — с возмущением писала газета в 1877 году. Но она же четверть века спустя, в 1901 году, напечатала ироничный «Месячный доход кухарки Матрёны»:

«Положенного мне жалованья: 6 руб.

У барыни нашла — 50 коп.

У барина нашла — 60 коп.

Барин уштипнул — 60 коп.

То же молодой барин — 15 коп.

На покупках сберегла — 3 руб.

От лавошника за покупки у него получила — 1 руб.

От зеленщика по оной же причине — 1 руб.

От мясника по оной же — 1 руб.

От приятеля барина, который без барина в гости приходит, — 5 руб.

Фсево, значить — 18 руб.85 коп.».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского.